— Это все очень забавно, — сказал фотограф.

Он смеялся. Он ничего не понял.

— С вами, Корнюсс, приключилось то же самое, что со мной.

— Как так?

— Позавчера вы несомненно начали ваш рождественский обход, но вы его не закончили. Когда вы были уже крепко навеселе, на вашем пути появился некий человек, который в точности знал весь ваш маршрут и всю вашу роль на рождественском празднике в зале благотворительного общества; этот человек напоил вас до беспамятства, может, и наркотик подсыпал, а затем, нарядившись в вашу одежду Деда Мороза, закончил за вас обход. Еле стоящего на ногах и ничего не соображающего, он отвел вас домой. На следующий день вы совершенно искренне поклялись, что от начала до конца проделали весь путь. Но вы перепутали даты. Вы вспомнили то, что было год назад. И с тем большей уверенностью, что вот уже пятнадцать лет ваш маршрут в этот праздник никогда не меняется, ваши жесты, даже ваши слова — все разыгрывается «как по нотам». Только нынешнее Рождество нарушило привычный порядок вещей. Сначала случай в ризнице. Потом новшества Вилара — припевы из «Карманьолы» и «Дело пойдет». Совершенно ясно, что вы не могли вспомнить эти подробности, — ведь никогда прежде их не было.

— Это невозможно! — пролепетал Корнюсс. — Лучше скажите, что я просто спятил. Что ж, в конце концов… Я еще пил с Хагеном. Говорили о правосудии, о кризисе…

— В прошлом году.

— Да нет же! Позавчера… Еще я пил с отцом сорванца Пудриоле. Мальчишка был так горд, получив в подарок настоящие взрослые брюки!..

— В прошлом году.

— Черт возьми! Да говорю же — позавчера! У мэра, ну да, у господина Нуаргутта, говорили о будущих выборах… А! Но… Погодите-ка. Не могли же мы говорить о будущих выборах, если они… да-да… если они — ну конечно! — были в этом году? А, ну так господин Нуаргутт говорил о следующих выборах.

— В прошлом году.

— Может быть… Все может быть… В таком случае, о чем же мы с мэром разговаривали? Не помню!.. Словно дыра какая! Что мы могли обсуждать? Позвольте, я вспомню… Мы сидели за столом. Пили, это точно… А что делала служанка? Что?.. Да, вот она входит и выходит, на углях дымится котелок… Подождите. Кажется, припоминаю… Значит, котелок… У мэра хорошее настроение, и он мне говорит… говорит… Ага! Слышу, как сейчас: «Папаша Корнюсс, я думаю, что радикалы провалились».

— Вот видите, все это происходило в прошлом году.

Корнюсс грохнул кулаком по столу.

— Я говорю, что был у господина Нуаргутта в этом году! И, как всегда, заходил к мэру перед доктором и господином бароном. Я был, был потом у них обоих! Господин Рикоме сказал мне, что он наконец решил купить машину…

— В прошлом году.

— Нет, в этом! У доктора нет машины. Также и в замке, я слышал, как Огюста говорила о бальной туфельке. Она никак не могла ее сыскать. Это все для крошки Арно, для ее наряда. Ну что? Может, вы скажете, что это в прошлом году господин барон водил малышку на бал к Копфу? Нет, позавчера.

Фотограф резко оттолкнул стул.

— Послушайте, наконец! Мне все осточертело. Я уже просто ничего не могу понять. Где я был? Где я не был? Сам не знаю. Не могут же существовать два Корнюсса? Это я Корнюсс, я, господин маркиз. И я, я Дед Мороз!

Он совсем вышел из себя. Метался взад и вперед, как пойманная мышь; ощупывал свои фотографии и почтовые открытки; дрожащими пальцами касался себя самого, точно желая убедиться, что существует на самом деле. Все не давалось в руки. Все смешалось. Годы находили один на другой. Словно в бреду, старый фотограф видел одновременно пятнадцать Дедов Морозов, красных на белом снегу, спешащих под метелью из календарных листков с одной и той же датой: 24 декабря, но с обозначением разных лет: 1919… 1927… 1928… 1931… 1932…

На исходе утра, когда маркиз наведался в замок, чтобы ознакомиться с архивами де Ла Файля, он обнаружил на столе целую груду пергаментов, регистрационных книг, законодательных актов и прочих документов. Барон, будучи человеком деликатным, не стал докучать маркизу своими пояснениями.

— Разбирайтесь. Перекладывайте все как вам будет удобно. К вашим услугам чернила и бумага для заметок.

Затем он расположился у камина и углубился в чтение недавно изданной «Жизни суперинтенданта Фуке[15]». Хотя чтение доставляло ему видимое удовольствие, он не забывал и про гостя. Время от времени он отрывался от книги и внимательно вглядывался в лицо маркиза, склоненного над древними рукописями и старыми картами.

На бумаге, которую барон предоставил в его распоряжение, маркиз не сделал ни единой пометы. Правда, он кое-что нарисовал: это был очень простой рисунок, изображение звезды с четырьмя лучами.

Приняв приглашение отобедать нынче вечером в замке, гость уже собирался откланяться, когда барон не без иронии заметил:

— Мой дорогой маркиз, вы тут что-то забыли…

— Неужели, барон?

— Вашу добычу, которую вы отловили в моих архивных дебрях. Эту звезду.

Он указал на рисунок.

— Держу пари, что вы никогда не верили в легенду о зарытом ковчеге? — заметил г-н де Санта Клаус.

— Никогда. А вы?

Взгляд маркиза сверкнул под стеклом монокля.

— Как знать, барон.

С необычайно серьезным видом он взял листок, сложил его и засунул поглубже в карман.

После завтрака маркиз ненадолго расположился на скамье на Большой площади. Он задумчиво поглядывал на шалости бегающих и вопящих мальчишек; носы их покраснели от холода, а руки они согревали в карманах, набитых теплыми жареными каштанами.

Прошли, беседуя, господа Нуаргутт и Вилар. Учитель поздоровался с маркизом, но мэр поглубже надвинул шляпу и принял надменный вид.

До маркиза донеслись его сетования:

— Вот если бы здесь были инспектора из Нанси!..

Прозвучал гудок автомобиля. Мэр круто развернулся, подобно флюгеру под порывом ветра, и воскликнул:

— Наконец-то! Полицейские!

Однако то была не полиция. Приехала астматическая колымага с дребезжащим кузовом, которая курсировала между Сире и Мортфоном.

Мэр пришел в ярость.

— Согласитесь, это чудовищно! Дороги восстановлены — дряхлая таратайка проезжает, а опергруппа как в воду канула.

Из колымаги вышел худой и очень бледный священник лет двадцати пяти. Он прибыл заменить аббата Фукса. Водитель, подхватив чемодан, проводил его к дому.

Маркиз направился в мэрию. На пороге он столкнулся с Виларом: тот, заглянув в мэрию, собирался следовать дальше.

— Можно пройти в библиотеку?

— Разумеется, господин маркиз. Простите, что не могу вас проводить. Но дверь открыта.

Однако маркиза ничуть не интересовала запыленная комната, в которой хранились книги. Он намеревался проникнуть в другую, туда, где лежал труп неизвестного. Она была заперта. Маркиз, не колеблясь, достал отмычку и открыл замок с быстротой и ловкостью, которым позавидовали бы записные взломщики. Войдя в комнату, он плотно прикрыл дверь, но не стал ее запирать.

Закрытые ставни не пропускали в комнату дневной свет. Маркиз нажал кнопку электрического фонарика и с большой тщательностью установил его так, чтобы свет падал прямо на труп. Склонившись над покойником, он что-то внезапно пробормотал сквозь зубы. Полминуты спустя погасил фонарик и дважды шлепнул мертвеца по макушке фамильярным и дружеским жестом, означавшим нечто вроде «Спасибо, старина!»; затем на цыпочках отправился к двери.

Оказавшись у выхода, он нахмурился: дверь была приоткрыта. На ней не было пружины, которая могла бы открыть ее сама по себе, к тому же в доме не чувствовалось ни малейшего сквозняка. Оставалось предположить, что кто-то, подкравшись к двери, открыл ее, но, застав в комнате маркиза, склоненного над трупом, исключительно осторожно ретировался. Маркиз не слышал ни звука.