В детстве ты выкидывал разные штуки.

У нас с тобой было условие — в общественном месте нельзя было говорить, что у тебя папа артист, что он работает в театре. «Это нескромно», — объяснял я тебе. Однажды в троллейбусе, обеспокоенный тем, что мы скоро расстанемся (я уезжал на гастроли), ты начал спрашивать: «Папа, а у тебя сегодня в театре…» — и неожиданно замолчал. Посмотрел вокруг: поняли люди, о чем речь, или нет? И уже по-другому спросил: «Папа, а у тебя на службе сегодня какой спектакль?» И тут люди рассмеялись, потому что сначала они были удивлены, почему ребенок осекся на слове «театр»…

А помнишь, как мы с тобой изучали английский язык? Это было очень интересно. Я спрашиваю: «Андрюша, как будет по-английски «встать»?» — «Stand up», — твердо отвечаешь ты. «Как будет «стол»?» — «Table». — «А как «окно»?» — «Window».

И все было нормально, пока не спросил тебя: «А как по-английски будет «сесть»?» Ты не смог вспомнить слово «sit down» и сделал очень просто: взял и сел. То есть показал на деле. Слово «голова» ты тоже не мог вспомнить и поэтому со свойственной тебе изобретательностью произнес на иностранный манер: «Гольоуа»…

А помнишь, как мы с тобой придумали произносить слово «так» для еще большей категоричности с «г» на конце? Получалось «таг». А еще было слово «щаз», то есть «сейчас». Ты любил играть словами, от мамы тебе передался филологический слух.

Да и театральные склонности у тебя, сынок, были.

Помнишь, как в детстве ты ходил со мной в театральный институт, я знакомил тебя с ребятами. Ты называл Стасика Ландграфа «дядей Тазиком». Он это до сих пор вспоминает. Ты показывал моим сокурсникам «этюды». Строил рожицы, наливал в воображаемый стакан воображаемый лимонад из воображаемой бутылки… Последнее ты делал очень лихо, несмотря на твой совсем еще маленький возраст. Однажды Роберт Петров, заговорившись и уже совершенно забыв, что ты «пил лимонад», обратил внимание на твою руку. Твои пальцы были так странно раздвинуты. Роберт спросил: «Андрюха, а что у тебя с рукой?» Ты сказал: «Как это что? Я держу лимонад. Я же его не допил» — и стал «пить» лимонад. Все были изумлены. Ребята просили: «Андрюха, а ну-ка, прикинься!» Ты начинал дрожать лицом. Это было смешно, нелепо — так ты «прикидывался». Ты говорил: «Я все умею». А было тебе тогда, сынок, года три-четыре.

Ты очень смешной был маленький. Наверное, я слишком сурово с тобой обращался. Однажды, обнаружив, что ты соврал, я буквально рассвирепел: «Сейчас кто-то получит ремня!» А ты прижался попкой к батарее у окна, говоря: «Иван, ты фто? Иван, ты фто?!» И этим снял весь серьез угрозы.

А помнишь, мы смотрели с тобой фильм «Мир входящему» (тебе тогда было лет пять), и по дороге из кинотеатра домой ты с восторгом попросил: «Папа! Купи мне автомат. Я буду стрелять и убивать всех гадов». Я говорю: «Сынок, во-первых, стрелять — не самое лучшее занятие. Ты же видишь — я не стреляю». — «Да, папа! Ты-то свое уже отстрелял!» Я так смеялся. А ты и не понял почему.

Помнишь, как-то дедушка попросил тебя принести червей для рыбалки. Ты взял в руки червяка, а дед спрашивает: «Ну-ка, Андрюша, посмотри внимательно, где у него лицо». Ты посмотрел, покрутил червяка с разных сторон и выдал: «А у него нет лица. Зато у него две попы».

Маленьким ты любил смотреть, как я бреюсь. Стоишь, смотришь… Я как-то повернулся, и ракурс моего кривого носа мне не понравился, и я говорю тебе: «Да, сынок, видишь, как не повезло твоему папе с носом». А ты сказал: «Эх, папа! Если бы ты только знал, как мне нравится твой нос!» У тебя был период восхищения отцом. Папа — главный человек в доме.

А помнишь, как ты пошел в кружок гимнастики? После первого занятия я спросил тебя: «Ну как, интересно, Андрей?» — «Да, па, интересно. Кувыркались». После второго занятия ты пришел какой-то грустный. «В чем дело?» — «Да ну, там все одно и то же». Кстати, это одна из черт твоего характера: ты не любил однообразия. Одно и то же для тебя — нож в сердце. После третьего занятия ты пришел домой и заявил: «Папа! Я больше туда не пойду. Там нужны одни чемпионы». Ты сразу раскусил, что не представляешь особой ценности для тренера. Тренер же уделял внимание лишь особо одаренным спортсменам. Не знаю, как это назвать: практицизм, здравый смысл или как-то еще, но у тебя это всегда было…

С Юлькой, твоей сестренкой, у вас разница девять лет. Как она тебя обожала и обожает до сих пор! Вы никогда не дрались, ты вел себя с ней как защитник, как старший брат. Она тебя, кстати, никогда не осуждала. Всегда, как коршун, бросалась защищать.

А помнишь, в 1965 году я строил домик в Рощине (тогда я как раз ушел из БДТ и все лето у меня было свободно), ты был со мной. Рощино — прекрасная курортная зона, там протекает хорошая река. Пока я что-то строгал, ты втихаря спустился к берегу, где около причала стояла лодка, забрался в лодку, чтобы порыбачить, и опрокинулся. Плавать ты еще не умел. Но должно быть, провидение тебя спасло. Ты топ-топ-топ под водой и вышел к берегу, а мог бы ведь и в другую сторону пойти или головой стукнуться о дно лодки. Ты прибежал ко мне весь как мокрая курица и, всхлипывая, сообщил: «Папа, я утонул». Я хлопнул тебя по затылку. Знаешь, сынок, родители часто, когда ребенок только что избежал беды, начинают почему-то кричать, хлопать его по мягкому месту или по затылку и т. д. Это сложно объяснить. А помнишь, как мы с тобой и моим другом Веней Кутиковым пошли в поход на неделю? Ты тогда закончил девятый класс. Мы растянули палатку на юру реки — на возвышенности, — выкопали яму, которая служила холодильником. А потом мы сделали городки, причем у нас и ножовки-то не было. Вырезали с помощью ножа. Играли мы с таким азартом! И даже в шутку назвали нашу игру «чемпионатом юра по городкам». Еще помнишь, молодой крепкий парень вилами передавал с берега охапки сена своему деду, который стоял в лодке. Тот принимал сено и аккуратно укладывал, чтобы потом перевезти. Мы поразились такому способу транспортировки. Копна сена в лодке все вырастала. Парень как-то неосторожно подал очередную порцию, задев деда. И вдруг лодка начала переворачиваться. Мы вскочили, — дед исчез под водой (а река была глубокой). Парень оторопел, испугался, но застыл. Дальше — как в рапиде. Из охапки сена, расползшейся посреди воды, вынырнул Дед. Отряхнувшись, он спокойно так сказал: «Нет бяды». «Нет бяды» — значит ничего страшного не случилось. Это такая чисто русская реакция на происходящее. Для нас с тобой это выражение стало неким символом, и мы его часто потом повторяли…

А еще в нашей семье никогда не забудут письмо твоего закадычного друга — Вовки Вардунаса (ныне известный кинодраматург. — А. В.).

Он в девятилетнем возрасте вынужден был уехать с родителями в Германию, его отец был военным. И Вовка прислал тебе первое письмо из-за рубежа. Текст, Андрюша, я помню до сих пор.

«Здравствуй, дорогой друг Андрей! Мне здесь скучно, поговорить не с кем — кругом одна немчура. А в заключение посылаю тебе стихи.

Твой друг Вова».

Вова с детства был человеком юмористического склада, и это в дальнейшем сказалось на его профессии. Когда он стал кинодраматургом, то работал в основном над комедийными сюжетами. «Праздник Нептуна», «Фонтан», «Окно в Париж» — сценарии к этим фильмам написал твой друг.

Кстати, помнишь, ты тоже пытался сочинять стихи? Второклассником был, когда попросил у меня новую тетрадь.

«Зачем?» — спрашиваю. «Стихи записать», — спокойно отвечаешь ты. «Чьи?» — «Свои».

Через полчаса принес мне, как положено, подписанную «Тетрадь для стихатворений ученика 2 класса 329 школы Андрея Краско». Открываю с интересом. Вещь, можно сказать, программная.

«Да-а, парень, кажется, зря я тебе тетрадку дал». — «Почему?» — «За такие стихи в тюрьму посадить могут. Тебя-то по малости лет — вряд ли, а меня… Завязывай, сынок, с поэзией, пока не поздно».