Глава 15

Поздно вечером Жюльетт вернулась в Неми. Утолив страсть, она ощутила уколы совести. Она заранее приготовила отговорку по поводу своего позднего возвращения. Но едва она сказала Бродке, что провела день в Риме, он сразу же поинтересовался, не удалось ли ей узнать что-нибудь новое.

— К сожалению, нет. А тебе? — осторожно осведомилась Жюльетт. — Как успехи?

Бродка поскреб подбородок.

— Нам с Зюдовым посчастливилось найти этого падре с Кампо Санто Тевтонико. Его упекли в дом для престарелых монахов.

— Зачем? — спросила Жюльетт.

— Скорее всего, кто-то решил списать его в запас. И этот факт подтверждает, что на Кампо Санто Тевтонико действительно похоронена моя мать. Падре признался, что видел похороны своими глазами. И вероятно, именно поэтому его сослали в Сабинские горы.

— Этому монаху действительно что-то известно?

— Во всяком случае, он сказал, что на катафалке были мюнхенские номера.

— И ты полагаешь, что этого достаточно в качестве доказательства?

— Да. Остается только вопрос, почему ее похоронили именно на этом кладбище.

— Ты уже думал о том, что твоя мать могла быть любовницей Смоленски? Я имею в виду, в то время, когда он еще не был кардиналом.

— Но это же абсурд! В своем письме моя мать называет Смоленски дьяволом. Должно быть, по какой-то причине она ненавидела его.

— Вот именно. Ненавидеть можно только того, кого когда-то любил.

Бродка, не проронив ни слова, пристально посмотрел на Жюльетт.

Ее по-прежнему мучила совесть. Она вдруг почувствовала, что у нее дрожат уголки губ. Внезапно она испугалась, что потеряет Бродку. Почему он так смотрит на нее?

Однако, к облегчению Жюльетт, Бродка наконец сказал:

— Мы даже не знаем точно, была ли знакома моя мать со Смоленски. Нет, мне кажется, что тут дело совсем в другом.

— И в чем же?

Бродка пожал плечами и промолчал.

— Ты уже слышал, что Мейнарди, музейный сторож, арестован? — спросила Жюльетт и тут же пожалела об этом.

— Откуда ты это знаешь?

— Из… из газеты, — солгала она.

— Дай почитать.

— Я оставила ее в кафе на столике.

— По какому обвинению его арестовали?

— Он хотел положить в банк двадцать пять миллионов лир.

— Это большие деньги для такого человека, как Мейнарди, но все же не причина для ареста.

— Деньги были фальшивыми.

Бродка задумчиво потер подбородок.

— Значит, мечта о скромном счастье оказалась недолговечной?

Он подошел к телефону и набрал номер Зюдова.

— Это Бродка. Мейнарди арестовали. Деньги, которыми его подкупили, оказались фальшивыми.

— Я знаю, — ответил Зюдов на другом конце провода. — Мне сообщили об этом сегодня. Бродка, откуда вам стало известно об аресте несчастного старика?

— Ну, это же было в газетах.

— Не было. Или вам уже принесли завтрашние газеты?

Бродка не ответил и посмотрел на Жюльетт, которая поднималась по лестнице.

— Вы ведь понимаете, — сказал Зюдов после короткого размышления, — что Мейнарди могут отпустить, если мы дадим свидетельские показания.

— Да. Но я в ответ попросил бы об услуге. Мейнарди больше не должен молчать. Старик обязан признаться, за что он получил эти злосчастные двадцать пять миллионов. Только тогда мы согласимся дать показания. Я прав?

— Я того же мнения. У меня есть информатор в управлении полиции. Он скажет, где сидит Мейнарди. Разрешение на посещение получить не так уж трудно. Вы сможете приехать завтра в Рим?

— Часов в одиннадцать. Встречаемся там же, где и вчера. У «Нино», Виа Боргонья.

Бродка положил трубку.

Когда Бродка лег в постель, Жюльетт притворилась спящей.

Александр вслушивался в ночь, которая здесь, на краю кратерного озера, была настолько тихой, что он различал даже шум летучих мышей, носившихся в темноте над крышей. Но Бродка был настолько взволнован, что не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, пока в какой-то момент не включил ночник и, заложив руки за голову, стал смотреть в потолок. Почему Жюльетт обманула его, сказав, что узнала об аресте Мейнарди из газет?

Бродка повернулся и стал разглядывать лицо Жюльетт. Ее густые ресницы подрагивали, и он понял, что она просто лежит с закрытыми глазами. Поэтому он не удивился, когда она вдруг, не открывая глаз, спросила:

— О чем ты думаешь?

После паузы Бродка негромко сказал:

— В голове сотни мыслей.

— У меня тоже.

Через некоторое время Бродка снова заговорил:

— Сколько мы уже знакомы?

— Глупый вопрос. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

— Ну скажи.

— Больше трех лет.

— Верно. И как тебе наши отношения? Я имею в виду, ты была счастлива или просто развлекалась? Может, это были отношения по расчету?

Жюльетт прекрасно понимала, к чему клонит Бродка, и у нее зародилось нехорошее предчувствие. И все же она притворилась, что ей невдомек, о чем он говорит.

— Почему ты спрашиваешь об этом, ведь ты отлично знаешь ответ? Я заявляю, и не первый раз, что прошедшие три года были самыми счастливыми в моей жизни. Этого достаточно?

— Не стоит смеяться над этим.

— Разве я смеюсь?

— По крайней мере, мне так кажется.

— Извини, я не хотела.

Вновь возникла пауза, после которой Бродка вдруг спросил:

— И часто ты обманывала меня за эти три года?

Жюльетт посмотрела на него из-под ресниц. Она чувствовала себя загнанной в угол, однако сказала себе, что лучшая защита — это нападение.

— А ты? Как часто ты меня обманывал? Или скрывал интрижки? И вообще, это что, допрос?

— Ни в коем случае. Можешь не отвечать. Мне только казалось, что мы должны всегда говорить друг другу правду.

— У тебя есть повод читать мне мораль?

— У меня — нет, — стараясь говорить спокойно, ответил Александр. — Может, у тебя есть повод?

Жюльетт села и, не глядя на Бродку, сказала:

— Как ты отнесешься к тому, если я завтра поеду машиной в Мюнхен? Я волнуюсь за свои картины, ведь они лежат тут в обычном шкафу. Ты же знаешь, они стоят добрых полмиллиона. А доверять их транспортной компании, занимающейся перевозками произведений искусства, я больше не хочу. Кроме того, дома скопилось очень много дел. Я собираюсь закрыть галерею. Да и клинику нужно продать. А что делать с домом, я пока не придумала.

— Сколько тебя не будет?

— Может быть, неделю.

Бродка снова лег на спину.

— Знаешь, — задумчиво произнес он, — наверное, нет ничего плохого в том, что мы на несколько дней расстанемся и будем идти разными дорогами.

Жюльетт склонилась к Бродке.

— Мы делаем это уже несколько недель, — сказала она. — Завтра я еду в Мюнхен, хорошо? Я должна подумать о нас. Ты наверняка тоже, не так ли?

Бродка не ответил.

На следующее утро их пути разошлись.

Бродка поехал автобусом в Рим. Когда он вошел в «Нино» на Виа Боргонья, его уже ждал Андреас фон Зюдов, который успел поговорить с нужными людьми и казался очень взволнованным.

— Бродка, — с ходу начал он, — было бы очень здорово, если бы нам удалось заставить Мейнарди говорить. Если он признается в том, что деньги ему дали за молчание, то это будет первым доказательством, что в Ватиканских музеях висит фальшивый Рафаэль и что замена оригинала на подделку произошла с попустительства ответственных органов.

— Мне тоже так кажется. Вопрос только в том, готов ли Мейнарди признать это. Вы же помните, что наш разговор с ним не дал никаких результатов.

— Конечно. Но теперь совершенно другая ситуация. Мейнарди сидит под арестом, потому что ему всунули фальшивые деньги. Подозреваю, что он очень зол на людей, которые так с ним обошлись.

Бродка кивнул.

— Согласен. Вероятно, Мейнарди дали фальшивые деньги только затем, чтобы старого смотрителя осудили и упекли за решетку. По меньшей мере до тех пор, пока все это не позабудется.