— Заодно можно поменять и лиловый скутер.

Бродка кивнул.

— А какой цвет вам больше нравится, маэстро? — решила уточнить Фло.

— Все равно. Главное, чтобы не лиловый.

Фло помогла Ирине слезть с мотороллера, отклеила ленту, что доставило молодой русской еще больше неприятных ощущений, чем сама лента, бросила ей белую футболку.

— Это твое время, Бродка! — задорно крикнула Флорентина, заводя мотор. Покачиваясь, скутер с треском проехал по песку к узкой, выложенной из досок дорожке, которая вела от пляжа к бульвару Саус Колье.

— Теперь солнце все равно слишком высоко, — заметил Бродка, обращаясь к своему ассистенту. — Кроме того, мне кажется, что здесь чересчур много зевак. Попробуем еще раз после обеда. И тогда пусть отгородят территорию. Сможешь об этом позаботиться?

— Само собой, Бродка.

Зеваки разбежались сами, как только увидели, что работа окончена. Бродка, на котором были старые потрепанные джинсы и белая футболка, упал на песок под зонтиком. Он не жалел ни себя, ни других, когда речь шла о том, что нужно сделать хорошие фотографии. И это не означало, что Бродка был хладнокровным человеком. Он предпочитал спонтанные эмоциональные реакции — вплоть до случайных вспышек ярости, — но по отношению к людям, с которыми его связывала работа, был неизменно справедлив, правда, до тех пор, пока они выдавали оптимальный результат. Главным для него была хорошая, то есть качественная работа.

Бродка привык к жизни в превосходной степени. В Биаррице перед его объективом позировали прекраснейшие женщины мира; в Монтеррее, штат Калифорния, во время ежегодного фестиваля он имел возможность запечатлеть эксклюзивные и самые дорогие на сегодняшний день автомобили; для «Магнума» Бродка фотографировал самые высокие здания пяти континентов. А недавно знаменитый «Вог» на двадцати страницах напечатал его цветные фотографии, посвященные сладкой жизни мультимиллионеров на Лазурном берегу.

Все это придавало Александру Бродке определенный светский лоск, но в первую очередь обеспечивало возможность отказываться от предложений, которые ему не нравились. Прежде чем согласиться снимать Ирину, Бродка заявил, что сначала посмотрит на девушку, поскольку, как он говорил, между фотографом и моделью должна возникнуть определенная «химия», иначе все усилия будут напрасны. Как оказалось, «химия» соответствовала требованиям Бродки, и он начал снимать Ирину, но и только: между ним и красивой девушкой из Санкт-Петербурга ничего не было. В этом отношении он тоже придерживался своих, принципов.

Бродка вытер рукавом пот со лба и поплотнее прижал солнечные очки к переносице. Ирина, макияж которой уже поплыл, тоже спряталась под зонтик. Бенни выудил из ящичка пару кубиков льда и прижал их к шее.

На острове Марко, расположенном у западного побережья Флориды в Мексиканском заливе, в начале ноября обычно стояла весенняя погода. В этом году летом шли дожди, и даже старожилы не могли припомнить, когда такое было в последний раз. Зато в октябре наступила необычная для этого времени жара, продолжавшаяся до сих пор, — и это накануне Дня благодарения!

Бродка молча протянул Ирине влажное полотенце.

Она поняла намек и обернула полотенце вокруг головы, как это делают бедуины, пока не осталась только узкая щель для глаз.

— Иначе твое лицо распухнет, как блин. Иди к себе в номер, сними макияж и ляг как можно ближе к кондиционеру. Бенни скажет тебе, когда будут готовы новые декорации.

Ирина молча кивнула и направилась к отелю «Мариотт».

Пока ассистент складывал фотоаппараты, объективы, штативы и бленды в алюминиевые чемоданы, вернулась Фло. Она помахала в воздухе конвертом и еще издалека закричала:

— Бродка, тебе факс!

Бродка привык получать факсы и звонки — где бы он ни находился. Он вскрыл конверт и стал читать.

Флорентина полагала, что речь идет о каком-то важном сообщении, связанном с этим заказом, и вопросительно смотрела на Бродку. Сначала, вглядываясь в его лицо, она не сумела определить значимость известия. И только когда Бродка поднял голову, молча уставился вдаль и зажмурился, словно желая раздавить несколько слезинок, Фло догадалась, что произошло нечто важное.

Не проронив ни слова, он протянул Фло сообщение. Та нахмурилась, едва прочитала адрес отправителя: Генеральное консульство Федеративной Республики Германии, 100 Норт-Бискайн-бульвар, Майами, Флорида 33132.

— Какое у нас сегодня число? — бесцветным голосом спросил Бродка.

— Двадцать шестое, — ответила Флорентина.

Бродка кивнул, затем вылез из-под зонтика и пошел на пляж, где прибой лизал горячий песок. На Бродке были джинсы и туфли из парусиновой ткани, но это его не волновало. Он заходил в теплое море до тех пор, пока вода не стала доставать ему до бедер. Скрестив руки на груди, он по-прежнему смотрел вдаль.

То, что чувствовал Бродка, было не болью, даже не горечью. В этот миг он чувствовал глубокую растерянность, ибо не знал, как ему справиться с этой ситуацией. Между Клер и Александром никогда не было особенно доверительных отношений, какие бывают между матерью и сыном. Что касается причин подобного отчуждения, то они всегда придерживались различного мнения, но последствия были таковы, что мать и сын избегали друг друга и никогда не говорили на серьезные темы.

Упрек в том, что он не выучился ничему путному, как говорила Клер Бродка, только смешил Александра. Бенедиктинцы, в интернате которых он вырос, настаивали, чтобы он стал священником. Но у Бродки всегда были проблемы с религией.

И все же известие о смерти, с которой он столь неожиданно столкнулся, потрясло его. Бродка почувствовал, как его прошиб холодный пот, а затем охватила неуверенность, ибо он внезапно осознал неотвратимость судьбы. Хотя с неба беспощадно светило солнце, ему стало холодно и он поймал себя на том, что недоуменно качает головой, словно желая, чтобы случившегося не было, чтобы кто-то сказал: «Это неправда, тебе все приснилось…»

Глядя на белых чаек, ныряющих в море и поднимающихся над водой с бьющейся в когтях добычей, Бродка вспоминал далекое детство.

Он очень хорошо помнил тот день, когда его, девятилетнего, мать отправила в интернат бенедиктинцев. Помнил, как он впервые сбежал оттуда в четырнадцать, не в силах примириться с суровым воспитанием, как три дня спал в сарае, пока голод не выгнал его из укрытия, а затем попал прямо в руки полицейского патруля. Бродка вдруг вспомнил, как он против воли матери купил в рассрочку тромбон, не имея при этом возможности выплатить проценты. Он мечтал стать вторым Гленном Миллером, но, конечно же, был слишком самонадеянным…

Он пребывал в замешательстве, когда вдруг услышал за своей спиной голос Флорентины:

— Мне очень жаль, Бродка. Правда.

Он обернулся и кивнул.

— Ладно.

И вышел из воды на горячий песок.

Фло поглядела на него сбоку и, помедлив, мягко произнесла:

— Думаю, будет лучше, если мы сделаем перерыв.

Эти слова как будто вырвали Бродку из летаргии.

— Перерыв? Ты что, с ума сошла? Через два дня все должно быть готово. Мы продолжаем. После обеда, как и договаривались.

— Как хочешь, — спокойно ответила Фло. Собственно, ничего другого она и не ожидала от Бродки.

С деревьев свисал ноябрьский туман, когда Бродка припарковал свой «ягуар» у стены из обожженного кирпича перед кладбищем Вальдфридхоф в Мюнхене. Поежившись, он поднял воротник пальто и направился к входу, закрытому высокой железной решеткой.

До сих пор Бродка так и не узнал, почему его мать похоронили именно на этом кладбище; кроме того, оказалось весьма сложным выяснить подробности ее смерти и последующих похорон. Сначала нужно было обойти чиновников, оплатить счета, позвонить по телефону, заполнить бесконечный поток формуляров — смерть была делом серьезным.