— Хочу тебя видеть, — задыхаясь, произнесла она.
— И ты это получишь, — ответил он столь же страстно и помог стянуть с себя штаны.
Наконец он склонился над ней, обнаженный. Он наслаждался взглядами Марты на его тело; член его, устремленный вверх, походил на крепкий сук дерева.
— Возьми меня! Давай же! — прошептала Марта, и Леберехт не заставил себя долго просить.
Даже если бы этой ночью Падую захватили испанские отряды, Марта и Леберехт не заметили бы этого. Они любили друг друга еще более страстно, чем прежде, ведь теперь игра с переодеванием подошла к концу и они могли полностью отдаться своим чувствам.
Было уже раннее утро, во всяком случае, вдали прокукарекал первый петух, когда их любовная битва закончилась. Они обхватили друг друга, словно каждый боялся потерять другого. Так они и проспали, как дети, два коротких часа.
Когда они проснулись, было воскресное утро, а что это означало, может судить лишь тот, кто слышал звон колоколов двадцати шести приходских церквей, двадцати трех женских и двадцати двух мужских монастырей (именно столько их было в Падуе), звучавших одновременно. Едва стих стогласый перезвон, в переулках и на площадях города зазвенели громкие голоса. Со всех сторон раздавались безумные возгласы: "Qui va li? Qui va li?", что означало: "Кто сюда идет?" Этот клич был условным знаком студентов из Падуи, известных своими проделками и буйством. Именно за этот боевой клич их прозвали "квивалистами".
Лютгер отстоял уже матутин[65] и заутреню, когда они встретились перед отъездом за францисканской церковью, где показывали мощи святого Антония, но без языка и нижней челюсти, которые, поскольку им подобало особое действие в благочестивой молитве, хранились отдельно, в ризнице.
Дорога на Флоренцию лежала через Апеннины и представляла для возниц почти такие же трудности, как и переход через Альпы. Но торговец пряностями, несмотря на преклонный возраст, был человеком достаточно бодрым, хорошо знал дорогу и уверенно провел повозку по узким изгибам крутых переходов.
Перед дальнейшей дорогой торговец заявил, что ему надо задержаться во Флоренции на сутки, так как у него здесь важные дела, и путешественники, довольные поездкой, тоже решили остаться в этом городе на один день. Это очень устраивало Леберехта, ибо он получил возможность посмотреть Флоренцию, о которой так много слышал от мастера Карвакки. Он даже вынашивал намерение остаться во Флоренции, хотя ничего не сказал об этом Лютгеру. От монаха осталось скрытым и то, что Леберехт и Марта еще в день прибытия пошли на поиски Карвакки.
Леберехт ожидал найти мастера на строительстве собора (как же иначе!), поэтому они и направились туда со своего постоялого двора, находившегося на северном берегу Арно, рядом со Старым мостом, Ponte Vecchio. Флорентийцы, гордые и щеголеватые, даже в рабочие дни были одеты лучше, чем все остальные; причина, вероятно, крылась в том, что город занимал первое место в Европе в торговле сукнами, а также в том вкусе, который им приписывали.
Отыскать собор — флорентийцы ни в коем случае не называли его il Duomo, но Santa Maria del Fiore — было нетрудно, поскольку едва ли нашлось бы место в городе, откуда не виден был бы его купол или колокольня. Один только купол имел размер в 154 локтя, не считая основания башни, которая вздымалась еще на 36 локтей в высоту, а квадратная колокольня, напротив, высотой не доходила даже до купола — "всего" 144 локтя.
Приезжие, выходившие на соборную площадь между церковью Мизерекордия и Лоджия дель Бигалло, испытывали замешательство от скопления отдельных зданий, из которых состоял собор. Сильное впечатление производила и яркость сооружений, которые в сравнении с монохромностью церквей к северу от Альп казались почти кричаще пестрыми: белый мрамор из Каррары, красный из Мареммы и зеленый змеевик из местности Прато.
От соборного кустода[66] Леберехт узнал, что цех каменотесов давно расформирован и что он не знает мастера по имени Карвакки, поскольку в этом городе сотни резчиков по камню. Но если во Флоренции работает каменотес с таким именем, то он наверняка зарегистрирован в синьории — городском совете.
Так Леберехт оказался в одном из массивных, украшенных гвельфскими прямоугольными зубцами зданий, которые, казалось, стремились превзойти близлежащие палаццо своей воинственностью. Там он узнал от юного длинноволосого секретаря в коротком наряде (ноги обтягивали штанины разного цвета) о том, что каменотес по имени Карвакки работал под началом Бартоломео Амманати, которому был заказан фонтан на Пьяцца делла Синьория. Узнал он также и том, что спустя короткое время они разругались и Карвакки покинул Флоренцию.
— Разругались, говорите? — Леберехт рассмеялся. — Это на него похоже! Ох уж этот старый бойцовый петух!
Строительная площадка вокруг фонтана находилась на углу большого палаццо. Полдюжины каменотесов обрабатывали прямоугольный кусок мрамора, так что во все стороны летели осколки. В центре угрюмый старик с короткой черной эспаньолкой придавал окончательную форму фигуре Нептуна. Это был Амманати.
На вопросы Леберехта мастер отвечал не очень охотно. Лишь после того, как к нему подошла Марта и объяснила, что Карвакки должен им денег и поэтому им надо его найти, мастер стал более открытым. Он сдвинул на затылок шапку, отер рукавом лицо и, прищурив глаза, посмотрел на чужаков изучающим взглядом.
— Карвакки был хорошим каменотесом, даже очень хорошим, но, к сожалению, он невозможный человек, — сказал Амманати низким голосом. — Все-то он знает лучше, все-то лучше умеет! Микеланджело может у него поучиться!
При этом мастер изобразил вымученную улыбку.
— И вы даже не знаете, куда он сбежал? — осторожно осведомилась Марта.
— Карвакки-то? Конечно, я знаю, где он обретается. Он ведь достаточно часто об этом говорил. Все каменотесы мира торопятся в Рим, чтобы поучаствовать в строительстве собора Святого Петра.
Амманати подошел поближе к Леберехту и, чтобы его не услышал кто-нибудь из учеников, сказал:
— Честно говоря, на его месте я поступил бы так же, если бы мне пришлось выбирать между Буонарроти и Амманати. Хотя великий Микеланджело, должно быть, уже совсем древний и передвигается только с палкой, люди ловят каждое его слово, словно это Евангелие. За исключением Карвакки. Возможно, он давно уже с ним рассорился.
Пока они беседовали, к строительной площадке приблизилась стайка подростков. Мальчишки хором кричали: "Ammanato, Ammanato — che bel marmo hai sciupato![67]
Мастер, схватив осколок камня, метнул в сторону мальчишек, и те кинулись врассыпную, как перепуганные куры.
Эй, недоумки! — крикнул он им вслед и, повернувшись к Леберехту, добавил: — Не имеют ни малейшего понятия об искусстве и думают, что Нептун все еще должен выглядеть таким, как во времена древних греков. — Он сплюнул на землю.
Теперь и Леберехт заметил, что Амманати в своей работе придерживается отнюдь не традиционного стиля. Он странным образом вытянул тела, заставил руки и ноги выглядеть длиннее, в то время как головы получились меньше, чем предполагалось законами гармонии.
Заметив критический взгляд Леберехта, Амманати указал на дворец синьории, где у входа в лучах вечернего солнца сияла монументальная мраморная статуя Давида.
— Взгляните на этот шедевр! — воскликнул мастер. — Что остается делать скульптору, видевшему Давида Микеланджело?
— О Господи! — пробормотал Леберехт, схватив Марту за руку. — Я и не знал, что это произведение великого Микеланджело. В вашем городе такое множество шедевров!
Амманати, усмехнувшись, ответил несколько снисходительным тоном:
— Откуда, говорите, вы приехали, юный друг? Из немецких земель, с той стороны Альп, где бродят медведи?
Леберехт смущенно пожал плечами, а Марта, которая нашла замечание флорентийца недостойным, прильнула к любимому и, утешая, погладила его по руке.