Тут Леберехт остановился. Он взглянул в лицо безобразной женщине и сказал, не думая о последствиях:

— Софи, пусть фигляры едут куда хотят, поехали с нами в Италию. Давай начнем новую жизнь.

Глядя перед собой застывшим взглядом, Софи ответила, почти не раздумывая, жестко и определенно:

— Нет, брат, я рада, что циркачи взяли меня к себе. Роберто, руководитель труппы, хороший человек. Здесь я один из курьезов среди множества, ни смехотворный, ни уродливый; напротив, артисты дают мне почувствовать свою благодарность, потому что я своим видом добываю средства к существованию. Среди нормальных людей я была бы не более чем чудовищем, на которое все глазеют и которое жалеют. Нет, я принадлежу к ним и буду с ними и дальше, а ты пойдешь своим собственным путем.

В голосе ее звучала непреклонность, и Леберехт начал сомневаться, удастся ли ему найти доверительный тон в общении со своей сестрой, которую он когда-то называл Фиалочкой. Они не виделись семь лет, и силой обстоятельств между ними был вбит незримый клин.

— Надолго ли вы задержитесь в этом городе? — упав духом, спросил Леберехт.

— На два или три дня, — ответила Софи.

— А куда едете?

Великанша пожала плечами, и Леберехт заметил, как уголки ее рта опустились.

— Туда, где нас пожелают видеть. — Она вздохнула и сказала: — Ну что ж, мне пора к своим. — И Софи удалилась, оставив его одного.

Вернувшись на почтовую станцию, Леберехт узнал, что ремонт фургона закончится к вечеру и путешествие будет продолжено на рассвете. Он боролся с собой, решая, надо ли сообщить о неожиданной встрече Лютгеру и прежде всего Марте. В задумчивости стоял он у окна своей комнаты и смотрел на рыночную площадь и ярко расцвеченные вершины каштанов, которые образовывали нарядную аллею в центре и служили надежным приютом для сотен воробьев. К вечеру, когда движение повозок начало стихать и резкий шум глухо отдавался, как в ярусах театра, Леберехт не знал, куда податься со своими мыслями. Он хотел поговорить с Мартой, но колебался и потому решил провести вечер в своей комнате.

Как и было объявлено, к утру почтовый фургон был готов. Из пассажиров остались лишь шестеро: Леберехт, Марта, Лютгер, купец из Ахена и профессор с дочерью, которая ранним утром еще не обрела своей болтливости.

Леберехт встал первым. Он хотел проститься с Софи и поспешил на церковную площадь. Площадь была пуста. Возле церкви громоздились кучи навоза и мусора, среди них — потрепанная желто-зеленая ленточка. Леберехт поднял ее и сунул в карман.

Кучер просил поторопиться. Если они хотят добраться до Италии почтовой каретой, то должны к полудню быть в Зальцбурге.

Поездка до Зальцбурга прошла без особых разговоров. Казалось, что каждый что-то скрывал от своих спутников.

— Что с тобой? — спросила Марта у Леберехта, пока за ними никто не наблюдал.

— Ах, ничего, — ответил тот. — Ничего.

Глава VIII

Художники и пророки

С момента их отъезда миновало две недели. Они преодолели перевал через Тауэрн и благодаря монашескому облачению прошли через все границы. Теперь, когда перед ними лежала Венецианская республика, послушник и монахиня могли отказаться от своих одеяний и держаться так, как и положено любящей паре.

Франческа, дочка Альбани, долго не могла поверить в превращение обоих и в течение нескольких дней тряслась от смеха, глядя на Леберехта и Марту. Но они, с тех пор как оставили за спиной венецианский шлагбаум, чувствовали себя свободными и счастливыми.

Как и Германия, Италия была скоплением мелких государств. Южная часть страны — Неаполитанское королевство и Сицилия — и вовсе принадлежала испанцам. Между Венецианской республикой на севере, простиравшейся от Альп до ворот Милана, и церковным государством, которое, словно змея, вилось от устья реки По до Рима и еще дальше, на западе теснились многочисленные большие и малые герцогства и республики.

Леберехт с удовольствием сделал бы остановку в Венеции, городе тысячи островов, о котором он так много читал. Ему хотелось увидеть дожа, о котором говорили, что облачением и роскошью он настоящий король, властью — член городского совета, в городе — пленник, а за пределами Венеции — такой же человек, как и все вокруг. Но лето кончилось, а потому не ожидалось никаких пышных зрелищ вроде того, каким было обручение дожа дож выходил в море на роскошном корабле и через отверстие в своем сиденье бросал в волны золотое кольцо, говоря при этом: "Desponsamus te mare, in signum veri perpetuique Domini".[64] К тому же брат Лютгер и профессор Альбани очень торопились, и потому, оставив город левее, они направились в Падую, находившуюся в восьми часах пути от Венеции.

Путешествие по итальянской земле казалось куда большей авантюрой, чем поездка к северу от Альп. Сообщение было скверное, не говоря уж о пунктуальности, но, прежде всего, опасность таилась на дорогах. Поскольку нападения разбойников были здесь обычным явлением, профессор из Рима, искушенный и опытный в путешествиях, посоветовал вместо почтовой кареты, которая движется от города к городу и находится под постоянным наблюдением разбойников, предпочесть для дальнейшей поездки повозку купца. Итальянские купцы путешествовали вооруженными и заботились об охране.

В Падуе, где пересекались важнейшие торговые пути, Альбани разыскал торговца пряностями, который на следующий день отправлялся через Флоренцию в Рим в сопровождении двоих вооруженных всадников. Тот выразил готовность взять с собой путешественников за плату в два скудо с каждого.

В то время как Лютгер провел ночь в бенедиктинском монастыре у Прато делла Балле — большой немощеной площади, где каждую первую субботу месяца проходили ярмарки скота, — прочие ночевали на постоялом дворе для чужестранцев. Этот двор, расположенный в боковом переулке, в двух шагах от монастыря, как правило, посещался торговцами и путешественниками.

Леберехт и Марта заняли комнату на втором этаже, которая, хотя и не давала обзора — стена соседнего дома находилась от их окна едва ли не на расстоянии вытянутой руки, — но по меньшей мере давала уверенность, что они одни. Когда Леберехт запер за собой дверь, они, плача от счастья, упали друг другу в объятия. В это мгновение напряжение, страдания и неопределенность прошедших недель упали с их плеч, как тяжкий груз.

— Теперь все будет хорошо, — бормотал Леберехт, покрывая лицо Марты поцелуями, — тебе больше нечего бояться.

Марта откинула голову и, закрыв глаза, наслаждалась поцелуями любимого мужчины.

— Как же мне не хватало этих ощущений! — прошептала она, и лицо ее осветила загадочная улыбка.

Леберехт забыл, когда он в последний раз видел, чтобы Марта улыбалась. Сколько страхов и опасностей довелось им пережить! Сейчас они нежно и осторожно касались друг друга, словно сначала им надо было вновь вспомнить забытые ощущения, привыкнуть друг к другу. Но по мере того как каждый из них бережно и почти с благоговением ласкал тело другого, постепенно вернулась та дикая страсть, которая с самого начала определяла их отношения.

Марта тяжело дышала, чувствуя, как Леберехт протискивает колено между ее бедер. Он держал голову женщины в своих ладонях и языком ласкал ее шею. Короткие вскрики страсти, которые Марта издавала при этом, приводили Леберехта в восторг. То, как она теряла всякую сдержанность, безвольно отдаваясь ему, сводило его с ума. Он рывком задрал ее платье, извлекая белое тело возлюбленной из одежд, как сладкий плод из кожуры.

Ее груди порывисто прильнули к нему. Леберехт лизал их языком. Он стягивал с Марты нижнюю рубашку, пока она не оказалась перед ним обнаженной. Тогда он опустился на колени и спрятал лицо, припав к ее лону, словно хотел забыть обо всем на свете. Медленно, подобно поваленному дереву, Марта скользнула на пол. Грубый голый камень не беспокоил ее, а проворные пальцы возились со шнурками его штанов.