Теперь он понял, что она плакала. Глаза Марты были красными. Слезы оставили заметные следы на щеках.

— Сердце мое, что с тобой? — тихо спросил Леберехт и подошел к ней, чтобы обнять.

Марта отпрянула. Она скрестила руки над своим одеянием, словно хотела помешать ему и не дать увидеть свое тело. Однако же он заметил, что грудь ее поднималась и опускалась в высочайшем возбуждении.

— Мне кажется, — прошептала она, устремив взгляд в пол, — что дьявол купил мою душу, что я своей кровью подписала договор. Святая Дева Мария, моли за меня.

Леберехт с недоумением смотрел на свою приемную мать и возлюбленную. У него появилось ощущение, что он попал в кошмар; словно неизвестный демон накинулся на него, доставив ему тысячу мучений; как будто мир, который, несмотря на всю сумятицу, еще недавно казался ему достойным жизни, теперь развалился, как трухлявый дом. Напрасно Леберехт пытался поймать взгляд Марты, заглянуть ей в глаза. Женщина отвернулась, создав незримый барьер, ледяной и непреодолимый.

Когда же к Леберехту после долгого обоюдного молчания вернулся дар речи, он беспомощно пробормотал:

— Это оттого, что ты долго была одна. Одиночество делает человека больным. Ты снова обретешь себя. Не волнуйся! Скоро все станет на свои места и будет так, как до чумы.

— Молчи! — гневно воскликнула Марта. — Наш Господь Иисус не допустит, чтобы я еще раз пошла против его святых заповедей и предалась греху, нарушая супружескую верность.

Больше никогда!

— Но мы же любим друг друга! А что касается меня, то я бы отдал жизнь за твою любовь! — Леберехт шагнул к Марте.

Но та выставила перед собой руку.

— Оставь меня! То, что ты называешь любовью, — самый отвратительный и непростительный грех перед Богом и миром, животное чувство. Оно посеяно дьяволом в сердцах человеческих! Оно заставляет нас идти на поводу своих страстей, не останавливаясь ни перед чем, даже перед умершими и супружеской изменой.

— Супружеская измена! — Леберехт ожесточенно рассмеялся — Твой муж давным-давно нарушил супружеский обет и обходится с тобой, как со служанкой. Вместо того чтобы любить и уважать тебя, как предписывает таинство, он одаривает богатыми нарядами епископскую шлюху. Ты забыла об этом? По закону Шлюссель в наказание и ради устрашающего примера должен три воскресенья подряд стоять перед воротами собора с горящей свечой, оголенными руками и закованный в железо. Кроме того, ему на весь срок жизни заказаны официальные должности и военная форма. Но почему-то ты, а не твои супруг мучаешься угрызениями совести!

Марта резко тряхнула головой и указала пальцем на Леберехта.

— Мы грешны перед Богом и людьми, и ты, как и я, должен покаяться.

— Я? — воскликнул Леберехт. — Я должен покаяться, потому что люблю тебя? Это не может быть волей Господа!

— Так написано в Библии!

— В Библии написано также, что любовь — величайший дар человеку.

Не слушая Леберехта, Марта преклонила колена на угловатую молитвенную скамеечку у постели, в которой она провела столько ночей страстной любви, и начала бормотать молитву Леберехт сжал кулаки; он ощущал свое бессилие, чувствовал, как между ними разверзается непреодолимая бездна. И хотя он все еще испытывал влечение к ней, все же не осмеливался приблизиться. Ее неразборчивая молитва звучала монотонно и страстно, почти угрожающе, и заканчивалась пустой фразой: "…От зла плоти избавь меня, о Господи!" После чего Марта спрятала лицо в ладонях.

Что же, ради всего святого, тут происходило? Неужели страх и одиночество спутали все чувства Марты? Она вновь встретила проповедника? В мертвой тишине, царившей в комнате Марты, разливалась мучительная тоска. Леберехту казалось, что ему в живот вонзили зазубренный нож. Он едва мог дышать. Просьбы и упреки были в этой ситуации бессмысленными. Марта по каким-то причинам приняла вполне определенное решение, и ему не оставалось ничего другого, как этому решению покориться.

Он подумал, что будущее скрыто от него темной завесой, и ему захотелось уйти. Словно прощаясь навсегда, Леберехт взглянул на Марту со стороны. Жесткая тень, которая легла на ее бледное лицо, делала ее чужой. Глаза женщины смотрели в пол, губы сжались, готовые лишь к молчанию.

Леберехт повернулся и выскользнул из комнаты, как кающийся грешник. Он не осмелился возражать ей. В голове его все еще звучали слова: "От зла плоти избавь нас, о Господи! От зла избавь нас, о Господи!"

И тогда он горько заплакал.

Глава IV

Друзья и враги

В течение последующих дней и недель Леберехт пережил погружение в ад самопознания. Юноша понял, что благодаря удачным обстоятельствам и просто потому, что так сложилось, он пытался урвать от жизни больше, чем ему полагалось. Марта — замужняя женщина из зажиточных и вдобавок его приемная мать, а он — сын могильщика Хаманна, объявленного колдуном, ученик каменотеса, чуть ли не в два раза моложе своей возлюбленной. Бесстыдный соблазнитель и разрушитель брачных уз, он своим противоестественным поведением опорочил имя всеми уважаемой, благочестивой женщины.

А может, все было наоборот? Не сама ли Марта, раздираемая страстью и похотью, набожностью и самобичеванием, соблазнила и использовала его, невинного юнца, который не имел никакого опыта в любовных делах?

Ответы на эти вопросы менялись чуть ли не каждый день, а сам Леберехт колебался между готовностью к покаянию и убеждением в том, что он ни в чем не виноват. Бывали дни, когда ему казалось, что он перестал блуждать в лабиринте своей судьбы, но уже на следующее утро, встречаясь с Мартой (чего никак нельзя было избежать), он чувствовал себя самым беспутным человеком римской веры к северу от Альп.

Теперь, когда Леберехт повзрослел, его избрали уполномоченным движения подмастерьев-каменотесов, и никому, даже своему опекуну Шлюсселю, он не обязан был отчитываться в том, что касалось его дальнейшей жизни. Чтобы не встречаться с Мартой и вытеснить из души горечь и ожесточение, он решил покинуть трактир на Отмели и позаботиться о собственном жилье.

Через три улицы отсюда, в переулке Красильщиков, ему сдала комнату вдова Ауэрсвальд, муж которой, как говорят, упился до смерти после того, как все семь дочерей, произведенных ими на свет, умерли в младенчестве. Вдова, у которой от прежнего достатка остался один дом, взялась к тому же за два гульдена стирать белье и кормить своего жильца.

Подмастерья-каменотесы выбрали Леберехта предводителем своего движения, поскольку он был сведущ в чтении и письме и более образован, чем большинство членов городского совета. Движение пользовалось высочайшим авторитетом, и его влияние было значительнее, чем у всех остальных цехов. Это объяснялось тем, что в своих интересах каменотесы были едины. В отличие от кожевников, которые делились на дубильщиков и сыромятников, а также сапожников, шорников, резальщиков ремней, изготовителей кошельков и тесьмы, сумочников и даже кузнецов, подразделявшихся на ковочных кузнецов, ножовщиков, гвоздильщиков, мечников, шеломников, жестянщиков, котельщиков, игольщиков, медников, серебряных и золотых дел мастеров, каменотесы представляли одну целостную группу ремесленников. К тому же каменотесы считались смышлеными и красноречивыми, а их агитационных листков — памфлетов и писем, — клеймивших жадных заказчиков, боялись. Подмастерья разносили эти письма по городам и весям, так что молва о том, где по стране самые скверные, а где самые лучшие рабочие места, распространялась очень быстро. Говорили, что каменотесы несговорчивы и твердолобы, однако они — поборники справедливости не только в том, что касалось их прав, но и в защите интересов маленьких людей.

Поскольку архиепископ, вернувшись из своей чумной ссылки, отказался выдать цеху соборных каменотесов новые леса и требовал починки старых, коих вообще не имелось в наличии, дошло до конфликта. В знак протеста каменотесы отказались участвовать в процессии Праздника тела Христова, в которой по старой традиции они возглавляли ряды ремесленников, — провокация поистине протестантского размаха!