Примерно тогда же Гитлер приобрел очередной совершенно необходимый ему автомобиль — роскошный шестиместный «Мерседес-Компрессор» за 20 тысяч марок.[686] А в сентябре 1929 он снял девятикомнатную квартиру в престижном районе Мюнхена за 4176 марок в год[687] (ее называют и 15-ти комнатной[688]).

Едва ли это могло покрываться благотворительностью его известных поклонниц, хотя ходили слухи, что «Вахенфельд» якобы полностью финансировался Бехштайнами.[689] Это, однако, было, скорее всего, сознательным напусканием тумана, хотя: «Фрау Бехштайн помогает ему при покупке мебели, а Вагнеры из Байрота снабжают дом постельным бельем и посудой»[690] и т. д.

«Мерседес», приобретенный в 1929 году, оказался уже не первым автомобилем, порожденным аналогичным «чудом»: еще в 1923 году «ему нужна была машина для себя, чтобы добираться до собраний быстрее. Он подобрал себе одну машину, которая выглядела как конная коляска без верха, но вскоре поменял его на «зельв», заплатив из средств, которые загадочным образом нашел сам в тайне от всех[691]. Это был грохочущий монстр, его концы, казалось, движутся в разных направлениях, однако Гитлер считал, что это придавало ему дополнительное достоинство, и с тех пор не помню, чтобы он когда-либо пользовался трамваем или автобусом».[692] После путча в ноябре 1923 года тот автомобиль был конфискован властями.[693]

Совершенно понятно, почему именно в кризисном 1929 году Гитлер мог и должен был усилить собственные траты: с одной стороны, в условиях общего рыночного кризиса цена семейного золота стала заметно относительно расти — и Гитлер мог отоварить его с наибольшим успехом; с другой стороны, вложения в недвижимость спасали имеющиеся денежные запасы от вновь угрожавшей инфляции!

Можно сделать вывод, что, начиная с весны 1906 года, Гитлер был вовсе лишен каких-либо материальных забот — что полностью соответствует и его фактическому положению дел и его субъективным настроениям по этому поводу — за исключением периода 1909–1910 годов, о котором особо.

Эта очевидная финансовая независимость Гитлера сбивала с толку любого, кто задумывался о ее возможной основе, и заставляла выдвигать самые разнообразные и нередко нелепейшие предположения об источниках финансирования Гитлера. Она же позволяла ему вести самые рискованные политические игры — его личное материальное положение не зависело от их непосредственного исхода!

Понятно, что тут возникали вопросы о таинственной поддержке, получаемой Гитлером неизвестно от кого — о чем поговаривали уже с 1921 года, и Гитлеру постоянно приходилось отбиваться от обвинений, исходящих от его собственных соратников.

В уже цитированном воззвании Эрнста Эреншпергера говорилось: «На вопросы со стороны отдельных членов, на что же он, собственно, живет и кем он раньше работал, он всякий раз реагировал гневно и возбужденно… Так что его совесть не может быть чиста, тем более что его выходящие за все рамки связи с женщинами, перед которыми он уже не раз называл себя «мюнхенским королем», стоят очень много денег».[694] В последнем обвинитель, конечно, ошибался: не Гитлер тратил тогда на женщин деньги, а они на него!..

В том же 1921 году Гитлер отвергал обвинения в том, что якобы получает гонорары за речи на партийных собраниях.[695]

«Несомненно, в ранние годы командование немецкой армии в Баварии предоставляло денежную поддержку организации, которая всячески обещала бороться с коммунистами, но к 1923 году этот источник стал иссякать, так как нацисты становились чересчур независимыми».[696]

«В то время бытовало мнение, что партия получает деньги от французских оккупационных властей, хотя поверить в это было решительно невозможно, вспомнив яростную кампанию, которую вели нацисты против французов после оккупации Рура в начале 1923 года».[697]

В 1925 году Гитлер заявлял на суде по делу о клевете, выдвигавшейся против него еще в 1923 году: «Меня оскорбили, все общественное мнение показывает на меня пальцем и говорит, что Гитлер подкуплен на французские деньги!»[698]

Но весной 1923 года тактика Гитлера была действительно крайне двусмысленной: он по существу развалил общенациональный фронт сопротивления оккупантам-французам. Гитлер «вышел из единого национального фронта и пригрозил своим опешившим сторонникам, что исключит из НСДАП всякого, кто будет активно участвовать в сопротивлении Франции. Есть факты, подтверждающие, что он выполнял эту угрозу. /…/ Когда командующий рейхсвером генерал фон Сект, беседуя с Гитлером в начале марта, спросил, присоединится ли Гитлер со своими сторонниками в случае перехода к активному сопротивлению к рейхсверу, то получил недвусмысленный ответ, что сперва нужно сбросить правительство. И представителю рейхсканцлера Вильгельма Куно он тоже четырнадцать дней спустя заявил, что сперва нужно покончить с внутренним врагом. «Надо призывать не «долой Францию», а долой предателей Отечества, долой ноябрьских преступников!»»[699]

Вместо борьбы с французами Гитлер накануне 1 мая 1923 года попытался поднять баварских нацистов против коммунистов, но массовая акция сорвалась, встретив сопротивление полиции. В тот день его не поддержал и Эрнст Рем, заявив: «Время еще не пришло. Правительство и рейхсвер терпимо относятся к первомайским демонстрациям красных. Северная Германия еще не готова».[700] Отто Штрассер писал про Гитлера, что «ненависть, которую он питал к Рёму, родилась именно в этот день».[701]

В 1926 году Гитлера обвиняли уже в другом, и он заявлял в опубликованном открытом письме к очередному обидчику в нацистском движении — Альбрехту фон Грэфе с севера Германии: «Вы на севере по всему движению распространили ложь о том, что я якобы заключил с Римом мирное соглашение, сотрудничаю с иезуитами, нахожусь в союзе с Баварской народной партией и объединился с клерикалами, вступил в связи с баварским правительством, обручен с ультрамонтанной дамой (евреи называют ее еврейкой), и т. д. и т. д.

Нет, господин фон Грэфе, я принимаю это как клеветническое очковтирательство».[702]

Вспомним эти обвинения фон Грэфе, когда будем рассматривать обстоятельства гибели племянницы Гитлера Гели Раубаль!

Подобные голословные опровержения Гитлера не снимают обвинений в тайной поддержке, также, впрочем, голословных в значительной степени, но в том-то и дело, что Гитлер, обеспеченный собственными финансовыми резервами, мог позволить себе не выклянчивать такую тайную поддержку, не связывать себя любыми произвольными политическими обязательствами с любым потенциальным нанимателем, а вести себя достаточно независимо и принципиально — набивая себе цену и обеспечивая тем самым требуемую поддержку вернее и значительнее!

Все это облегчалось и совершенно противоречивыми политическими лозунгами Гитлера, в которых каждый желающий мог находить нечто созвучное собственным устремлениям: «своими постоянно повторяющимися масштабными обличениями лживости капитализма Гитлер мобилизует немало сторонников — и это вопреки всем капиталистическим ассигнованиям. Управляющий делами партии Макс Аманн, давая показания мюнхенской полиции после попытки путча в ноябре 1923 года, будет утверждать, что заимодавцам Гитлер «вместо расписки давал программу партии». /…/ добиться от него чего-то, кроме тактических уступок, было невозможно».[703]