Изменить стиль страницы

Совсем не исключено, что в предшествующих блужданиях по улицам Линца Адольф приучал себя «знакомиться» с незнакомыми собаками и учился общаться с ними, но это — только предположение.

При этом его в целом равнодушное отношение к собакам не изменилось — он не делал позднее попыток завести собаку ни в Линце до 1908 года, ни в Вене в 1908–1913 годах, ни в Мюнхене в 1913–1914, хотя это, разумеется, оказывалось в пределах возможного, хотя и не при всех обстоятельствах, сменявшихся вокруг него в те годы.

Тем не менее, общение с собаками в Шпитале, очевидно, многому обучило его. И когда в особый, несомненно несчастливый и тоскливый последующий период его жизни, судьба неожиданно столкнула его с бесхозной собакой, то Гитлер ухватился за возможность подружиться с ней.

Гитлер на фронте усиленно изображал из себя чудака, безвредного для товарищей по окопам, поскольку общаться с однополчанами ему вовсе не хотелось — у него с ними было не больше почвы для общения, чем раньше — с мальчишками-одноклассниками.

Таким он оставался все эти годы — Мазер констатирует: «Из писем Гитлера периода 1905–1918 гг. ясно видно, что писал их человек, страдавший отсутствием контактов и проявлявший внимание к людям только в том случае и до тех пор, пока они были для него полезны и делали то, что он считал правильным. /…/ Он не искал обмена мнениями и не испытывал потребности сомневаться в своих суждениях. Ему нужны были только слушатели, интересующиеся его проблемами и бессловесно внимающие его точке зрения»[660] — понятно, что среди окопной братии найти таковых было мудрено.

Поэтому: «Он по-прежнему оставался чудаком, который часами просиживал в одиночестве на корточках в углу блиндажа. Единственным его настоящим другом на этой войне был британский «перебежчик», белый терьер. Гитлер назвал его «Фоксель». В течение трех лет четвероногий приятель верно служил своему новому хозяину, пока чья-то зависть не положила конец суровому фронтовому братству: «Этот подлец, который украл его у меня, даже не представляет, что он со мной сделал».»[661]

Известна и фотография этого «перебежчика» с хозяином и его двумя однополчанами; Гитлер — с усами a`la Буденный, совершенно несоответствующими его позднейшему общеизвестному облику, — узнать его практически невозможно![662]

Как говорится: собака — лучший друг человека, но плохо, если лучший друг — собака! Гитлер же с этого времени открыл для себя необременительную возможность находить лучшую дружбу именно с собаками. И когда в двадцатые годы он сумел наладить для себя обеспеченный послевоенный быт (сменившийся затем спокойным же организованным непосредственно для него бытом во время Второй Мировой войны), то общение с собаками стало необходимой составной частью его внутреннего мира и окружающей его обстановки — как было и у его отца с пчелами!

Для Гитлера держали целый улей собак — небольшой питомник, которым заведывал специалист — фельдфебель Фриц Торнов.

Общение Гитлера с собаками носило для него сугубо личный, интимный характер (безо всяких намеков с нашей стороны в смысле возможных сексуальных извращений): «Фюрер ужасно злился, если во время игры с собакой его заставали врасплох. Он панически боялся показаться смешным. Его секретарши рассказывали: заметив, что за ним наблюдают, Гитлер тотчас же «грубо» отгонял собаку прочь от себя. Если же животное не повиновалось его воле, он заставлял его почувствовать, что такое плетка».[663]

При этом Гитлер постоянно проигрывал шпитальскую ситуацию 1905–1906 годов, но только наоборот. Он прекрасно понимал и определенным образом болезненно пережил явную измену, которую совершили шпитальские собаки по отношению к собственным хозяевам, а спровоцировал их на нее он сам — юный тогда Адольф Гитлер. Теперь его навязчивой идеей становилось иметь такую собаку, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не изменит ему самому, — и страшно переживал, обнаружив, что это не получается абсолютно полностью.

«В собаках Гитлера привлекала возможность полностью подчинить животных своей воле. Однажды врач Фердинанд Зауэрбрух и имперский руководитель прессы Отто Дитрих стали свидетелями припадка бешенства, который случился у фюрера. /…/ Когда врач ожидал в приемной, на него неожиданно бросилась собака фюрера. Ему удалось успокоить животное, и оно в конце концов село возле него, положив лапу ему на колено. В этот момент в комнату вошел Гитлер, увидел происходящее и закричал: «Эта собака была единственным верным мне существом! Что Вы с ней сделали? Я не желаю ее больше видеть! Берите эту дворняжку себе!»»[664] — до практической реализации этого указания дело, конечно, не дошло!

Автор этих строк прочитал множество книг по поведению животных, сам владел более чем десятком собак и около десятка кошек (кавказские овчарки прекрасно уживались с персидскими кошками — сказывалась, вероятно, близость их исторических родин!), был знаком с серьезными специалистами по воспитанию животных. Адольфа Гитлера автор не отнес бы к мастерам данного жанра. Расписанная «измена» Блонди — пустяк, который нужно уметь терпеть, подобно улыбке любимой женщины, адресованной другому мужчине!

Но Гитлер не смог бы себя уберечь и от более серьезных измен, поскольку строил свои взаимоотношения с собаками на дрессировке, а не на воспитании любви. Последнее тоже практиковалось им, но это была типичная любовь по расчету, основанная на пищевом поведении — Гитлеру явно не были доступны более высокие материи, по крайней мере — в отношении собак; понятно, чем он взял шпитальских собачонок!

Хотя в такой оценке, мы, возможно, несколько перегибаем палку!

«Шпеер рассказывал об одном особенном свидетельстве доверия к нему фюрера. Гитлер разрешил ему присутствовать при кормлении им своей любимой собаки. Посторонним присутствовать на этой процедуре строго воспрещалось.

Весной 1942 года Адольф Гитлер взял себе молодую овчарку. 20 мая 1942 года Йозеф Геббельс записал в своем дневнике: «В настоящий момент это животное является единственным живым существом, которое постоянно находится близ фюрера. Она спит подле его кровати, а когда он находится в своем спецпоезде — в его купе». С удивлением, которое граничило с завистью, рейхсминистр пропаганды писал, что собака «пользуется у фюрера такими привилегиями, которые никогда не смог бы получить ни один человек». Геббельс даже поинтересовался происхождением живого существа, которое добилось высшей благосклонности Гитлера: «Собака была куплена у мелкого почтового служащего в Ингольштадте, который, посетив фюрера и спросив, кто кормит животное, получил ответ: «Сам фюрер лично». Услышав это, он сказал: «Мой фюрер, я вас уважаю»». Особенно Геббельса поразило то, что любящий подольше поспать Гитлер позволял щенку рано утром забираться к себе в постель и будить себя ударами лап в грудь».[665]

В таком особом способе кормления содержалось еще одно рациональное зерно: Гитлер уберегал своих собак от намеренного отравления, а следовательно — усиливал и собственную защиту со стороны таких неуязвимых собак. В этом определенно содержится намек на то, как он сам, возможно, поступил в Шпитале, все же столкнувшись с непримиримой агрессией одной-двух дворовых шавок!

Заметим, что учет этой особенности позволил автору более точно восстановить подробности событий в Бункере Гитлера в апреле 1945, поскольку отравить своих собак мог лишь сам Гитлер, но не его двойник!

И в этом тоже был характерный психологический жест: шпитальская история получила окончательное завершение — Гитлер на прощание рассчитался и со всеми собаками в своей прежней жизни, которых он, на самом деле, сильнейшим образом ненавидел в глубине своей души!

вернуться

660

В. Мазер. Указ. сочин., с. 264–265.

вернуться

661

Г. Кнопп. Указ. сочин., с. 164, 166.

вернуться

662

Там же, с. 141.

вернуться

663

Там же, с. 199.

вернуться

664

М. Кох-Хиллебрехт. Указ. сочин., с. 72.

вернуться

665

Там же, с. 72–73.