Феодальный оккупационный режим властей, создавшийся в Южной Осетии благодаря грузинским князьям, приводившим хозяйственную жизнь к глубокой стагнации, являлся главной причиной социального напряжения в Южной Осетии. Степень его накала хорошо просматривалась, когда грузинские князья Палавандовы решили захватить лесные дачи; ранее ими пользовались крестьяне Терегванского общества, за что грузинские князья Палавандовы взимали с них повинность – «по пять рублей с дыма». Позже такая плата не устраивала более князей. Они объявили лесные дачи осетинского общества своей собственностью и желали заключить договор с крестьянами на новых, кабальных для них условиях. Князья хотели встречаться только с осетинским старшиной, чтобы договориться об условиях пользования лесом. Но к князьям Палавандовым вышли все жители Терегванского общества, не желавшие ничего менять в своих с феодалами отношениях. Полковник князь Казбек объяснил Палавандовым, что между крестьянами существует против них, князей, «заговор» и что им лучше покинуть жителей осетинского общества. Самоуверенные князья решили пойти на провокацию. Когда они сели на коней, один из них направил своего коня на людей, а грузинский судья Сосико Месхи «ударил палкой по лошади», лошадь Иосифа Палавандова «ворвалась в толпу и свалила двух крестьян». Провокация удалась – «народ закричал: дуйте их». Старшина с криком «ура» стал кричать народу, чтобы они били Палавандовых, «народ бросился к ним с дубинами и начал бить их». Палавандовы «разбежались и толпа начала бросать в них камни, один Палавандов Александр» замешкался «и его начали бить дубинами, так что папаха его лопнула от удара». Происшедшее в Терегванском обществе волнение – характерная картина и для других осетинских обществ. В связи с этим участилось в осетинских селах введение «экзекуции», тяжелым бременем ложившееся на крестьян. Власти были заинтересованы в экзекуциях не только из-за желания не дать разрастись бунту, но и из-за собственной выгоды: во время наложения на село экзекуции жители обязаны были содержать за свой счет экзекуторов – казаков и грузинскую милицию, благодаря чему сэкономленные казенные средства власти присваивали себе. Осетинские села больше всего опасались экзекуции, поскольку из-за них были вынуждены нести большие затраты и одновременно подвергались насилию со стороны князей. При установлении экзекуции над тем или иным осетинским обществом выдвигалась определенная причина, служившая поводом для ее введения. Чаще всего таким поводом служило обвинение осетин в воровстве или разбое. Это был старый, хорошо проверенный прием – в свое время, как мы видели, им пользовались, когда желали направить в Южную Осетию карательную экспедицию. При введении экзекуции обычно жители осетинских обществ проявляли особую солидарность и пытались вести себя осторожно, не давая сколько-нибудь реальных поводов грузинским властям для грабежа и других насильственных мер – убийств, арестов и т. д.; если в экзекуциях не участвовали российские военные, а только грузинские отряды, то они обычно старались не углубляться в Южную Осетию, опасаясь за свою жизнь. Наиболее распространенной формой экзекуции являлась та, о которой в 1884 году писал тифлисскому губернатору горийский уездный начальник; последний обладал правом введения экзекуции в пределах своего уезда в любом селе, если считал это необходимым. Расположив отряд грузинских экзекуторов в селе Сатикар, уездный начальник писал губернатору, что в северо-восточной части Горийского уезда, «где гнездятся отдельные отселки осетинского населения, поголовно и издавна» будто предаются «всевозможным преступлениям и проступкам». Речь шла о Дменисском обществе, в котором действительно осетинские «отселки» плотно граничили с грузинскими селами. Судя по всему, уездный начальник князь А. Амилахвари ставил перед собой две задачи – обосновать необходимость введения в осетинских отселках экзекуции, чтобы, ограбив их, заставить осетин переселиться в какое-нибудь другое место. Грузинский князь изображал грузинское население жертвой осетинских воров и разбойников. «Положение населения, – писал он губернатору, – нельзя описать... громадная масса потерпевших, осаждая эти селения с плачем и рыданием в буквальном смысле слова, ...категорически заявляя о решительной невозможности дальнейшего сосуществования, если не будет положен конец продолжающегося их разорения». Поскольку у князя Амилахвари все осетины были «воры», то он сообщал губернатору, что грузины просят «о выселке поголовно воров, или же самим им предоставить возможность переселиться куда-нибудь». Идея переселения осетин пока была высказана как перспектива, что же до отряда экзекуторов, то начальник уезда главной задачей его выдвигал ликвидацию «заговора» осетин, направленного якобы на то, чтобы... не выдавать воров, ни поручительства в прекращении дальнейшего воровства». Истинные намерения грузинского князя Амилахвари раскрывались в конце его официального обращения к губернатору. Он просил Тифлис: «...разрешить... заарестовать, без особых на то приговоров», «общественных влиятельных лиц» осетинской национальности, «даже и в том случае, если между ними будут должностные лица сельской администрации, как, например, сельский судья, предоставив это право на все время пребывания во вверенном мне уезде экзекуции». Как видно, горийский уездный начальник фактически требовал концентрации всей местной власти в своих руках и узаконения того деспотического режима, который был создан в Южной Осетии. В том же отношении к губернатору князь Амилахвари сообщал, что он уже «заарестовал» «одного из влиятельных жителей селения Сатикари» – крестьянина Зураба Догузова, содержавшегося «при горийской уездной тюрьме». Сама экзекуция, с помощью которой горийский начальник собирался разобраться «поголовно» с осетинскими «ворами», состояла из сотни казаков, поставленных в селе Сатикари «в усиленном довольствии» за счет местных жителей; обычно с помощью экзекуции максимально разоряли село, в котором располагался отряд, и, посеяв нищету, экзекуция перемещалась в очередное село. Казачий отряд, предоставленный горийскому начальнику, входил в 1-ю Кавказскую казачью дивизию и в распоряжение князя Амилахвари должен был находиться с 20 января и до 1 марта. Вскоре, когда начальник казачьей дивизии затребовал у горийского начальника вернуть ему 14 февраля казачью сотню, князь был крайне раздосадован – объяснял, что им разработан план провести еще экзекуцию в целом ряде населенных пунктов, в особенности в селении Гуджарском, «состоявшем большею частью из осетинского населения», где «в высшей степени развиты: воровство, грабежи, разбои, поджоги и другие преступления». Горийский начальник просил оставить сотню казаков хотя бы до 1 марта, иначе – стращал Амилахвари власти – «зло неминуемо примет более грандиозные размеры и разовьется» даже там, где его нет. При чтении рапорта горийского начальника бросается в глаза крайняя заинтересованность грузинского князя в долговременном пребывании в Южной Осетии казачьей сотни, выполнявшей здесь функции экзекуторов. Горийский начальник, казачья сотня, экзекуция – это все для грузинского князя Амилахвари воспроизводило традиционную, хорошо ему знакомую систему грузинского феодализма, на введение которой в Южной Осетии, по сути, были направлены его усилия. Стоит подчеркнуть не менее важное – идея горийского начальника о концентрации местной власти по приведенной схеме не являлась всего лишь проявлением личных властных амбиций Амилахвари. Гораздо большее значение имел широкий запрос со стороны грузинских князей в усилении системы валитета в Южной Осетии, которая действовала бы без сколько-нибудь серьезного контроля со стороны российских властей. Актуальность этой системы объяснялась необычайно экспансивным наступлением грузинского феодализма в Южной Осетии. Впрочем, то, как воспроизводился конкретно грузино-персидский валитет в Южной Осетии, лучше всего показать на конкретном материале.

Князья Палавандовы, в отличие от Мачабели и Эристави, всегда казались более спокойными феодалами, хотя по своему общественному положению скорее превосходили, нежели уступали соискателям феодальных привилегий в Южной Осетии. В 70–80-е годы XIX века они не только оживились, но и затмили своей агрессивностью всех других своих соотечественников и товарищей по княжеским притязаниям. Особенно настойчивыми в увеличении повинностей, феодальной изворотливости и в установлении в Южной Осетии оккупационного режима Палавандовы стали с 1884 года. Именно тогда «уездный начальник с приставами и князьями Палавандовыми в числе 30 человек», прибыв к крестьянам, «объявил, что по воле главнокомандующего установлены новые повинности». На этот раз, естественно, они не ограничились мобилизацией приставов, судей, поверенных и собственных княжеских сил, чтобы оказать давление на крестьян. Среди последних были «поставлены» «воинские команды как для понуждения к выдаче предосудительных лиц, так равно и для понуждения крестьян подчиниться» власти князей. По осетинским селам были размещены отряды экзекуторов, и было заявлено, что эти воинские «команды не будут сняты до тех пор, пока они не подпишут условия о платеже новых повинностей». Крестьяне сомневались в заверениях уездного начальника и князей Палавандовых в том, что увеличение повинностей – распоряжение главнокомандующего. Ими было установлено, что «пользуясь удобным случаем экзекуционного постоя, промеры, т. е. насилия, побоев... уничтожения всех жизненных средств» – князья и местная власть добиваются «установления новых повинностей». С этой же целью князья думали заключить договоры с осетинскими крестьянами, чтобы «незаконно закрепостить 400 дворов казенных крестьян и иметь право сосать их кровь для поддержания одряхлевшего авторитета княжеского достоинства». Князей Палавандовых поддерживали не только местные грузинские власти, но и грузинские дворяне, сами закрепившиеся в Южной Осетии в положении феодалов. В частности, им помогали князья Абашидзевы и Цициановы. Как ни старались крестьяне защитить себя, под давлением властей и в особенности экзекуции они были вынуждены согласиться на установление новых повинностей. Осенью 1884 года крестьяне Ноне Чибиров и Гиго Цховребов писали тифлисскому губернатору, что их «посредством обмана, насилия и побоев заставили подписать обязательство» о выполнении новых повинностей. Ситуация особенно обострилась осенью, когда подошло время реального выполнения крестьянами новых повинностей. Те же Чибиров и Цховребов писали, что князья Палавандовы «принуждают нас к платежу вышесказанных вновь установленных повинностей, грозя нам ссылкой в Сибирь, экзекуцею, заключением в тюрьму и разорением». Дело здесь дошло до того, что крестьянин Алексей Габараев, «будучи в нетрезвом виде, позволил себе при свидетелях выразиться неприличными словами против особы государя, порицая при том указы его императорского величества по поводу взыскания с крестьян казенных податей». На Алексея Габараева был составлен протокол, и дело было передано «до сведения прокурора Тифлисской судебной палаты». Крайние формы «искаженности» крестьянской реформы в Грузии, приспособление ее к грузинской модели феодализма обрушились тяжелым гнетом на массы населения на всей оккупированной грузинскими князьями территории Южной Осетии. «Неприличные слова», высказанные Алексеем Габараевым в адрес монарха, явно отражали настроения осетинских крестьян, вновь оказавшихся перед реальной необходимостью вести неравную борьбу с грузинским феодальным игом.