— Что делать, ума не приложу…Вот уж забрели, так забрели.

— А двойник твой исчез, — злорадно доложил Баюн, — ну и баба, завела и бросила.

— Я думаю, нам вглубь этой помойки идти надо, но как представлю, что там дальше может быть, так и хочется повернуть обратно. — Людмила сделала вид, что не уловила кошачьих намеков, без опаски встала (кого бояться? тишина стоит такая, что муха пролетит, слышно будет), потопталась на месте. Ноги по щиколотку утонули в мелкой трухе. — Лишь бы зыбунов не встретилось, там точно завязнем. Перекусим, и в путь.

Поесть кот всегда был не прочь, но не в этот раз. Напряженное тело его вытянулось в струнку, уши стояли торчком, на морде было написано величайшее изумление.

— Плачет кто-то… Жалобно так.

— Где?

— Не пойму. Кажется, там, — котофей махнул лапой, показывая направление.

Замерла Людмила, прислушиваясь. Нет, ничего не уловила — замерло все в безмолвии: ни посвиста ветра, ни шороха.

— Пойдем туда?

— А поесть? Так и помру голодным, если что…

— Не в этот раз, — ведьме хотелось скорей выбраться из этого гиблого места. — Далеко только не отбегай, я за тобой не поспею.

— Так я тебе и поверил, беглянку догоняла, небось, ветер в ушах свистел, мне на четырех лапах за вами угнаться трудно было.

Ведьма досадливо поморщилась. Кому приятно упоминание о собственных промашках — а тут она явно оплошала, потому и занесло их, бес знает куда. Баюн нырнул в пролаз между деревьями, Людмила поспешила за ним, с отвращением отводя руками белесые лишайниковые бороды, которые так и норовили мазнуть по лицу. Потом сообразила, что с таким же успехом может использовать свое многострадальное помело, бесполезным грузом висящее за спиной. Ему-то уже все равно, во всяких переделках побывало.

"Ай, да умничка Баюн, заботливый мой! Хоть и ерепенился поначалу, но обо мне думает, дорожку ладную выбирает, в одиночку, наверное, уже выбрался отсюда", — Людмила видела впереди только мелькание черного хвоста, который, изгибаясь, показывал, куда удобнее будет свернуть, и шла за ним, как по маячку. Сам кот на ненужную беготню и никчемное ожидание время не тратил. Не маленькая ведьма, не в первый раз по лесу бредет, разберется. Вскоре и Людмила услышала тоненький писк, а потом догнала котофея, замершего в недоумении.

— Чары… — прошептал Баюн.

Впереди, за деревьями, виднелся высоченный частокол из заостренных бревен. Писк доносился оттуда. Ведьма облегченно перевела дыхание:

— Мой гребешок сработал, значит, правильно шли. Антон был здесь. Узнать бы ещё куда ушел и ушел ли… И кто там сидит, за изгородью.

— Нет здесь их никого, — веско сказал кот. — Пошли дальше.

В ответ на его слова верещанье стало громче, перешло в непрерывный визг. Баюн не выдержал:

— Гляну, кто там так отчаянно вопит.

Он подбежал к частоколу, подпрыгнул повыше, закогтился, как заправский скалолаз, и полез вверх. Людмила с интересом наблюдала за ним, в душе гадая, свалится или нет. Уж больно обленился Баюн в последнее время, совсем не напрягал себя излишними телодвижениями, птичку зазевавшуюся словит и все, ходит довольный весь день, охотник. Да ещё и поучал Бабу-ягу, что смысл его жизни не доступен для её женского ума. Жаль, ни разу не уточнил он, в чем же заключается этот смысл, уж Людмила нашлась бы, что ответить зазнайке.

Кот тем временем благополучно добрался до верха, заглянул за забор, и, как ошпаренный, скатился вниз, фыркая и отплевываясь. Ведьма кинулась к нему:

— Что там?

— Вот гаденыш, — ругался кот, лапой щупая подпаленные усы, — помогай таким. Только выглянул, он в меня струей пламени прицельно плюнул.

— Да кто там? — спросила Людмила, копаясь в сумке со снадобьями, выбирая, чем лучше подлечить обожженную кошачью морду: настоем мятной травы охладить или бузинным цветом боль снять.

— Змиуланчик-недоросль. — Ведьма оторвалась от своих раздумий и удивленно вскинула брови. — Машет заполошно крыльями, ни на забор, ни на землю сесть не может, перепуган. Сам выбраться не может, и на спасителя кидается почем зря. Пошли отсюда, ну его к Лешему… Пусть сидит, как сидел.

— Э, нет, постой, — Людмила старалась перекричать отчаянные вопли, которые здесь, у частокола, звучали с интенсивность ультразвука. — Чары надо снять, он ведь погибнет там. Совсем маленький, да? Жалко ведь, их и так мало. — Она задумалась: — Птах про змиуланов знает, они не опасны, чего ж тогда Антон гребень кидал непонятно. Ведь предупредила — только когда невмоготу станет.

— Похоже, не по силам стало, — кот показал на выгоревшие проплешины и обугленные деревья, которые даже на фоне мрачного леса смотрелись устрашающе.

— Отойди подальше, — Баюн в два прыжка отскочил метров на десять. Понимает…

Ведьма прикрыла глаза, настраиваясь на нужную волну. Накладывать чары легко, снимать гораздо труднее, тут умеючи действовать надо, чтобы самой в поруху не попасть. Редко колдуньи ворожбу собственную разрушают, не принято это у них, давать обратный ход заклятьям, чай, не фокусы показывают, силу природных стихий призывают.

Горячая волна пошла от ног вверх, заплескалась внутри, закручиваясь в животе тугой огненной спиралью. Сверху, как ледяной душ, хлынул поток живительного холода, сплетаясь с жаркой стихией в одно целое. Забурлила, заиграла сила чародейственная, ища выхода. Теперь бы не опоздать, иначе разорвет на клочья мелкие, по ветру развеет. Боясь выплескать накопленное раньше времени, сделала Людмила шаг к частоколу и пожалела, что далековато от него встала, вплотную надо было бы. Коснулась рукой шершавых бревен, пошла вокруг, повела линию незримую — сама-то видела, как бело-оранжевый след тянется за её рукой — замкнула кольцо.

Тонкая линия на миг стала видимой, потом бревна, будто ножом, снизу подрезали. Посыпались, с грохотом ударяясь друг о друга, разлетелись на мелкие обломки, закружились щепочки над головой ведьмы и половинкой сломанного гребня упали в подставленную ладонь. Она облегченно выдохнула, воткнула гребешок в спутанные волосы: — "Пригодится красоту наводить, а вторая половина силы уже ни имеет. Так пусть и торчит в земле веки вечные", и чуть не оглохла от визготни над самым ухом. Жаром опалило правую щеку.

— Ну, хватит, хватит, успокойся, — ведьма вытянула руку. Улыбнулась, разглядывая спасенного. О детях Змиулана она только слышала, видеть воочию не приходилось. Бывало, рожали иногда одинокие женщины от огненного змея, но редко выживали змееныши. Бабки-повитухи относили их сразу в лес, бросали на погибель верную, приговаривая — "как родился, так и в пол ушел", а зачарованную Змиуланом тащили к ближайшей ведунье на отчитку. Людмила тоже отчитывала одну такую, совсем зачахла бедняжка, иссушила себя тоской-кручиной по змею огненному, но у той, помнится, детей не случилось.

Змееныш, чуть больше локтя длиной, судорожно вцепился коготками в рукав ведьминой душегрейки и затих, изредка взмахивая для равновесия перепончатыми крылышками. Его вертикальные зрачки пульсировали в бешеном ритме, порой перекрывая всю золотистую радужку глаза. По зеленоватой гладкой шкурке иногда пробегали огненные лепестки, отчего казалось, что держишь на руке сгусток живого пламени. "На дракончика похож, — подумала Людмила, — мультяшного: большеголовый уродец, но симпатяга. Вроде безобидный, что ж его Антон так напугался?".

— Ты с ним аккуратнее, — издалека предупредил Баюн, — слишком близко держишь.

Людмила отодвинула руку от себя. Змееныш опять заверещал, внезапно сорвался с места и стал нарезать круги вокруг Людмилы, ощутимо подталкивая её сзади. Она сначала не поняла, чего он от неё хочет, а потом подчинилась. Спасенный порхал немного впереди, а ведьма и кот шли за ним. Если они мешкали, змееныш зависал в воздухе, поджидая, а потом опять отлетал немного. Баюн убежал вперед, догнал змееныша, вопросительно мяукнул. Змиуланчик заверещал тоненько, издавая переливистые рулады, зависнув прямо перед мордой кота. Когда ведьма подошла к ним, разговор, похоже, закончился, а суда по удовлетворенному виду котофея, он узнал все, что хотел.