А вот Бабе-яге туже всех приходится. Отставать никак нельзя, потому и продирается она через заросли напрямую, скрипя зубами от злости. На коротких привалах без сил падает, проклинает все на свете, от усталости забывая, какую силу слова имеют. Кот терпеливо ждет, пока придет в себя ведьма, прижимается к ней теплым шелковистым боком, урчит деловито. И опять бесконечный «марш-бросок» через настороженно притихший лес.

На второй день, к вечеру, Людмила упала навзничь на траву, от росы уже мокрую, подняла глаза к небу и закричала птицей подраненной:

— Хозяин, сделай одолжение, остановись…

Леший вернулся на опушку, обернулся неказистым мужичком, каким привыкла ведьма всегда его видеть:

— Что, мать Яга, стряслось? Да ты совсем никудышная…

— Угу, — ведьма попыталась подняться, опять свалилась на землю. Глаза закрывались сами собой, и, уплывая в дрему, она жалобно попросила: — Отдохнуть мне надо, сил набраться. Меня не только Кащей, меня сейчас кто угодно плевком перешибет.

— Спи, спи, палку свою только брось, вцепилась в нее.

— Палку? Ладно, — счастливо прошептала Людмила, отключаясь.

Проснулась от негромкого разговора рядом. Потянулась, разминая затекшие мышцы, и прислушалась.

— Забавно… И что было дальше?

— Потом Дубыня захохотал, да так, что у меня шерсть стала дыбом, проговорил: — "Это я не могу стать кем угодно?" и превратился в маленькую мышку. Я мгновенно придавил её лапой, чтобы не убежала, глянул на посеревшего от страха Ванюшку и в один момент проглотил простодушного великана-людоеда. Так мой хозяин и стал владельцем Дубыниной крепости, любимым зятем царя, а я получил в подарок самые быстрые сапоги-скороходы. С тех пор хожу по свету, ищу, кому ещё моя помощь понадобится.

— А сейчас что без сапог? Все одно легче было бы по лесу шастать, — с уважением проговорил Леший.

— Прохудились слегка, чеботарю в починку отдал… — не моргнув глазом, выкрутился кот.

Тут уже Людмила не выдержала, расхохоталась во весь голос, в очередной раз поражаясь умению Баюна выкручиваться из любой ситуации. Интересно, о чем он ещё поведал простодушному Лесовику?

— Проснулась ведьма наша, — Леший оглянулся, — давно пора, светает уже. Как спалось?

— Как дома, — она выбралась из вороха сухого душистого мха, которым была укутана, как праздничная елка мишурой. — Благодарю тебя, лесовик, за заботу и ласку.

— За ласку зверя своего благодари, это он всю ночь тебя теплом своим грел.

— Баюнчик, чтоб я без тебя делала, — Людмила обняла за шею довольно сощурившего глаза кота. У нее всю усталость как рукой сняло, будто и не было накануне бешеной гонки по лесу.

— Как теперь пёхом пойдешь? — озаботился Леший, глядя, как ведьма достает из котомки (спасибо котофею, все сберег, до капельки, ничего не потерял!) бутылочку с мазью, втирает в ссадины и порезы. Она пожала плечами и охнула:

— Я ж обо всем на свете забыла, когда за тобой вдогонку помчались. Ступа треснула, но помело-то со мной, — Людмила полезла в кучу кукушкиного льна, которым укрывал её лесовик, покопалась там и, обескураженная, вернулась к Лешему.

— Ты о нем? — тот протянул ведьме ободранную палку с несколькими облезлыми прутиками. — Уж так вцепилась в него, так вцепилась, еле из рук вырвал…

— Так это ты превратил мою метлу невесть во что? — разозлилась Людмила. — Что я теперь делать буду?

— Ну… — потупил глаза лесовик, — не так уж и много я выдрал, там и выдирать было нечего. Ладно, если виноват, так мне и ответ держать. — Он скрылся за ближайшим деревом.

— Чего ты к нему прицепилась, — возмутился кот, — ты же сама свою метлу в качестве клюки использовала. Как мы теперь отсюда без него выберемся? — Внезапно кот прыгнул к Людмиле, прижался к ней всем телом, едва не завалив ее назад. Ведьма не поняла в чем дело, а когда увидела среди кустов вязника ощеренную медвежью морду, мигом ослабла в ногах. Бежать? Куда? Вокруг только деревья, а на них быстро не влезть.

Баюн скользнул ей за спину, увиливая от возможного поединка. Впрочем, кота можно понять — махнет воевода звериный разок когтистой лапой и все, никто уже больше не услышит сказок котофеевых.

Пальцы левой руки сплелись в привычном жесте, немеющие от напряжения губы чуть слышно проговорили слова давно заученного заклинания обездвиживания. Считанные мгновения остались до того, пока наберет силу льдистый шарик «заморозки» в конвульсивно сжатом кулаке правой. Влепить его в медвежий лоб прицельно и хОду, хОду, не останавливаясь. Пока оттает ледяная статуя, далеко умотать можно.

Зверь шумно нюхает воздух, вбирает чутким носом непривычные запахи, выискивает проход в зарослях. С треском обламывается ненароком задетая сухая ветка. Никуда не торопится — знает, кто здесь право имеет, а кто тварь дрожащая.

Людмиле показалось — время остановилось: туша зверя качнулась замедленно вправо, влево, приближаясь, перед решающим прыжком перекатились бугры мышц под клокастой грязно-коричневой шкурой, раскрылась ужасная пасть…

"…в неё… сгусток истинной зябы… чтобы наверняка… чтобы все нутро ледяными иглами разорвало…"

— Нееет, — проревел лесной хозяин. Он уже ничего не мог сделать, зато ведьма успела изменить угол атаки — в последний момент — увидела, как знакомо сверкнули ярко-зеленые огоньки в глубоких впадинах глазниц.

— Ну, ты даешь, — вякнул из-за спины кот, — чуть лесовика не угробила.

Все трое молча посмотрели на ближайшую ель, принявшую на себя удар заклятия. Промерзший ствол просвечивался насквозь, будто стеклянный. Тяжелые, провисшие до самой земли, еловые лапы окутались тончайшим кружевом искристого инея, а на верхушке, как рождественская звезда, навек замер не вовремя присевший передохнуть сыч.

Медведь передернулся, представив, что с ним могло быть. Баюн живо перевел:

— Никогда не буду связываться с ведьмой, я к ней со всей душой, а она вон как на добро отвечает.

— Ты помалкивай лучше, толмач, — парировала Людмила. Не до него… Редко она действует вот так, импульсивно. Этот лес вокруг — он давит на нее: промозглым полумраком, тяжелым запахом гниющих на корню деревьев с повисшими на них бородами лишайников, отсутствием привычных шорохов и птичьих трелей, но больше всего не хватает солнца. Ощущение ничтожества и бессилия захлестывает с головой. Что она, Баба-яга, леса не видела? Да нет, видела, только дома он совсем другой, пронизанный солнечными лучами насквозь: янтарные сосны верхушками упираются в дымчато-синее небо, у их подножья ветер играет листьями подрастающих осинок, клонятся к земле усыпанные ягодами тонкие ветки малинника. Недалеко совсем, кажется рукой подать, зеленой стеной встает дубрава, где полно и белок, и зайцев, и прочей лесной мелочи. Но, самое главное, в тех лесах чувствуется жизнь, а здесь… словно усыпальница.

— Куда это мы забрели? — поинтересовалась ведьма.

Обидевшийся кот демонстративно отвернулся. Ну и ладно, все равно он не знает.

— Влееезааай, — прорычал лесной хозяин, — довееезу до места, меееедлееенно, но веееерно… Неее бойся… — он толкнул Людмилу лобастой головой, легонько прикусил зубами ей руку. Затаив дыхание, ведьма коснулась выпуклого загривка зверя. Топтыгин опустился на передние лапы. Людмила аккуратно влезла на медвежью спину: — "А вдруг передумает?". Её качнуло назад. Ведьма ухватилась внезапно повлажневшими ладонями за длинную спутанную шерсть. Никогда она не думала, что медведи так быстро бегают. Всегда считала, что они неторопливые увальни.

"А все-таки лучше плохо ехать, чем хорошо идти", — думала она чуть позже, когда освоила навык езды на «беговом» медведе и перестала трястись от страха. Косолапый, оказывается, развивал приличную скорость, а сидеть на широкой спине было так же удобно, как в кресле-качалке. Краем глаза Людмила видела поспешающего за лесным хозяином Баюна. Вопреки обыкновению, кот не заскакивал вперед, не задерживался по своим кошачьим делам, а бежал впритирку с Лешим. Видно, ведьма не ошибалась — лес не внушал доверия не только ей, тем более теперь, когда все вокруг затянула непроглядная тьма.