— Постараюсь, — криво усмехнулся Безродный. — Сейчас твоя взяла. — Он сгреб со стола деньги, бросил: — Проводи!..

Солнце опалило небо старой медью, погасло.

Макар с трудом добрался до койки, упал на нее и тихо застонал. Выходит, все, что Макар делал, людьми осмеяно, затоптано в грязь. Евтих послал сюда Безродного. А за что? Ведь у Евтиха все есть и еще может быть столько же.

Ночь прошла в глубоком раздумье… Макар не раз себя спрашивал: «Зачем я жил? Искал счастье в добре к людям. Не поняли люди». Утром вышел на пасеку, а тут его уже ждали помощники постарше — у каждого пустой туес, ведро ли.

— Значит, помогать мне пришел, Мефодий? — с усмешкой спросил Макар.

— Конечно, кому, как не тебе, помочь.

— А зачем же туес-то прихватил?

— Може, за работу медку дашь.

— А если ты за так поработаешь? Ведь я вам все даю за так.

— Оно можно было бы и за так, но ить и нам бы хотелось медку.

— Знамо, хотелось, а вот скажи, Мефодий, для чего ты живешь?

— Живу для чего? Хм, чтобы жить, детей растить.

— Хорошо. А для чего живет Макар? Я для чего живу?

— Это уж тебе знать, для чего, может…

— Ну, ну!

— Да вот, говорят люди, что, мол, ты живешь, чтобы наши души…

— Дьяволу продавать?

— Ага, — согласно закивал головой простоватый Мефодий.

— Так зачем же ты пришел сюда? Душу мне продать?

— Да нет, есть ли тот дьявол, кто знат?

— Вот что, уходите, все уходите! Не могу я видеть вас. Оказывается, добра вы не понимаете. «Все говорят…» — тяжело вздохнул Макар. — Уходите. Может, и верно, все это у меня идет от дьявола. Может, и верно, что дьявол-то, выходит, добрее бога. Эх, знать бы мне правду! Все, люди, уходите! Для вас больше нет Макара.

— Умом трекнулся старик, — сокрушался Мефодий.

— Не старик, а ты разум потерял! — сказал мужик с бородой. — Кто тебя тянул за язык такое говорить? Наелись медку. Да пусть он хоть сто раз дьявол, помогал бы нам, и ладно. И таких дьяволов бы нам побольше. Был ты дурачком, Мефодий, им и остался. Правдивей нашелся. Выгнал нас Макар. Пошли, чего столбами стоять…

В деревне разговоры и пересуды. Больше всех кричала Кузиха:

— Сам он признался, что дьявол. Надо спалить дьявольское гнездо, как это сделали староверы. Спалить!

Клич опасный. Клич, на который темный от суеверия народ мог и пойти. Но вмешался Трефил Шишканов, он спокойно сказал:

— Глупый народец! Разве Макара-добряка надо палить? Вы у себя кого палили, когда бунтовали?

— Помещиков.

— Вот и палите Кузьминых, Безродных, тех, кто вас обирает, а не того, кто вам помогает. Макар вас всех грел, а вы ему в ответ клевету и черную неблагодарность. Эх, люди, люди, тьма беспросветная!

— А ты просвети! Просвети, допрежь обзывать! — орали бородачи.

— Вот и просвещаю. Для кого жил Макар? Для вас, для добра. Только Макар многое не понимает: поднял Евтиха, а Евтих его теперь оговаривает, потому что Макар больше не подает мироеду. Вон Гусев от Макара в богачи прет, а выходит, что доброта Макара идет не в пользу, а во вред. Но Макар в том не виноват. Тут надо смотреть дальше. Искать причины, почему есть бедные и богатые. И почему богачи делаются зверьми. А вот мог бы таким же стать Макар, да не стал. Честный он и добрый.

— Не слухайте его, — орала Кузиха. — Макар — дьявольский пособник. Спалить его надо.

Но Кузиху уже никто не слушал. Шишканов заставил-таки мужиков думать. Так и разошлись.

Макар сидел у стола и одну кружку за другой тянул медовуху.

Вошел Шишканов:

— Бражничаешь, Макар Сидорыч? А пчела-то в меду топится.

— А пусть топится. Мне уже хватит. Садись, выпей, да поговорим по душам. Ты из тех, кто правду ищет. Но только скажи, где она? Ну, где та правда?

— Правда в людях. В людях правда.

— Так отчего же они меня оболгали? «Колдун, чернокнижник, дьявольский приспешник». Отчего, скажи?

— От темноты своей, от суеверия, Макар Сидорыч. Ты на людей не обижайся. Будет время, поймут они тебя, твою доброту оценят, придут, попросят прощения.

— Придут! Сколько они раз приходили, и ни один правды не сказал. Ведь от кого я все узнал? От убивца Безродного. Знаешь такого?

— Как не знать. На моих глазах этот пес чуть его не порвал. Баба в Безродного стреляла, не дал убить Хомин. Признал ведь и я того пса, но промолчал.

— Это ты правильно сделал. Отдать злодею такого пса грешно.

— Я еще там слышал, что на Безродного кивали мужики как на убийцу. Об этом мне говорил мой корешок Гурин, тоже из ссыльных.

— Бунтовщик, значит… Но я о другом хочу тебе рассказать. Ведь Безродный-то ко мне приходил, грозил убить, я донес про убийство корневщиков на перевале, но не знал тогда, что убийца Безродный. Вот хочу снова написать самому губернатору, фамилию бандита хочу сообщить.

— Где и как было дело, расскажи подробнее, — попросил Шишканов.

Макар рассказал.

— Где бумага? Давай писать. От этого, правда, мало что изменится, но хоть одним подлецом будет меньше на земле.

— Но он говорил, что купил всех.

— Всех не мог купить, хотя там честных людей и мало.

— Вот и я думаю, а вдруг прищемлю я хвост Безродному?

— Пиши, Макар, завтра я ухожу в город. Дела есть, вот и передам все в надежные руки. И губернатору.

Макар долго и подробно писал письмо губернатору, выводил вязью буквы: «Ваше превосходительство губернатор, это я пишу не для праздного доноса или мести, это всяческая правда. Безродный — убивец и бандит… Внемлите разуму и приструньте Безродного…»

Ушел Шишканов и унес письмо в город. А когда вернулся, принес с собой листовку, напечатанную в подпольной типографии. В листовке рассказывалось о зверствах, чинимых в тайге бандитами, которые купили пристава и судей. Она призывала бороться с угнетателями народа. Упоминалось в ней имя Безродного. Макар прочитал листовку, усмехнулся и сказал:

— Может, хоть одно доброе дело зачтут мне люди.

Скучно и одиноко зажил Макар. Никого не пускал на пасеку, кроме Шишканова. Привязался он к этому человеку. Вел с ним долгие беседы о жизни, о том, как будут жить люди через сто, двести лет. По всему видно было, что Шишканов уже крепко связался с большевиками во Владивостоке, поэтому убеждал Булавина, что грядет такое время, когда против царя и неправды встанет стар и мал.

— Вот и надо собирать народ, а ты гонишь его от себя.

— Но ведь оболгали. Ты не думай, что я против людей. За них, и только за них, но и меня надо понять, дать роздых душе моей. Болит. Ушибли здорово. Вот подживет, и вернусь я к людям.

— Вертайся, но только не делай так, как делал с Хоминым. Всех таким манером не выведешь в люди.

— Это верно. Сделал я из Хомина настоящего брандахлыста. Да и сам же в плохих оказался.

Многое, казалось, понял Макар, но ту черту, что пролегла между ним и народом, перешагнуть не мог.

Шишканов видел, что трудно приходится Макару. Не раз заходил к нему, чтобы поговорить, успокоить человека. Может быть, Шишканов достиг бы своей цели, да пришлось ему надолго отлучиться в город.

Макар продолжал жить нелюдимо.