— А я видела во сне тятеньку, будто ругал он меня, что бросила его одного в холодной могиле. А пошто он ругал? Скажи, Варя?

— Это хороший сон, Марфа Карповна; когда ругают, то все случается наоборот. Значит, хвалил он нас, просил любить энту землю, быть бы ласковыми с ней. Быть вам с Митяем счастливыми. А могилы — здесь ли они, там ли — все одно в земле.

— Вот и я подумала, что ругать меня не за что, теперича эта наша земля, мы ее выстрадали, ногами вымеряли, не однова горючей слезой омыли. Спаси тя бог, Варя, всех-то ты приласкаешь, всех-то утешишь. Ангел ты наш утешитель.

Туман рассеялся. С гор дул легкий ветерок. Фрегат поднял паруса и пошел в море. Пермяки, как человека, провожали судно, знали его участь, отдавали последний поклон. Поглотит корабль морская пучина, умрет, но в памяти этих людей он останется навсегда.

— Ну вот и все, давайте, мужики, отабориваться, место под деревеньку выбирать, — хмуровато сказал Феодосий, вяло побрел на яр.

— Выбирайте место, а строить и мы поможем. Но надо выбрать поближе к посту, далеко не след забираться, мало ли че? — проговорил Лаврентий Кустов.

— То так, — согласился Феодосий, — случись беда, скопом легче ее отвести. Андрей, Иване, коней седлайте, поедем посмотрим места тутошние.

— Недалеко от поста, в том углу бухты, есть поляны. Это рядом, можно и пешком добежать.

— Нет, поедем вершной, с коня лучше землю видно, — не согласился Феодосий — Вот там речушка, как вы ее прозвали? — показал с яра на небольшую речку Феодосий.

— Ольгой. Это заглавная речонка, что впадает в бухту. — Там и осмотримся.

Всадники проехали берегом бухты, выехали в долинку речки Ольги. В устье были полянки, но не столь много, чтобы можно было сразу соху пустить. Поехали дальше, а надежде подыскать чистые места. Не проехали и версты, как мимо них проскочил табун кабанов, несколько косуль ускакали в сопку.

На небольшой полянке стоял изюбр, увидев людей, сердито фыркнул, ушел в орешник. Андрей быстро сдернул с плеча кремневку, но зверь уже скрылся с глаз.

— Что говорить, землица будет трудной, полянок кот наплакал, кругом орешники да дубняки. Это не амурская земля. Придется немало покорчевать, — уныло проговорил Иван.

— Буде, Иване, не пускай вселенскую слезу, осилим. Сколь сможем нонче посеять хлебов, столь и посеем. Зверей ты сам видел, — не перевелись. Рыбы тоже много, бухта ажно кипит, — ровно говорил Феодосий. Хотя сам тоже с тревогой посматривал на эти непролазные чащи. Поработать придется — А може, где есть земли почище? — повернулся он к Лаврентию.

— Может, и есть, скажем, по Аввакумовке, но это далеко от поста, да и мы туда всего раз хаживали.

— Эх, вы, просидели год сычами, а землю не прознали! — проворчал Феодосий — Ладно, с божьей помощью осилим. Глянем еще чуток и будем вертаться назад.

На поляне, которая была не больше цветастого одеяла, водился бурый медведь. Он огромными лапищами перевернул валежину. А под ней муравьи. Положил лапу на муравейник, ждал. Скоро муравьи облепили лапу. Этого и хотел старый космач, начал длинным языком слизывать муравьев. А они кислые. Лизал, от удовольствия кривил морду, закрывал глаза, громко чавкал.

Всадники остановились, медведь увлекся, не слышал их, смотрели на работу медведя. Лаврентий не удержался и закричал:

— Эй ты, варнак, ты для ча валежины сушишь? А ну, катись отселена!

Медведь рыкнул, воровато повернулся на крик, присел, на секунду застыл от недоумения: откуда, мол, здесь столько людей? Затем сложил тело вдвое и рванул в чащу, только тайга загудела. Ломал все на своем пути, ухал от испуга.

— Ха-ха-ха! Ну и трусишка. Амурские будто похрабрее. Помнишь, тятя, как на нас прыснул белогрудка, когда мы вот так же набрели на него? Едва ить отбились от черта косматого! — хохотал Андрей.

— Да, но тот свою тухлую кету защищал. А потом, он слышал нас, как мы шли, этот прослушал.

— Здешние медведи тоже не мед, — сказал Лаврентий — На Дионисия вот такой же навалился, чуть не поломал. Добро, я был рядом, так штыком добил, а нет, то задавил бы.

— Да, зверя много, ежли не варначить, то долго можно будет бить за околицей, — проговорил Феодосий.

— А для ча здесь варначить? Лишнее продать некому, — пожал плечами Иван Воров — Будем брать только в дело.

— Нонче некому будет продать, а через год-другой будет кому. Потому надо сразу порешить, что и как. Раз мужицкое царство, то и радеть о нем должны все охотники, чтобы не скудела, а множилась дичь таежная.

Повернули коней назад. Феодосий сказал:

— Выбора у нас другого нету. Время в обрез, вона, уже трава в рост пошла. Прочухаемся, еще труднее будет подымать целину. На первых полянах будем ставить деревню. Как вы на то смотрите?

— Согласны. Пост рядом, бухта рядом и речка под боком, — согласился Пятышин.

— Хорошую невесту нам просватал Невельской. Жить будем ладно — Молодо спрыгнул с коня, разгреб землю руками, понюхал — Пахуча и жирна, руки угоят, — улыбнулся Феодосий.

Возвратились в лагерь, рассказали своим, как и что, и тут же все пошли смотреть место под деревню. А после смотра, всем понравилось, начали прорубать дорогу и перевозить скарб мужицкий, бабьи горшки и лопотину, ставить палатки там, где должны стоять дома. Звенели топоры, вжикали пилы, расчищались места для палаток. Глаза боятся, а руки делают.

Пришла вторая ночь в суровый край. А сколько их проползет над этой землей, хмурых, звездастых, прокатится над сопками? А? Пока мужики обретут силу, уверенность, сумеют устоять в боях. Вторая ночь… Тихая, вкрадчивая. Под ее вздохи присела на бревно Лушка Ворова, склонила голову набок, задумалась. Нескладная у нее выходит жизнь: Ларька подкатывался, Софка не допустила, затем полюбился матросик в Николаевске, но ему не разрешили жениться, скоро угнали в Петропавловск. Служба есть служба. Нравится Лаврентий, так и жрет глазищами, а что толку, он тоже служивый.

За спиной сторожкие шаги. Медленно повернулась, уж не зверь ли скрадывает ее. А пусть, все равно жизни нет. Засмеялась, рассыпался смех в ночи.

— Лаврентий, ты? Чего это ты бросил пост?

— Наши на посту, я в отгуле.

— Тогда садись, вместях поскучаем. Теплынь, тишина, душа млеет.

— Теперь уж нет той тишины, шумнее стало. Раньше была такая тишь, что хошь вой. Выйдешь, бывало, из казармешки, встанешь на яру и слушаешь, как перекликаются звери. Не люди, а звери. Там гуран лает, там волки воют, в забоке речки ухают филины, совы. Жутковато делается. Сейчас вы под боком, свежие сказы, свежие люди.

— Пойдем в тайгу? Сейчас!

— Нет, сразу тигру в пасть попадем.

— Трусишь?

— Может быть. Зверей и верно боюсь. Убили мы однова с Викентием тигра, здоровущий, страсть! А потом долго боялись, что тигры за него отомстят. Есть такой слух, что они за своих мстят.

Сзади громко треснул сучок. Лушка ахнула и подалась к Лаврентию и тут же оказалась в его объятьях. Рванулась, но, почувствовав силу, затихла…

Ночь плыла, ночь нашептывала сказки. Хлюпала роса по старой листве. Размеренно ухали волны…

Утром тишину разбудил дружный перестук топоров, пение пил, людские голоса. Густо задымили костры. Все, кто мог держать топор, хотя бы поднять хворостину, чтобы бросить ее в костер, вышли на будущие пашни. Горят костры, отступает тайга.

Рыбаки забросили в заводь невод. Невод полон рыбы. Здесь была красноперка, ленки, таймени, кунжи. Отбирали только самую крупную рыбу, мелочь бросали обратно, пусть растет для будущего замета.

Скоро густо запахло щербой. Сели утреничать. Затем короткий отдых и неспешный разговор.

— Главное — посеять чуток хлеба. Рыбу и мясо — энто хорошо, но без хлебного не сдюжим, — заговорил Иван Воров.

— Будет хлеб. По земле видно, что не обидит хлебом. Надо бы дать имя деревеньке-то? — спросил Феодосий — Чтобы поновее, почище, что ли?

— Новинкой и назовем, чего же новее-то искать, — предложил Сергей Пятышин.

— Точно, была Перминка, теперича будет Новинка, — согласились пермяки.