— Подымайсь, каторга, стрелять будем! Прекратить крамолу.

— А мы Пушкина в голову поставим, он знат мужика, читал я его сказку про Балду и попа. Ладная сказка. Знат тот Пушкин нашу беду.0

— Пушкина нет уже на свете, Пушкин погиб от руки убийцы! — выкрикнул студент.

— Не трогайте его, снова нашла блажь. В голове что-то перевернулось, — бросил Ермила — Забили его жандармы.

— Богохульник он, такое писать про попов. Ить тому Пушкину мало бы каторги! Богохульство и крамола! — шипел Ефим.

— Убит, значит, Пушкин… Жаль, хороший человек был. Головатый, душевно писал, — пожалел Феодосий — Хорошо написал про жадность поповскую.

— Царь убил Пушкина. Царь — злодей! Его слуги — сволочи!

Буря чуть приутихла. Бабы с детьми заползли в палатки, из труб над палатками вылетали снопы искр. Теперь никто не замерзнет. Спасли пермяков костры каторжан.

Из-за костров вразнобой охнули ружья, залп, будто простонав навстречу буре, принес смерть. Студент вскочил, зажимая рукой грудь, закачался, еле слышно промычал:

— Убивают… — и сунулся головой в костер. Но Феодосий выхватил из огня студента, выпрямился, подержал умирающего на руках, пристально посмотрел на жандармов, которые спешно заряжали ружья. Вскочили каторжане, сбились в кучу мужики. Феодосий положил умирающего на истоптанный и почерченный цепями снег, схватил топор и спокойно, но громко сказал:

— Боже, боже! Ну, сколько можно изгаляться над людьми? А? Бей татей! В бога мать!..

За метелью послышался звон колокольчиков. Лихая тройка подкатила к костру. Из кибитки выскочил морской офицер, на ходу сбросил тулуп и упругим шагом подошел к замершей толпе.

— Ваше благородие, бунт каторжные чинят, мужики им потворствуют, — подскочил к офицеру безусый убийца — Прошу вас оповестить тюремные власти в Томске о беспорядках. Пусть шлют подмогу!

— Господи, что творится на Руси? — простонал моряк — Лучшие люди гибнут! Произвол! Каторга! Когда этому будет конец?

— Не слушают приказа, вольничают. Что делать? — стонал жандармский офицер.

— Быть человеком!.. Разве они напали на вас?

— За неподчинение приказано стрелять!

— Мальчишка! Подлец! — Моряк резко отвел руку и влепил жандарму звонкую пощечину — Вот так-то Моя фамилия Невельской, можешь пожаловаться. Поехали. Хотели передохнуть, но…

Усталые кони взяли с места, и скоро затих перезвон колокольчиков за метелью.0

— Бей супостатов! — снова заревел Феодосий. Но его остановил Сергей Пятышин:

— Кончай, Феодосий, не время и не место. Не каждый бунт к ладу. Кто знает, что то был за офицер, доложит тобольским властям — и с ходу в петлю. У нас веревки вить умеют.

— Пошли, каторга, новые костры распалим! Этот дурак может еще что выкинуть, — сказал Ермила Пронин — Сдюжим, пошли.

Звякнули кандалы, послышалось привычное: дзинъ-трак-трак! Потянулись санки в белую мглу, на последних лежал убитый студент.

К утру буря стихла. Пермяки снялись, как стая припоздалых гусей, потянулись косяком к уже недалекому Тобольску.

Обоз полз, выпадали из серого кома люди, часто срывались с облаков февральские метели, но это уже был последний стон зимы, последний вскрик. Скоро весна. Надо успеть проскочить Омск и подыскать место под деревеньку где-нибудь на берегу реки.

7

Сладкий сон досматривал Андрей. Хотел открыть глаза, но веки слиплись от усталости, тяжелые, не поднять. Услышал голоса, незнакомую речь. Это Абугалий что-то говорил женщине.

А он говорил:

— Жить будут. Джигит крепче женщины, той будет плохо, долго болеть будет, кумысом надо поить будет, долго поить, а то пропадет. Совсем молодые. Куда бегут? Зачем бегут?

Наконец Андрей открыл глаза. Повел глазами по жилью. Они были в кибитке казахов-кочевников. Абугалий склонился над ним с кружкой в руке, улыбнулся, сказал:

— Жить будешь, джигит, сильный джигит, кумыс пить надо, много барашка есть надо, горькой травы пить надо. Жить будешь. Бабушка Мариам вылечит вас.

— Как Варя? — резко поднялся Андрей.

— Женщина шибко больной. Мороз, жар, тебя зовет, еще многих зовет, совсем красное лицо. Жить будет, джигит не потеряет свою красавицу. Пойдет с ней, куда задумал идти. Кумыс излечит. Он все излечит.

— Где мы? Кто ты?

— Зачем спрашиваешь, у людей, я нашел вас в степи. Долго отрывал. Коней нет, пропали кони. Долго вез. Вы крепко спал. Большой была метель, шибко большой.

— Спасибо! Мне уже совсем хорошо, ноги и руки чуть болят.

— Ты сильный, ты джигит, а он женщина. Но жить будет. Мариам хорошо лечит, много лечит.

Андрей нахмурился, силясь что-то вспомнить… ах он, сказал, что пропали кони.

— А где кони?

— Пропали кони, плохой человек украл, след видел.

— Сгинем мы без коней! — вскричал Андрей — Господи, кони пропали.

— Зачем кричишь, зачем зовешь бога, не поможет, казах поможет, бог не поможет. Пей кумыс. Много пей, снова спать будешь, здоровый будешь.

Андрей через неделю был здоров. Но Варя после сильной простуды еще не вставала с постели, хотя уже могла говорить. Была бледна, сильно осунулась. Тоже жалела коней. Абугалий сердился, говорил:

— Казах бедный, казах работает на бая, казах тоже мужик, тоже сердце болит, когда один много есть, другой мало. Русский, казах, киргиз, узбек — все дети одной земли. Как казах не поможет русскому, русский бежит в хорошую землю, поможет казах русскому.

— Но боги разные, — отвечал Андрей.

— Богов мы сами себе взяли. Ваш бог не помогает вам, наш аллах тоже не помогает. Но казахи дадут вам коней, бежите в хорошую землю. Ты русский мужик, я байский работник, бай один, нас много, найдем денег, купим хороших коней.

— У нас тоже деньги есть, — вяло отвечала Варя.

— Когда казах помогает гостю, он не спрашивает у него деньги. Это ваши деньги, мы найдем свои, вы будете помнить казах. Тоже люди и вы и мы.

Варя медленно поправлялась. Наконец она начала ходить, придерживаясь за войлочную стенку. А через две недели вышла на улицу. Ахнула. С юга уже накатывалась весна. Снег порыжел, сползая в овраги. Тонко звенели ручейки, наполнялись водой сухие русла. А скоро послышался в небе стон журавлиный, гоготание гусей, гомон уток. Снег сошел. Столбиками стояли на холмах суслики. Запахла земля полынной горечью, весенними травами. Варя здорова, можно было трогать дальше.

Абугалий привел коней. Это были сильные, чуть диковатые казахские кони. Сказал:

— Казах дарит вам коней, мы дарим, — показал он на своих друзей — Провожу вас до дороги, а вы убегайте в свою страну. Ружье есть, конь есть, проедет любую дорогу джигит. Хорошие кони, быстрые кони, от разбойника спасут, от русского казака спасут, он тоже разбойник.

Андрей и Варя земно поклонились казахам. И в этом было все: и любовь, и благодарность, и вера, что все люди — человеки. Мир не без добрых людей.

Абугалий вывел друзей на дорогу, рассказал, как пройти до Барнаула, оттуда в Томск. Андрей обнял нагаданного судьбой друга, по-русски трижды поцеловал. Расстались, чтобы больше никогда не встретиться. Андрей еще подумал: "А ведь мог бы Абугалий плюнуть на нас, выбросить нас из саней, забрать сани, продать нашу лопотину, деньги выручить. Лишнее продал, деньги вернул, друзья подарили коней. Чудно. Кто я ему: ни сват ни брат".

Сказал о своей думке Варе. Она ответила на его вопрос:

— Человек — наш Абугалий. Сколько буду жить, столько и помнить его. Ты ведь тоже сделал бы как он?

— А кто ее знает? Может быть, и сделал бы! — пожал плечами Андрей.

Нет, это не в кошевке ехать, а ехать верхами с непривычки тяжело, но ехали, ехали неделю, вторую, третью. Полые воды часто преграждали путь, где либо надо было ждать спада воды, либо искать брода.

А вот и росстань, здесь две дороги, одна шла круто на Омск, вторая на Барнаул. Свернули на Омск. Скоро Сибирский тракт. Людный, — значит, более спокойный и безопасный, так думали беглецы. А там, может быть, своих встретят. Они тоже далеко не могли уйти…