— По танкам, — скомандовал я, — огонь! Взорвать мост!..

Прошли долгие секунды ожидания. Взрыва не последовало. До моста было не более пятнадцати метров. Я выскочил из окопчика и рванул к саперу. Он, бледный, но спокойный, крутил свою машину. Я не сомневался, что провод перебило шальным снарядом, сказал об этом подрывнику, и тогда тот, не говоря ни слова, бросился стремглав к мосту. Фашисты заметили нас, открыли стрельбу, но бесстрашный сапер, добежав до середины моста, упал у ящиков со взрывчаткой, а через несколько секунд прогремел взрыв. Мост взлетел в воздух…

Имя этого сапера я так и не узнал. Лишь спустя годы, после публикации отрывка из моих воспоминаний в газете «Красная звезда», пришло письмо. Автор его, бывший фельдшер 3-й саперной роты 467 аисб Н. И. Белов, писал: «Я могу подтвердить, что подвиг сапера имел место… Этот сержант-сапер воевал тогда в составе 467-го армейского инженерно-саперного батальона, который к этому времени вошел в состав 5-й армии. Три роты нашего батальона вели минирование дорог, взрывали мосты на Можайском шоссе и Минской магистрали, а после — на Москве-реке.

Фамилию этого сержанта я тоже не помню…»

Перед наступлением

А мы тогда, выполнив свою задачу, затемно снялись с позиций. Многих после боя недосчитались, ранен был боец Каллимулин, я тоже получил осколочное ранение.

И вот из Старой Рузы по лесным дорогам пошли в направлении Звенигорода. У Богачево встретили наконец своих однополчан — противотанкистов. Здесь, в лесной чаще, был расположен штаб нашего полка.

Из беседы с командиром полка Герасимовым и новым комиссаром полка Купраненковым стало ясно, что после пополнения людьми и материальной частью мы будем драться на этих же рубежах. Я познакомился с бойцами, прибывшими из Сибири, узнал очень многое — ведь газеты за последний месяц мы не получали.

Сибиряки шли к фронту. Каждый красноармеец был одет в добротную шинель, у каждого было все положенное имущество. По сравнению с моими батарейцами, побывавшими в непрерывных боях с первых дней войны, разница была, конечно, заметная. Настроение у сибиряков бодрое — никакой растерянности или там обреченности от событий последнего времени. Хотя газеты сообщали, что пал город Калинин, что враг уже рвется к Туле, а на нашем направлении до столицы осталось всего-то 80 километров.

— Вы слышали по радио выступление секретаря ЦК и Московского комитета партии товарища Щербакова? — спросил меня комиссар полка.

— Выступления не слышал — батарея наша была в боях под Можайском, — ответил я комиссару, — но знаю, что постановлением Государственного Комитета Обороны от 19 октября в Москве и прилегающих к ней районах введено осадное положение.

— Тяжелое положение создалось и под Ленинградом, и под Ростовом, — заметил Купраненков.

— Тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Посмотрите, сколько новых бойцов, как все хорошо вооружены, одеты!.. — невольно вырвалось у меня.

Этот наш разговор происходил на лесной поляне, когда комиссар обходил подразделения полка и знакомился с личным составом. Бойцы разговаривали с комиссаром еще сдержанно, как бы приглядываясь к человеку, но в их отношении уже чувствовалось уважение.

К 30 октября фронт под Москвой уже стабилизировался. Мы перешли на жительство в землянки — теперь у нас регулярно политинформации, ежедневно составляются подробные донесения о боях, о потерях в людях и технике. С политруком Кузнецовым мы старательно описываем боевые дела наших бойцов, на многих составляем наградные листы. А людей в батарее осталось совсем мало — чуть более тридцати человек…

Получили, правда, мы новое пополнение и одно орудие. Тягачей и автомашин у нас пока не хватает, но это дело временное. Молодых, необстрелянных закрепляем в расчеты с нашими ветеранами. Это помогает сплотить боевые расчеты.

…Зима в сорок первом нагрянула ранняя. Холода стояли до двадцати градусов. Но мороз нам не помеха. Командный состав батареи получил полушубки, весь личный состав — валенки, телогрейки, фуфайки. Тыл нас снабжал неплохо, забота о защитниках Москвы проявлялась во всем: в канун праздника Великого Октября к нам пошли посылки от трудящихся с теплыми вещами, махоркой.

3 ноября командир полка вызвал командиров дивизионов и батарей и зачитал приказ. Быть готовыми в любое время суток занять боевые позиции против немецких танков, в праздничные дни из расположения подразделений не отлучаться — это указание пришло из штаба Западного фронта, командование которым принял генерал Г. К. Жуков.

И вот 24-я годовщина Октябрьской революции. Каждый год мы привыкли отмечать этот праздник торжественно. Наши отцы в боях отстояли провозглашенную Лениным народную власть, а теперь это делаем мы, весь советский народ.

В праздничные дни радиостанция передавала репортаж о торжественном собрании трудящихся Москвы. С докладом на этом собрании выступал И. В. Сталин. Все бойцы внимательно слушали его глуховатый, с акцентом голос. Сталин говорил убедительно, подробно излагая обстановку, создавшуюся в результате вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Выводы из его выступления делал для себя каждый боец.

* * *

Утром 16 ноября севернее наших позиций с огромной силой загремело, загрохотало по дорогам… К этому времени мы уже полностью получили недостающие орудия, машины и тягачи.

Ночью 18 ноября наша батарея заняла огневые позиции возле деревни Борисково, что затерялась в звенигородских лесах. В застывшей земле невозможно было вырыть укрытия для орудий. Пришлось маскировать пушки снежными брустверами, досками от разрушенных вражескими снарядами домов. Орудийные расчеты мы усилили за счет бойцов взвода управления.

И вот в полдень началась вражеская атака. Из бора, черневшего в полукилометре от деревни, вышли цепи гитлеровских солдат. Пьяные, они шли в распахнутых шинелях и, уперев к животу приклады автоматов, стреляли вслепую длинными очередями. Далеко были слышны их дикие выкрики. Их было более сотни.

Наши пушки молчали. Стрелковое подразделение, окопавшееся на северо-западной окраине Борисково, тоже не открывало огня. Их пулеметы ударили по цепи фашистов с близкого расстояния, уже метров с 250–300. Тогда осколочными снарядами открыли огонь и мы.

Но вдруг из-за бугра показались немецкие танки. Стальные коробки были белыми, сразу-то их трудно было и отличить от блестевшего на солнце снега. На предельной скорости танки устремились в сторону наших орудий, намереваясь смять их с ходу. Создалось критическое положение. Исход боя решали секунды.

Ближе всех к появившимся танкам оказалось орудие сержанта Власова. Оно первым и открыло огонь бронебойными снарядами. Шедшая первой стальная громадина остановилась. Языки пламени лизнули башню, а следом густой черный дым окрасил всю снежную поляну. Тогда остальные немецкие танки повернули в лощину, на деревню Красновидово. Но от точного попадания бронебойного снаряда соседнего орудия запылала вторая машина.

Этот бой обошелся фашистам дорого: до десяти танков и бронемашин потеряли немцы. Но немалыми были и наши потери. Погибли командир орудия сержант Власов, командир взвода лейтенант Медяник…

Наступление фашистских войск на нашем направлении продолжалось. Немцы не считались с потерями. Особенно продвинулись они на волоколамском направлении, где свой бессмертный подвиг совершили гвардейцы-панфиловцы. Слова политрука Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!» — стали боевым кличем для всех фронтовиков.

Тогда наша батарея получила задачу срочно занять оборону на севере, под деревней Лукино. Отсюда до города Истры было всего пятнадцать — двадцать километров. А город этот враг уже захватил.

Два дня и две ночи отстаивали мы рубежи под Лукине, не давая возможности расширить фланги прорвавшейся за Истру группировке противника. Стояли насмерть. В батарее снова осталось всего три орудия с неполными расчетами. Но неожиданно наступило короткое затишье. Немцы замолчали. Мы вернулись на постоянные боевые позиции в обороне.