Где-то горели костры прямо на улицах, под брезентовыми навесами. Там готовили пищу, кипятили воду, сжигали покойников. Тихие разговоры, женский плач, детский задорный смех, — все это отражалось эхом от изуродованных, поклеванных пулями стен.

И вот, когда вдоль разбитых домов грохотали грузинские машины, лица людей менялись. Сергей видел, как люди прекращали свои дела и всматривались в грузинскую технику. Люди умолкали, замирали.

Такой лютой, прожигающей ненависти Сергей еще ни разу не чувствовал. Это была не животная злость мутантов, не ярость хищников. Это была молчаливая, разумная, осуждающая ненависть живых и мертвых. Если бы сейчас кто-то кинул боевой клич, то все, и женщины, и дети, и мужчины кинулись бы на них, чтобы стрелять, резать, выдирать ногтями глаза, царапать в бессильной злобе броню. Люди изредка перешептывались между собой, кто-то шептал заклинание, глядя прямо перед собой.

Примерный Фэн смотрел только на дорогу. А Сергей был обречен видеть. Он видел, как у разваленной церкви стояла женщина с ребенком на руках, у которого не было ни рук, ни ног. Он видел, как старая женщина с чудовищным кожным наростом на левом глазу, швырнула камень в грузинский танк, выкрикивая проклятия на осетинском и грузинском языках вперемешку:

— Чтобы ваши жены родили уродов! Чтобы ваших детей жрали черви! Чтобы вас похоронили заживо в выгребной яме..!

Это будто бы послужило сигналом. Десятки голосов взорвались в едином порыве, взывая все кары небесные на головы грузин. Полетели камни. Один из них ударился в капот «Урала», в котором ехал Сергей. Фэн лишь отдернулся от ветрового стекла:

— Да что же вы делаете?! Ведь так и гранату можно бросить!

Наконец, машины достигли моста через реку. Сергей заметил, что вдоль набережной и у моста стояли вооруженные люди в камуфляже с автоматами и винтовками наперевес. На рукавах у них выделялись широкие белые повязки с черной буквой «Р». Грузинские машины они пропустили, а затем сомкнулись, отсекая толпу от источника ненависти криками и выстрелами в воздух.

За мостом грузовики уткнулись в длиннющую очередь машин, автобусов, повозок, бронетранспортеров. Очередь протянулась, подобно огромной змее, на добрых два километра и заканчивалась на огромной площади, где и раскинулся огромный базар. Здесь им предстоит пробыть полторы-две недели.

Здесь, за мостом текла совсем другая жизнь. Вокруг машин расхаживали важные торговцы и солдаты. Многие расположились прямо на дороге, ели, играли в карты, шахматы, нарды, разговаривали, выпивали, закусывали, курили анашу. Здесь слышалась разноязыкая речь, смех, горячие споры. Издалека доносилось конское ржание, блеяние овец, коровье мычание и изредка — одиночные выстрелы.

Сергей выскочил из машины и наткнулся на Мамуку, который тащил к своей машине канистру с водой.

— Слушай, Мамука. За что они нас так ненавидят?! — спросил Сергей.

— За то, что мы на их «независимость» посягали! Не люди, а звери! — зло выпалил Мамука. — А сами просили прийти порядок навести. За то, что мы хотели страну объединить.

— Только за это?

Мамука ничего не ответил, только выругался и пошел дальше.

А Сергей свернул новую «козью ножку» и еще раз помянул всуе полковника Ричардса.

Глава 16. Базарный день

Кто бы мог подумать, что на руинах глобальной ядерной войны, среди всеобщей анархии, хаоса, разрушений и голода именно базарная площадь, рынок станет островком мира, безопасности и стабильности?!

Огромный по нынешним временам рынок размещался в Цхинвале на одной из центральных городских площадей. После войн, разрушивших большую часть окрестных зданий, территория площади увеличилась раза в два, а то и в три. Для оборванной, голодной, больной Осетии торговля стала настоящим спасением. В Осетии осталась масса оружия и военной техники бывшей Российской армии, оружие, снаряжение, горючее. Но патроны есть не будешь, а бензином и соляркой не поставишь на ноги больного ребенка.

Вражда, как и любовь, приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Убедившись, что городок Корниси ушел к Союзу выживших поселений Грузии окончательно, но грузины больше не собираются посягать на независимость Осетии, непокорные «осеби», скрепя сердце, пришли к выводу, что налаживать отношения с южными соседями-врагами все же придется. С севера больше гуманитарных подачек не будет. Надо жить своим умом.

С этого и начались робкие, осторожные контакты грузин и осетин. Сначала обе стороны долго учились хотя бы не сразу хвататься за оружие при виде друг друга. Потом перешли к редким обменам на границе. А вот теперь дожили и до полноценной торговли.

Прием со стороны местных жителей получился самым, что ни на есть «горячим»! Сколько еще лет должно пройти, чтобы залечить неугасимую ярость и ненависть осетин?

Но эмоции эмоциями, а торговля торговлей. Когда грузинские машины пересекли мост, они будто попали в другое измерение. На территории огромного базара прекращались все стычки и конфликты, а оружие и патроны могло быть только средством купли-продажи. Так гласил закон. За пределами рынка — пожалуйста, но не здесь! Даже самые непримиримые кровные враги, ненавидящие друг друга до боли в костях, могли лишь искоса смотреть друг на друга, но о попытках нарушить мир даже думать не могли. За порядком следила специальная торговая полиция. Это ее солдаты носили нарукавные белые повязки. Такой человек был всегда сыт, обут, одет и уважаем в обществе. Причинение вреда или убийство полицейского грозило злоумышленнику немедленной смертью, а община, которую он представлял, была обязана платить огромный штраф.

…Простоять в огромной очереди пришлось около четырех часов. Люди маялись в машинах. Ни у кого не возникало желания отправиться за речку, где каждый придорожный камень дышал ненавистью и был готов пометить этой ненавистью висок каждого человека, говорящего по-грузински.

Потом, при въезде на территорию рынка, машины были направлены в огромные ангары, где местная «инспекция» осматривала, взвешивала, обнюхивала и декларировала привезенный товар. А именно: семнадцать мешков яблок, почти тонну картофеля, два центнера мягких зеленых груш, шесть ящиков инжира, два центнера арбузов и дынь, мешок отборного табака (первый сорт шел на экспорт, а мужчины в Союзе курили всякую дрянь), четыре ящика яблочной самогонки, десять бутылок чистого виноградного вина, десять мешков кукурузной муки, пять мешков пшеничной муки, сорок стволов стрелкового оружия, пятьдесят автоматических арбалетов, стрелы, деревянные и металлические, патроны, гранаты, различные автозапчасти, строительные материалы, металлические изделия и многое другое.

Все это с кряхтением и матом перетаскивалось из машин на огромные весы, а потом с той же радостью перетаскивалось на склад. Затем пожилая администраторша (этакая советская железная дама в деловом костюме начала двухтысячных годов) определила размер пошлины, которую должны будут взять с грузин за торговлю, и ознакомила с тем, что на цхинвальском рынке можно, что нельзя. «Табу» было всего три, — нельзя торговать наркотиками, нельзя торговать людьми и нельзя занижать цену на товар. На каждый вид товара был составлен примерный ценовой интервал, определена минимальная цена. Выше — сколько угодно, ниже — нельзя. За первое нарушение — нехилый штраф, за второе — еще более нехилый штраф, за третье — выдворение с рынка к чертовой матери с конфискацией товара.

Потом указали места на стоянке для грузинской техники (разумеется, платные). Указали места, где можно расставить походные палатки (спасибо, что бесплатно!). В общем, день был насыщенным и интересным, и уже далеко за полночь, когда черное небо расцвело тысячами звезд, люди свалились спать без задних ног в походных палатках. Сергею снился чудный сон про то, как он перетаскивал несколько сотен мешков с великолепным табаком туда-сюда. И даже во сне он ощущал сильную усталость и дичайшее, засасывающее желание курить…