Да уж, конечно, не Атаса…

 Спрыгнуть и попытаться перерезать ему горло?

 А толку? Их ведь там еще останется три десятка с лишним. Поздравляю. Глупейшая идея.

 Но что еще делать?

 Ждать?

 Чего?

 Дождемся — увидим?

 Серафима невесело вздохнула, перехватила нож поудобнее и приготовилась к непродолжительной, но бесплодной обороне своего хлипкого рубежа.

 И тут ей пришла в голову мысль, что обидно будет помирать даже при всех перечисленных условиях, так и не выяснив один, не дававший ей покоя уже чуть не час, вопрос.

 Она осторожно потянула вздрогнувшую и едва не свалившуюся с ветки октябришну за подол и прошептала:

 - Находка… А, Находка… А скажи мне, почему тут смеяться нельзя? Не то, чтобы особенно и хотелось, конечно, но все же?

 - Нельзя, ваше царственное величество. Ни за что. Блу… хозяева этого места заберут.

 - Куда?

 - Не знаю. Кого они забирали, никто не возвращался.

 - И взрослого тоже?

 - Хоть кого заберут. Они шутить не любят.

 И тут гудящую от усталости, страха и бессонницы голову царевны посетила еще одна идея. Дурацкая абсолютно, но попробовать стоило. Хоть и, скорее всего, только для того, чтобы вычеркнуть ее из списка.

 - Находка, — потянула она ее за подол. — А ты знаешь какой–нибудь заговор, чтобы человек смеяться начал?

 - З–знаю…

 - НУ ТАК ЧЕГО ТЫ ТУТ СИДИШЬ И МОЛЧИШЬ???!!! Говори!.. — яростно прошипела Серафима, нервно поглядывая в туман. — Ты, самое главное, живых, живых заговаривай — умрунов, наверное, все равно не рассмешить!..

 И октябришну как прорвало.

 Почти в полный голос она затарахтела с пулеметной частотой, так, что едва можно было разобрать немудреные слова:

 - Щекотуха–локотуха, щекоти–локоти, у боярина Атаса бока шевели! Щекотуха–локотуха, щекоти–локоти, у боярина Юркого бока шевели! Щекотуха–локотуха, щекоти–локоти, у боярина Щура бока шевели! Щекотуха–локотуха, щекоти–локоти, у боярина Атаса бока шевели! Щекотуха–локотуха, щекоти–локоти, у боярина Юркого бока шевели!..

 Снизу, сперва робко и неуверенно, потом все более конеподобно и истерично, донеслось оглушительное в ватной тишине блудного места ржание.

 Переходящее в пронзительный визг — звук, который Серафима ни при каких обстоятельствах не ожидала услышать от тройки звероподобных вояк, и от которого мурашки забегали по коже [81] как жители растревоженного пьяного муравейника.

 Туман вокруг них сгустился: протяни руку — упрется, закружил, как торнадо в кружке кефира, обдал потусторонним холодом и заставил волосы зашевелиться.

 Находка прижалась к стволу еще крепче, так, что в зебристой коре, наверное, отпечатались ее руки, грудь и щека — никакому блудне вовек не отодрать, и царевна, не долго раздумывая, последовала ее примеру. Что сейчас слышал и чувствовал бедный Саёк — оставалось только догадываться.

 Внезапно разом все стихло.

 Кефир разбавили водой.

 Серафима напряженно, так, что в ушах звенело, вслушивалась в тишину под собой — вглядываться все равно с такой высоты было пока бесполезно.

 Ничего.

 Ни голосов, ни шагов.

 Неужели блудни забрали их всех?!

 Щаз. Размечталась.

 Но как бы проверить?

 И если умруны остались, то почему они никуда не уходят?

 И что делать дальше?

 Но выдвинуть идеи на этот предмет ей не пришлось.

 С соседнего дерева — метрах в двух от них, там, где, по ее прикидкам, должен был прятаться поваренок — раздался какой–то шум, звуки ударов, похожие на пинки, и шмяк маленького щуплого тела, падающего сверху на другое тело, большое и вооруженное.

 - АЙ!!!..

 - Саёк!!!..

 Серафима сиганула, очертя голову, вниз, не успев приземлиться, кромсая ножом направо и налево, но она знала, что чтобы избавиться от умруна, его нужно было пропустить через мясорубку.

 А тут их было пятнадцать.

 Пятнадцать — не тридцать, но и с таким количеством практически неуязвимого противника предприятие ее с самого начала носило печать поражения, и она, в общем–то, не удивилась, когда трое здоровенных угрюмых гвардейцев повалили ее на землю и скрутили за спиной руки.

 Рядом уже лежал Саёк.

 Только Находки не хватает, криво усмехнулась Серафима, и не успела поднять глаза к месту ее укрытия — она тут как тут.

 Свалилась сверху на них, визжит, кричит, царапается…

 Через несколько секунд умруны бросили ее рядом.

 Ну, теперь все в сборе.

 Что у нас в программе дальше?

 Воссоединение с другой бедой? Прямая дорога к Костею?

 Пусть они и не рассчитывают, что я вернусь туда когда–нибудь!

 Им придется меня убить, чтобы привезти туда.

 Но, к немалому недоумению царевны, никто и не собирался ее никуда возвращать, везти, тащить, или совершать какие–либо иные действия, направленные на перемещение во времени и в пространстве, если на то пошло. Умруны просто стояли и молчали, глядя в никуда.

 И чего стоим, кого ждем?

 - Первый, — вывернув шею, чтобы опавшая листва не лезла в рот, строго обратилась она к гвардейцам.

 Один из них — тот, который ближе — повернул голову в ее сторону.

 - Слушаю, матушка.

 Если бы царевна уже не лежала, она, скорее всего, упала бы.

 - Ч–ч–ч… Ч–ч–ч…Кто?.. Как?.. Как ты сказал?..

 - Слушаю, матушка, — послушно повторил умрун.

 - Матушка?! Почему — матушка? — непонимающе заморгала Серафима, стараясь быстро сообразить, где тут скрыт подвох и что это все для них значит.

 - Последний приказ сержанта Юркого был: «хватайте прислугу и царицу, мать вашу», — бесстрастно объяснил гвардеец. — Значит, вы — наша матушка. Командир не может обманывать.

 Остальные умруны согласно закивали:

 - Вы — наша мать.

 Серафима медленно обвела глазами все полтора десятка суровых лиц, и мысленно сделала поправку: «Мать–героиня. Ваша.»

 И тут ей пришла в голову кое–какая идея, проверить на практике которую очень даже стоило.

 - Значит, я — ваша мать? — ласково улыбаясь, уточнила она [82].

 - Так точно, матушка.

 - Тогда развяжите меня немедленно, деточки, — голосом царевны можно было украшать торты и добавлять детям в какао.

 - Никак нет, матушка, — смущенно покачали головами гвардейцы Костея.

 Ах, чтоб вас, дуботолы!..

 - Но почему, карапузики? — вопросила царевна таким же елейным голоском, каким, наверное, коза из сказки пела: «ваша мать пришла, молочка принесла».

 - Приказ командира отменить не может никто. Даже родная матушка, — с сожалением, но твердо отчеканил Первый и опять бесстрастно уставился перед собой.

 Ах, так… ах, так… Ах, вот вы как…

 Ну, тогда я… Тогда я… Я тогда…

 А чего я тогда?

 А если…

 Сердце царевны, снова почуявшей путь к спасению, радостно пропустило удар и заскакало, как кузнечик на допинге.

 - Где ваш сержант? — не терпящим пререкания тоном задала она вопрос Первому.

 - Сержант Юркий пропал в этом лесу, — бесцветно отозвался умрун.

 - А где штандарт–полковник Атас?

 - Штандарт–полковник Атас пропал в этом лесу, — повторилась печальная история.

 - Кто сейчас вами командует?

 - Командиров сейчас нет. Все пропали в этом лесу.

 - Вы знаете, кто я? — если бы у нее не были связаны руки, она бы их уперла в бока, и, скорее всего, это выглядело бы значительно эффектнее, но в ее положении выбирать не приходилось, и поэтому она просто нахмурилась и скроила страшную мину.

 - Так точно. Наша матушка.

 - А еще?

 - Невеста царя Костея.

 - Царь Костей может отдавать вам приказы?

 - Так точно.

 - Сейчас его здесь нет. Но здесь я — его невеста. И поэтому командование бедой я принимаю на себя! Ма–а–а–алчать!!! Равняйсь! Смиррр–на! Равнение на меня!

 Все пятнадцать гвардейцев наклонились и уставились на Серафиму.

 Наверное, потому, что это была единственная форма равнения, возможная в ее лежачем положении.