Елена, которой и впрямь приходилось последние несколько дне питаться только тем, что Дионисий приносил для нее из своих походов по оккупированному дворцу — самому–то ему требовался только чай, и то, скорее, в качестве ритуала, нежели продукта — затрясла головой:

 - Нет, что ты, что ты, все просто замечательно!

 - Ну, чего бы тебе хотелось, царица? Не скрывай, пожалуйста. Чем могу — помогу.

 Она пожала плечами.

 - Ну… Этим летом, когда мы с Ионом гостили в Мюхенвальде, нам однажды подавали вамаяссьскую кухню… Там были какие–то то ли суси, то ли суши… Тогда я это разок откусила и больше не смогла. А теперь у меня такое странное желание… Как будто я эти суси целый день все ела бы и ела.

 - Я сделаю все от меня зависящее, — деловито кивнул Дионисий. — Сейчас я пойду, возьму кулинарную книгу и посмотрю, как их готовят.

 Он встал и сделал шаг по направлению к залу библиотеки, с облегчением приветствовав завершение разговора о прошлом.

 Это ощутила и Елена. Также она почувствовала то, что если не задаст свой давно жегший ей язык вопрос сейчас, то уже не задаст его никогда.

 - Тебе было очень одиноко, и потому ты стал писателем? — зажмурив глаза, что как будто придало ей решимости, выпалила она.

 - Ты… знаешь?.. — испугано обернулся и вскинул на нее свои неправдоподобно голубые глаза Дионисий.

 - Ой… Извини… Прости меня… Пожалуйста… Я не хотела подглядывать… Но я нечаянно увидела на столе рукопись… Невзначай прочитала несколько строк… и поняла, что она — это ты… — Елена неуклюже оправдывалась, и щеки ее горели от смущения и стыда. — Извини меня… Но если ты не хочешь — я никому не скажу… Клянусь…

 Маленький библиотечный покраснел и поник не меньше ее.

 - Теперь и ты будешь смеяться и презирать меня… — едва слышно проговорил он одними губами.

 Слова оправданий и извинений застряли у царицы в горле.

 - П–почему? — непонимающе уставилась она на него. — П–почему я должна смеяться? И презирать?

 - Потому что я посмел захотеть стать высшим существом на свете — писателем… — не поднимая глаз, произнес безжизненно хозяин библиотеки. — Потому что она — это на самом деле я… Я читал, что была одна дама, писавшая романы под мужским псевдонимом, чтоб никто не догадался, наверняка, и я подумал… Чтоб никто не догадался, что я — это я… Я решил… Но сейчас, когда ты затронула эту тему… Кто я такой, чтобы… Зачем только я стал писать свои истории? Надо было послушаться голоса разума и выбросить их или сжечь! Я столько мучался, столько думал и передумывал, перед тем, как отправить свою первую рукопись в издательство — едва ли не дольше, чем создавал ее!.. Ах, отчего, почему я не смог передумать еще один — последний! — раз…

 - Дионисий, — осторожно прикоснулась к ручке библиотечного Елена.

 Она дрогнула, но не отдернулась.

 - Дионисий, — повторила она. — Ты не понял. Если ты мне не запретишь, то при первой же встрече с моими боярынями я расскажу им всем, что познакомилась с самРй благородной синьорой Лючиндой Карамелли! И они позеленеют и умрут от зависти! В страшных муках! Все до единой! А я при этом буду горда так, как будто это не ты, а я лично написала все эти головокружительные романы, которыми зачитывается весь… всё… вся…

 Дверь библиотеки тихонько заскрипела и стала медленно отворяться.

 

 

 * * *

 

 

 Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.

 - Я так больше не могу, Арина, — трагическим шепотом жаловалась младшая Конева–Тыгыдычная сестре. — Мне все время кажется, что из темноты на нас кто–то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает…

 - Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, — снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. — Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода — ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.

 - Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?

 - А чего тут бояться? — гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.

 Ответного взгляда она не получила, и оттого отнюдь не повеселела.

 Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.

 - Ларишка, Ларишка, о чем они говорят, ашь?

 - Наташа говорит, что страшно тут, а Арина — что нечего бояться, стены одни кругом голые.

 - Нешего, говоришь? — негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. — А ты про белого шеловека шлышала?

 - Про кого? — замирая от возможности по–настоящему испугаться, переспросила Наташа, хотя прекрасно все расслышала с первого раза.

 - Про белого шеловека. Штарые люди шкажывают, што в поджемных ходах по ночам бродит белый шеловек. Он к людям не подходит. Впереди тебя пройдет — иж одной штены выйдет, в другую войдет — и нет его. А на шледующий день тот, кто его видел, помирает.

 - Отчего помирает, бабушка? — расширив глаза, прошептала театральным шепотом Лариса.

 - А ни отшего. Придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел, — убежденно сказала старушка.

 Наташа ахнула, Артамон шагнул к ней и сурово сказал:

 - Не бойтесь. Я вас защищу, если что. У меня лопата.

 - Не придумывай, боярыня Серапея! — донесся из авангарда веселый голос графа. — Какой тебе в наш просвещенный век белый человек! Страшилки это все детские!

 - А вот и нет, граф Петр, не жнаешь — не…

 - Ай!!! — взвизгнула вдруг Арина, словно ошпаренная кипятком, и метнулась в руки первого попавшегося человека [15]. — Я видела!.. Видела!..

 - Что?

 - Что ты видела?

 - Ариша, что с тобой?..

 - Я… там что–то белое… в тени… промелькнуло… мне плохо…

 И повалилась в обморок прямо в поспешно подставленные ручищи Артамона.

 - Девочка моя!..

 - Арина!..

 Бояре остановились и сгрудились вокруг бесчувственной боярышни.

 - Это она белого шеловека видела, — с мрачным удовлетворением сообщила Серапея.

 - Она теперь умрет?..

 - Не бойтесь, не умрет, — прогудел откуда–то сбоку Никодим. — боярыня Серапея говорит, что чтобы после этого умереть, надо прийти домой и лечь в свою постель. Если дело упирается только в это, мы бессмертны. Белые человеки могут ходить туда–сюда толпами.

 - Бесчувственный ты человек, боярин Никодим! — хмуро буркнул Артамон и помахал перед носом девушки лопатой, создавая ветерок.

 Арина мужественно выдержала два прямых попадания лопатой по кончику носа и кучу засохшей земли, просыпавшейся ей в лицо, и открыла глаза только когда Серапея предложила собственнолично сделать ей искусственное дыхание.

 - Ах… Где он… — прошептала она, не сводя испуганных очей с лица Артамона.

 - Я здесь! — важно нахмурился он, всем своим видом показывая, что появись здесь хоть толпа белых людей, как предположил боярин Никодим, он со своей верной лопатой горой встанет на защиту.

 - А… белый человек?..

 - Ушел. Пропал. Его не было. Тебе показалось, — быстро посыпались со всех сторон объяснения.

 - Ариша, деточка моя, тебе плохо? — чуть не плача, склонилась над ней мать.

 - Нет… да… ноги не слушаются…

 - Это у ней паралич нашинаетшя, — со знанием дела объявила боярыня Серапея. — Потом горячка навалится — и…

 - Я тебя понесу, — потупив очи, предложил могучий Артамон. — Если ты не возражаешь…

 - Нет… да… пожалуйста… Мне уже все равно… — слабо простонала она и нашла в себе, очевидно, самые распоследние силы слегка приподняться, чтобы Артамону было удобнее подхватить ее на руки.

 - А вот ешше такую ишторию рашкаживают, — продолжила Серапея, едва группа снова тронулась в путь. — Иногда под жемлей штоны шлышатьшя нашинают. И штонет кто–то, штонет, и жалобно так… И непонятно откуда донощится — то ли шправа, то ли шверху, то ли шнижу… Так душу и раждирает… А потом как жамолкнет — так шражу и обвал.