— Мы должны вернуться в свой полк, товарищ майор, — прогудел Даурен из-за спины Кулянды.

Хирург с интересом оглядел Даурена, его лицо в мелких прыщиках с крупными бугорками надбровий. А Даурен смотрел на хирурга, как бодливый бык.

— Вы обождите немного, — проговорил хирург и обратился к Кулянде: — Все-таки вы подумайте.

— Нет, товарищ майор, простите меня. Я... Мы должны вернуться в полк. Наш батальон... Наш батальон в трудном положении.

Кулянда, хорошо говорившая по-русски, сейчас не могла подобрать убедительных слов. Но лицо ее выражало, что она приняла бесповоротное решение. И хирург понял, что не сможет удержать ее здесь.

IV

С юных лет фортуна, как говорится, баловала Уали, опекая его с редкой заботливостью. Он был удачлив и в школе и в институте. Его товарищи, окончив институт, разъехались учительствовать по маленьким городишкам, по далеким аулам. А он остался в Алма-Ате, в аспирантуре и по совместительству преподавал в институте. Готовил научную работу.

Поначалу собственные успехи казались Уали немного удивительными: уж очень гладко, без особого труда, не спотыкаясь, легко и быстро карабкался он по ступеням должностной лестницы. Но шло время, и он уверил себя, что иначе и быть не может. Он убедился в своем превосходстве над сверстниками.

Военная служба на несколько лет приостановила восхождение Уали к высотам науки. Конечно, он не собирался навеки остаться в армии, но и здесь не терял времени. Хоть и не с прежней быстротой, Уали продвигался вперед. Пробыв недолгое время командиром взвода, он перешел на штабную работу. Трудно сказать почему, но Купцианову он нравился. Сам Уали считал себя неподкупно справедливым, прямым, горячим человеком.

Однако людям, вышестоящим по званию и должности, Уали никогда не противоречил. Подобострастия, угодливой предупредительности он не допускал, но, не унижая себя и держась с начальством на равной ноге, умел найти к нему тонкий подход. «Товарищ майор, — говорил он Купцианову, — вы сегодня не отдыхали. У телефона посижу я. Отдохните». В устах Уали слово «майор» звучало значительно и веско, почти как «генерал». Иногда он разрешал себе рассердиться. Он говорил Купцианову: «Позвольте заметить, товарищ майор, вы часто без всякой надобности ходите на передовую. Какая польза от неоправданного риска? Не забывайте, что под нашим началом весь полк».

Купцианов спускал ему эти вольности. Больше того, он начинал оправдываться: «Что же делать? Не могу я усидеть в штабе».

Когда выпадали свободные часы, Купцианов любил делиться с Уали своими размышлениями. Как правило, разговор начинал Уали. Заметив, что Купцианов скучает, он говорил, к примеру: «Знания наших командиров в области тактики и стратегии, на мой взгляд, еще недостаточны. Не говоря о Мольтке, Веллингтоне, очень немногие знакомы даже с Клаузевицем». И с грустным видом поглядывал на Купцианова. «Да-а, Клаузевиц — большой теоретик, — оживляясь, откликался Купцианов. — В одном его труде...»

Нужно сказать, что Купцианов питал пристрастие к истинам малоизвестным и любил покичиться своей широкой эрудицией: в его речи постоянно мелькали незнакомые имена, названия малопопулярных книг, полузабытые события.

В хороших отношениях был Уали и со Стрелковым. Он часто вносил предложения: «Товарищ комиссар, необходимо, как я полагаю, провести политическую работу среди командиров и бойцов штаба. Я согласен прочитать им лекцию по истории», или: «Хочу прочитать передовую статью «Красной звезды» работникам штаба. Хороший материал по воспитанию у бойцов чувства ненависти к врагу». У него была особая способность угадывать настроение любого человека, безошибочно подбирать к нему ключ.

К сегодняшнему бою Уали подготовился заранее и чувствовал себя внутренне собранным. То, что он взял верх над Ержаном и сумел влюбить в себя прелестную девушку, казалось ему хорошим предзнаменованием.

Что нужно делать дальше? Главное — проявить разумную, расчетливую храбрость на виду у начальства — и повышение обеспечено.

Позиции роты затопил густой кудряво-черный дым: он дотянулся и до командного пункта, где находился Уали.

Разрывы близко и часто падающих снарядов сливались в один сплошной, пронзительный вой.

Даже в эту минуту, владея собой, Уали смотрел в бинокль на передний край, затянутый клубящимся синим дымом. Порой не верилось, что в ста пятидесяти метрах отсюда, под дико пляшущей дубинкой смерти, может уцелеть хоть одна живая душа. Сверлящие, гудящие звуки не стихали, дым надвигался, колеблясь, словно черная туча.

«Началась великая битва, — подумал Уали. — Да сопутствует нам удача!»

— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант! — закричал телефонист, сидевший в щели. — Вас просит комбат.

Уали взял трубку в руки.

— Товарищ Молдабаев, товарищ Молдабаев...

Голос в трубке внезапно осекся. Сколько Уали ни кричал: «Алло», ответа он не слышал. Телефонист, горбясь, выкарабкался из щели и побежал исправлять провод. Дожидаясь его возвращения, Уали сел на дне ямы, Телефониста все не было. Уали поднялся, собираясь обойти передовую, и вдруг почувствовал, что ему мучительно не хочется высовывать голову из окопа. Страшно? «Да-а... интересно получается. Уж ты, дружок, не испугался ли? — удивленно спросил себя Уали. — Нет, не в этом дело. Могу же я посидеть немножко!»

— Полещук, веди наблюдение за передним краем! — крикнул Уали ординарцу.

— Есть, товарищ командир! — ответил Полещук.

Он и без напоминания глядел вперед. Немного спустя Полещук повернулся к командиру роты:

— До чего жарко палят, собаки! Видно, всерьез переходят в наступление.

Уали посмотрел на лоснящееся, грязное лицо Полещука. Голос солдата, его движения были спокойны.

— Почему задерживается телефонист? — начиная нервничать, спросил Уали.

— Кто его знает? Может, садануло его, — ответил Полещук, не отводя глаз от позиций роты. — Связисты такой же народ, как и все мы, грешные. Сами не стреляют, а от пули не застрахованы.

Уали не мог понять Полещука. Можно ли говорить так спокойно в смертельно опасную минуту? Или вовсе не знает страха, или дурачок?

В окоп, прямо к ногам Уали, свалился связист. Уали вытащил из-под него занывшую ступню, оторопело оглядел связиста. Тот — маленький чернявый юркий паренек — поднял голову и улыбнулся через силу:

— Простите, товарищ командир. Не заметил вас.

— Ничего. Связь наладили?

— Наладил, товарищ командир. Только руку немного царапнуло. Вот и запоздал. Еле управился одной рукой.

Полещук быстро обернулся.

— Что, садануло тебя, Темирка?

— Садануло, — болезненно улыбаясь, ответил Темир.

— Ну-ка перевяжи, Вася.

Полещук вытащил пакет и разодрал рукав гимнастерки связиста. Из предплечья был выдран кусок мяса. Уали отшатнулся, увидев страшную кровоточащую рану.

— Эге, дружище, придется тебя в санбат. Ляжешь в госпиталь, — сказал Полещук, перевязывая руку Темира.

— Пойду после боя. Трубку и одной рукой смогу держать, — ответил тот, морщась.

Уали почувствовал, как самообладание покидает его. У него уже не было сил заставить себя высунуть голову из окопа. «Полещук ведет наблюдение. Зачем мне зря подставлять лоб под пулю? Не ровен час, выбьют из строя до первой атаки». И он снова спросил себя, внутренне ощетинясь: «Уж не боюсь ли я? Нет, нет... Это здоровый расчет... К чему слепая отвага?»

У самого края окопа разорвался снаряд. Было такое ощущение, словно по затылку и спине Уали ударили тяжелой доской. Тело отяжелело, уши заложило. Дым с привкусом каленого железа ворвался в горло, сверкнула мысль: «Если б я выглянул из окопа?..»

— Немцы пошли в атаку!

Резкий выкрик Полещука высвободил Уали из глухоты. Он вскочил на ноги. Вначале ничего не увидел — впереди стояла пелена сплошного дыма. Временами она разрывалась. И вот в просвете на миг показались две перебегающие фигурки — показались и снова скрылись. Спустя немного времени дым рассеялся, и цепь наступающих немцев вырисовалась четко. На фоне серой, размытой осенними дождями неприветливой земли были видны шинели: не зеленые, не черные, не синие — в них было какое-то нестерпимо противное сочетание трех цветов. Наступающих фашистов Уали ощущал не как людей живой плоти, а как символ омерзительной, гадкой, словно жаба, отталкивающей смерти.