Шли дни, и Кулянда убеждалась, что ее подозрения сбываются: Раушан нравилась Ержану. Но любовь Кулянды разгоралась, как огонек на ветру. Кулянда ревновала Ержана к Раушан, но никто не догадывался об этом. Она полюбила Раушан и не могла стать на ее пути.

Никогда не забыть Кулянде той лунной ночи при отступлении, когда она была ранена. Пуля ранила ее тело, но душа была ранена еще раньше. Кулянда видела, как Ержан и Раушан ушли вместе. Сердце девушки догадливо: она была убеждена, что в эту лунную ночь Ержан раскроет перед Раушан свое сердце. «Ну и пусть, а мне какое дело, ну и пусть», — прошептала она, задыхаясь, не зная, как и чем себя утешить.

Начался бой. Кулянда не помнила, как очутилась во взводе Ержана, вместе с солдатами она шла впереди и часто оглядывалась на Ержана, боясь потерять его из виду. Когда Ержан, споткнувшись, упал, сердце ее захолонуло. И в этот миг пуля врага зацепила Кулянду.

Подбежавший Ержан приподнял Кулянду с земли, спросил с испугом:

— Куда ранена? Сильно?

...Его лицо и сейчас стоит перед глазами Кулянды. Новый город, новые хорошие люди, а душой она по-прежнему в полку. К главному хирургу она привязалась, как к отцу родному. Он сказал: «Еще есть время для размышлений». Нет, она не может согласиться. Не в силах. Ее грызет тоска.

Однажды на улице кто-то окликнул Кулянду по имени. Кряжистый солдат-казах вразвалочку шел к ней, губы его растянулись в улыбке. Еще издали он закричал:

— Привет тебе, Кулянда, привет! Я тебя сразу признал!

Конечно, она не раз его встречала: уж очень знакомое лицо. Но не помнит ни имени, ни фамилии.

— Забыла? Помнишь, ты в санвзводе перевязывала мне руку? А теперь и у самой рука попорчена. Видать, немец обоим нам целил в одно место.

Здоровой рукой солдат поддерживал висящую на бинте раненую руку.

— Вижу, ты не признала меня.

— Подожди, сейчас, сейчас вспомню, — растерянно проговорила Кулянда.

— Ай нет, по глазам вижу — не узнала. Я — Даурен. Тот самый герой, который, не успев повоевать, уже схватил пулю.

— А-а, теперь вспомнила! Только вот имя твое забыла, ты не сердись. Но какая удача, что мы встретились, я так соскучилась по полку!

Кулянда в самом деле была счастлива.

— Наверное, не по полку соскучилась, а по какому-нибудь молоденькому командиру, — шутливо проговорил Даурен.

Кулянда отвыкла от шуток. Тон Даурена ей не понравился. Она оборвала:

— Не успели увидеться, а уже распустил язык.

— Да что ты? Ведь я шучу. Если нельзя — прости. Не стану. Да как я мог думать? Мне и в голову не пришло, что ты можешь рассердиться.

Смущаясь, он горячо покраснел и при этом улыбался все шире. При взгляде на него нельзя было удержаться от смеха.

— В другой раз постарайся обойтись без шуток, — наставительно сказала Кулянда.

— Ладно. Подчиняюсь вашему приказу, — покладисто ответил Даурен.

С появлением в госпитале Даурена Кулянда повеселела. Вначале она немного сторонилась Даурена, он казался ей грубым. Но, наперекор своему быковатому, бодливому виду, Даурен при ближайшем знакомстве оказался человеком выдержанным и скромным. Они подолгу разговаривали, гуляли вместе. Даурен избегал шуток.

Однажды вечером, по своему обычаю, Кулянда вошла в палату и села на стул возле двери. Никто в этот тихий час не беспокоил ее просьбами. Раненые дремали или, откинувшись на подушки, думали о далеком доме, о детишках, о женах, другие переговаривались тихими голосами.

— О чем задумался, Серега? — громко спросил один своего соседа по койке и похлопал его по груди. — Битый час ты глядишь в потолок и ничего не слышишь.

Сергей медленно поднял голову с подушки:

— Эх, друг милый... Скучаю по невесте, мочи нет. Варей звать. Скучаю. В июле сговорились свадьбу сыграть. А тут война. Чую, исстрадалась она обо мне, думает.

В сумерках не было видно выражения лица Сергея, от звука его голоса повеяло на Кулянду горячим дыханием тоски.

Второй раненый расхохотался:

— Брось смешить, парень! Уж так, наверное, исстрадалась, что давно нашла тебе замену. Знаем мы ихнюю манеру — нынче слезы, завтра смех!

Серега задвигался на койке. Приподнялся и, наклонившись к соседу, прохрипел с угрозой:

— Ты, дядя Петя, попридержи язык. Не позволю... Ты Варю не знаешь и с вертихвостками ее не равняй. Есть девушки легкие, а есть — золотые. Как ты можешь оскорблять? Не позволю!

На глаза Кулянды навернулись слезы. Из-за нее никто так не мучается. Никто не крикнет: «Как ты можешь оскорблять? Не позволю!» Кто за нее заступится? «Почему я такая несчастная?» — думала она. Ей стало сиротливо. Крадучись, она вышла в коридор, села на подоконник и долго плакала, прижавшись лбом к стеклу.

— Кулянда, Кулянда! — окликнул ее осторожный голос. Это был Даурен. Она торопливо вытерла глаза платком. Что он ходит за ней, как тень? В ней поднялось раздражение. А он снова окликнул ее:

— Кулянда, Кулянда! Ты плачешь! Тебя кто-нибудь обидел?

— Ничего я не плачу. Никто меня не обидел.

«Что ему от меня нужно? — думала она. — Вот привязался».

Но Даурен и не собирался уходить. Он неуклюже топтался перед нею, опустив голову. Какой беззастенчивый человек! Вместо того, чтобы пройти мимо, сделав вид, что не заметил ее слез, он стоит и бормочет какие-то глупые слова. Кулянда не на шутку рассердилась:

— Какое тебе дело до меня?

Даурен не обиделся. Кажется, даже смущение его прошло.

— Не сердись, Кулянда, — произнес он спокойным голосом. — Не расстраивайся. Выйдем лучше на свежий воздух.

Кулянда равнодушно пошла за Дауреном. Рыхлый снег, выпавший поутру, к обеду подтаял и осел. Посреди немощеной улицы, примятый колесами машин и подвод, он превратился в грязную жижу. Холодный воздух приятно вливался в грудь.

Даурен казался печальным. «Быть может, у него тоже горе?» — подумала Кулянда.

Пройдя два квартала в молчании, Даурен внимательно взглянул на Кулянду:

— Ты от кого об этом услышала?

— О чем? О чем ты? — тревожно спросила Кулянда.

Даурен с недоумением посмотрел на нее.

— Ты не знаешь? Так из-за чего же ты тогда плакала?

Кулянда ничего не могла понять.

— Зачем тебе это знать? Захотелось поплакать, вот и поплакала.

— А я был уверен, что ты знаешь...

Даурен умолк.

Конечно, он скрывал что-то недоброе. Кулянда встревожилась еще больше:

— О чем ты говоришь? О чем?

— Наш батальон попал в окружение.

— Кто тебе сказал? Не может быть!

— Да похоже, что правда, — Даурен втянул ноздрями воздух. — Сегодня доставили раненого сержанта из нашего полка. Он и рассказал.

Кулянда, боясь поверить, повторяла невнятно:

— Правда? Ты уверен? Уверен?

Только теперь Кулянда почувствовала, как сроднилась она с людьми своего полка: она делила с товарищами тяжесть похода, горечь отступления, все радости и печали суровой фронтовой жизни. Теперь она осиротела, словно семья ее вымерла. Она вдруг почувствовала и одиночество свое и бессилие. На кого теперь опереться? На Даурена?

— Как нам быть? — спросила она растерянно. — Что же нам делать?

— Мы должны вернуться в дивизию, в свой полк. Моя рана зажила. Неизвестно, зачем еще врачи возятся со мной, — ответил Даурен.

— Но в полку уже нет нашего батальона.

— Если нет нашего батальона, то есть другой. Части, попавшие в окружение, не сидят сложа руки. Они выходят из окружения с боем. Вот увидишь, и наш батальон пробьется, — успокаивал Даурен.

Кулянда, не раздумывая дальше, заявила:

— Тогда пойдем к главврачу. Пусть выпишет нас из госпиталя!

Когда Кулянда и Даурен вошли в кабинет главного врача, он строго посмотрел на них поверх пенсне, но этот взгляд не остановил Кулянду. Она была полна решимости.

— Товарищ майор! Отправьте нас в часть.

— По этому поводу мы уже подробно говорили с вами, — сказал врач. — А вы опять начинаете всю музыку сначала. Что же, придется повторить. Во-первых, вы еще не долечились. Во-вторых, я полагал, что вы уважите просьбу старика. Есть еще время подумать.