Сначала он жадно искал сочувствия к себе на лицах собравшихся. И не нашел. Он понял, что вызвал общее отчуждение, если не осуждение. И еще он понял, что здесь нет ни одного человека, который оправдывал бы его.

Сердце его сжалось, как у жеребенка-трехлетки, отбившегося от косяка.

Жакыпов разошелся. Он сыпал обвинение за обвинением, подкрепляя их взмахами кулака:

— Нельзя спустя рукава смотреть на поступок Кайсарова, порочащий советского командира. Следует придать этому делу политический смысл. Это не просто нарушение дисциплины, поэтому нужно применить суровое наказание.

Каждое свое «нужно» он кулаком вколачивал в воздух. Наконец Жакыпов закончил. Люди молчали. Стрелков, проводивший заседание, повернулся к Уали:

— Имеете ли что-нибудь добавить?

Уали был доволен таким оборотом дела. Он резво вскочил.

— Что мне повторять одно и то же! — крикнул он. — Товарищ Жакыпов изложил дело всесторонне и объективно.

— Товарищ Кайсаров, что скажете вы?

Ержан поднялся. Словно не понимая вопроса, он молчал. Только вчера ему казалось, что он будет много, убедительно и горячо говорить, стоя с Уали лицом к лицу. Но слова не шли на язык. Стрелков пристально посмотрел на Ержана:

— Почему молчите? Правильно ли говорил Жакыпов?

— Нет.

— В чем неправильно? — пытливо взглянул Стрелков.

Ержан промолчал.

Уали, который нервно ерзал на стуле, вздохнул свободнее.

— Больше ничего не имеете сказать?

— Ничего.

Поднял руку Кусков:

— Можно задать вопрос?

Стрелков разрешил. Кусков поднялся и медленно провел рукой по русым, волнистым, аккуратно причесанным волосам.

— Товарищ комиссар, — проговорил он. — Обстоятельства дела как будто понятны. Непонятно только, из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Давайте уточним именно это.

Вчерашнее столкновение живо стояло перед глазами Ержана. Разговор о Раушан. Фиктивное заявление Уали о награде. Отвратительно льстивый, угоднический смех его. Нет, невозможно выливать всю эту грязь перед товарищами. Придется сказать все — и о Раушан тоже. Невозможно, нельзя...

— Может быть, вы подробно расскажете, с чего началось? — Стрелков смотрел на Уали. Больше всего Уали опасался именно этого вопроса. Здесь легко было поскользнуться. Поэтому он заранее подготовил свой ответ. Молчание Ержана было ему на руку.

Он ответил:

— Не считаю нужным, поскольку Кайсаров молчит. К тому же это не играет роли в оценке его поведения.

Затем говорил Мурат, и говорил недолго. Казалось, мысли его скованы. Неодобрительно оценив выходку Уали, он заявил:

— Молдабаев ни слова не сказал о причине, вызвавшей ссору. А между тем выясняется, что Кайсаров задел его самолюбие. Говорите, Кайсаров издевался? Это как понять? Назвал трусом? Так?

Он посмотрел на Уали. Этот прямой взгляд Уали выдержал не без труда, но возбуждение еще не оставило его, и он быстро ответил:

— Я же, говорил: Кайсаров задел во мне достоинство человека и командира.

Арыстанов взглянул на Парфенова и комиссара полка и вдруг предложил:

— В таком случае докажите обратное. Доложите, о вашем желании драться в окопах. Сейчас не хватает командиров рот. — Он опять обернулся к генералу. — По-моему, надо поддержать желание товарища Молдабаева. Не хватает командиров на передовой. Вот случай успокоить его оскорбленное, самолюбие.

— Мне кажется, старший лейтенант Молдабаев еще не высказывал такого желания, — заметил Парфенов.

Уали понял, что отступать теперь нельзя. Как человек, собирающийся прыгнуть в ледяную воду, он возбужденно вскочил на ноги:

— Я давно намеревался проситься на передовую. Вчера по собственной инициативе участвовал в атаке.

— Вот это слово боевого командира, — сказал Мурат то ли одобрительно, то ли с иронией. — А по отношению к Кайсарову следует применить наказание. Он его заслужил.

— А что я говорю? Понять не могу, почему он обвинил меня в трусости. Я лишь успел сказать «не оскорбляй!», как он буквально осыпал меня оскорблениями. Живого места на мне не оставил!

— А разве вы проявили трусость? — спросил Мурат.

Уали с улыбкой повернулся к Мурату думая что комбат шутит. Но так и застыл, не успев согнать улыбку с губ. Глаза Мурата смотрели ему в душу.

— Нет... нет... в этом я не повинен.

Купцианов соединил кончики пальцев и, шевеля ими, усмехаясь, сказал Мурату:

— Насколько мне известно, именно Молдабаев первым поднял ваш батальон в атаку. Даже если мы не будем возвеличивать его как героя, то и обвинить и трусости такого командира нет оснований.

Довольный, что одернул Мурата, Купцианов иронически рассмеялся. Он считал иронию подходящей к случаю.

— Если это так, то он мог сорвать всю атаку;— суровым тоном произнес Мурат. — Взвод Кайсарова поднялся без сигнала.

Стрелков постучал костяшками пальцев по столу:

— Товарищи, времени у нас немного. Не будем отвлекаться в сторону. Сейчас речь идет о поступке Кайсарова. Ну, кто еще выступит?

Некоторые командиры обвиняли только Ержана. Кусков же переложил вину на обоих. Ержану было особенно тяжело, что политрук, на дружбу которого он рассчитывал, сейчас отдалился от него.

Тяжело было слушать бичующие слова от близкого человека. Они встретились глазами. Кусков выдержал взгляд. Видно, для него Ержан был одним из многих, и только. Что-то близкое, к возмущению поднялось в душе Ержана. «Я думал, ты надежный товарищ, готовый прийти на выручку в трудную минуту. А на деле ты, как все...» Но вот что удивительно: как ни возмущался Ержан, Кусков не падал в^-его глазах. По мере того как Кусков выкладывал свои обличения, он как бы отводил от Ержана все дальше и, несмотря на это; становился в его глазах еще выше. Человек, которого Ержан ставил наравне с собою, вдруг приподнялся над ним — итак высоко приподнялся, что не дотянешься рукой.

Кусков продолжал:

— Казахи говорят: без ветра и трава не шелохнется. Вот ветер и подул. В том, что произошло, я обвиняю не одного Кайсарова. Виновны обе стороны. Но Кайсаров упорно не хочет говорить, из-за чего возникла ссора. Как бы там ни было, но это не просто ошибка. За этим что-то кроется, задета честь. Понятно, чтобы напрямик рассказать о таких вещах, нужно иметь мужество. У Ержана этого мужества не оказалось, что же касается Молдабаева, то этак, бочком, улыбаясь и приплясывая, походил вокруг да около. Создается впечатление, что ему выгодно спрятать корешки. — Кусков напрягся, говоря это, скулы его обострились, и кожа будто потемнела на лице, оттеняя блеск серых глаз. — Докапываться до сути сейчас нет времени. Но если мы не зальем костер, то в трудный час еще может потянуть дымком, а дымок разъедает глаза. Мы должны обвинить обоих. В трудный час, требующий от нас мужества, дисциплины и справедливости, такой поступок простить невозможно. Это ржавчина. Ее необходимо удалить, как бы это ни было болезненно.

И Парфенов, и Стрелков пришли к единому решению. Высказывания товарищей и приговор тяжело легли на плечи Ержана.