— Медикам болеть не положено, — пробасил Коростылев. — Проходи вперед, молодой человек.

Он не очень-то радушен, этот Коростылев, и его обращение «молодой человек» прозвучало так: «Знаем вас, юнцов, сразу видно, что притащился к девушкам».

После такого приема Ержану следовало бы уйти, но поезд тронулся. Волей-неволей Ержан остался.

В вагоне было тесно, и Ержан не знал, как разговаривать с девушками на глазах малознакомых людей. Но он, так сказать, уже ступил на бревно и даже добрался, балансируя руками, до середины, стало быть, надо, несмотря на опасность сорваться, идти до конца.

Как ни стеснялся Ержан людей, он довольно независимо подвел Раушан к двери вагона, сказав:

— Сегодня мы проехали мои родные места.

— Вот как? Вы родились в этих местах? — откликнулась Раушан. — Наверное, ваши родители вышли к поезду попрощаться?

— Нет. Они живут далеко от железной дороги. А заранее я не мог им сообщить. — Ержан вздохнул. — Сегодня я прощался с родной стороной. Вы только поглядите на эту степь. Красиво! Прощай, степь! Жди нас с победой!

Ержан взмахнул рукой.

— Ничего я здесь не нахожу красивого, — недовольно сказала Раушан. — Вот уже второй день ни деревца, ни речки, ни кочки. Скучно.

Ержан ошибочно думал: все, что нравится ему, должно нравиться и ей, что радует его, должно радовать и ее. Слова девушки отрезвили его. Он проговорил сдержанно:

— Это у железной дороги так скучно. А впереди мы еще будем проезжать много красивых мест: речка Каинды, речка Талды, горы.

Раушан не хотелось огорчать Ержана. Она сказала:

— И в наших местах есть горы и реки. Наши горы не такие высокие, как алма-атинские, но они красивее.

— Вы где родились?

Она рассказала, что росла в маленьком городе Восточного Казахстана, а родилась около Кокчетава. Но те места она помнит плохо.

Лет десять назад ее отец работал в Чимкенте. Этот жаркий, пыльный город хорошо сохранился в памяти Раушан. Потом они жили в окрестностях Усть-Каменогорска. В этом году, окончив десятилетку, приехала в Алма-Ату, поступила в вуз. Приехала пораньше и остановилась у родственников, решила хорошо подготовиться к экзаменам. А тут началась война. Одни уходят на фронт, другие, не покладая рук, работают на оборону. Молодому здоровому человеку как-то неуютно без главного дела. Это же так легко понять.

Она, Раушан, не какая-нибудь девушка старого времени, ничего на свете не понимающая и от всего далекая. Она перечитала горы книг, не пропустила, кажется, ни одного фильма. Сколько смелых женщин было в гражданскую войну! Разве могут нынешние девушки отстать от них? Раушан подала заявление о зачислении в армию, скрыв это от брата. Она знала, что он будет недоволен. Золовка — женщина старых понятий. Не совсем, конечно, но отчасти. Узнав, что Раушан уезжает, золовка разливалась в три ручья: «Да разве это женское дело — война? Тяжело тебе будет, моя баловница». Ей и в голову не приходило, что нынешние казахские девушки в отваге не уступают ребятам: нужно винтовку держать — возьмут и винтовку.

В ней, в золовке, было кое-что от старины, этого не скроешь, но она человек доверчивый, простодушный, и сердце у нее золотое. Раушан уже немножко соскучилась по ней и по матери. Потом Ержан узнал о заветной мечте Раушан: воевать не в санитарках, а разведчицей или снайпером. Она уже говорила об этом с командиром батальона капитаном Арыстановым. Вначале он и слушать не стал — ребячество, вздор! А потом задумался и сказал, что будущее покажет.

Пока он посоветовал ей как можно лучше исполнять обязанности санитарки. Поэтому Раушан считает себя в санвзводе человеком временным.

К чему еще горячо стремилась Раушан — это попасть на Западный фронт, на Московское направление, где в эти дни враг наступал с особенной яростью. Как только Раушан сказала об этом, Ержан поддержал ее. Здесь он чувствовал себя компетентным. Несколько снисходительно, чего он и сам не заметил, молодой командир остановился на стратегических моментах, высказал авторитетное суждение о развитии дальнейших операций, а также уверенность в том, что их дивизию бросят именно в Московском направлении.

Кулянда окликнула их и предложила сыграть в домино. В игре Коростылев с Куляндой были партнерами, а Раушан — партнером Ержана. Теперь им казалось, что они уже давно знакомы.

И вот, постукивая костяшками, Ержан с таким видом поглядывал на Раушан, будто у них был общий секрет, надежно укрытый от посторонних.

«Пусть они поиграют в домино, а у нас с тобой есть что-то получше», — было написано на лице Ержана. Раушан часто вскидывала на него свои черные глаза, словно спрашивала: «Как сыграть дальше? Боюсь, перепутаю». И он, готовый на плутню, подсказывал ей ход энергичной мимикой.

— Ну, ну, вы там вдвоем, не перемигивайтесь! — басом говорил Коростылев,

И от этого слова «вдвоем» на душе у Ержана теплело. До чего же мило для слуха словечко «вдвоем».

— Раушан, следи за своим джигитом, пусть не заглядывает в чужие руки! — сказала немного погодя Кулянда.

— Нет, нет, я не смотрел. Только и увидел, что шестерку дубль, — рассмеялся Ержан, невесть чему радуясь.

Теперь он уверен, что все довольны его болтовней с Раушан. Каждый дружески их поощряет. Ержан переполнен благодарности. И, желая вознаградить Кулянду, он говорит:

— Ладно, дуплись! — И, не покрывая шестерку, закрыл свою тройку.

В свой вагон Ержан вернулся в приподнятом настроении и тут же освободил Добрушина от внеочередного наряда. Весь вечер он перебрасывался с бойцами шутками и первый раз за дорогу спокойно заснул.

А когда открыл глаза, в окно падали косые солнечные лучи — будто поперек вагона поставили четырехгранный серебряный столб. И бойцы проснулись в самом хорошем расположении духа.

Ержан испытывал какое-то сладостное изнеможение. Будто, как в далекие годы детства, смотрит он через тундик на бездонное голубое небо. И такое ощущение, что вот сейчас, сию минуту, вольется в душу ослепительная радость, как вчера. Что было вчера? Раушан! Как перелетная птица, садясь на ветку дерева, заставляет его томиться по весне, так Раушан примостилась у его сердца и томит, и ласкает его, и будит надежду. Ержан собрал все свои силы, чтобы вызвать в памяти образ Раушан. Но черты ее лица, ее плечи, ее руки словно плыли в тумане и тут же исчезали. Он не мог поймать ее очертаний. Только глаза остались в памяти.

Ержан поднялся с нар. Неожиданно его охватило беспокойство. Так бывает с людьми, которые, проснувшись с похмелья, с тревогой спрашивают себя: «Не натворил ли я вчера чего-нибудь?»

Да, это так, вчера он держал себя с Раушан неуклюже. Уж очень много говорил. Есть же у него такая противная черта: то замкнется в себе, клещами слова не вытянешь, а то разболтается — удержу нет. Стоит ему увлечься разговором, как он уже повышает голос, и до того неприятен становится этот голос — грубый, резкий, он прямо уши режет. Да, да... Вчера Раушан не вытерпела и два раза перебила его.

И он не замолчал. И Раушан это не понравилось.

А когда вслед за девушками входил в вагон? Тогда он улыбался фальшиво, противно. Раушан, конечно, видела его противную рожу в ту минуту. И потом, играя в домино, он позволял себе паясничать перед человеком, видевшим его в первый раз. Паясничал, кривлялся. И, раззадорясь, ляпнул: «А меня начальство собирается повысить».

Вспомнив эту похвальбу, Ержан готов был сквозь землю провалиться. Ощущение радости, с которым он проснулся, сменилось терзаниями совести. Ну что за пустой человек! Взял и запачкал себя перед чистой в строгой девушкой... Конечно, теперь Раушан, встретив его, отвернется с отвращением.

Она увидела его на ближайшей же остановке. Как ни боялся он этой встречи, но мимо пройти не смог. Раушан быстро повернулась к нему и крикнула:

— Доброе утро, Ержан!

— Здравствуйте, — неуверенно ответил Ержан.

Улыбка погасла на лице Раушан. Она посмотрела на него с испугом:

— Что-то вы бледный. Вам нездоровится?