— Разве падре…
— Да, да, сеньорита директриса, падре Сантос заходил ко мне и сообщил, что сегодня наше общество не соберется, поскольку вы со своими ученицами отправились на прогулку… — По своему обыкновению приподняв плечи и втянув руки в рукава, он потрогал накрахмаленные манжеты сорочки и продолжал: — Именно так… Мондрагона больше я не видел, и если он у вас появится, не откажите в любезности подтвердить, что вы получили эти цветы и что я пунктуально выполнил его поручение. Он опасался, как бы цветы не завяли… Просил вынуть их из коробки… и передать через какого-нибудь ученика… К десяти лилиям ваших драгоценных пальчиков, от прикосновения которых цветы не только не увяли, но, как вижу, даже будто посвежели, так идут вам эти великолепные камелии. Ах! Женщина… она придает жизни даже цветам… Разумеется, нет необходимости передавать ему все, он увидит, как «сердце пламенеет», и сразу поймет, что его поручение выполнено… Да, да… — Пьедрафьель никак не мог остановиться: — Мондрагон рассказывал мне, что, когда впервые увидел вас в поезде, на вашем костюме красовался букетик камелий и он, еще не будучи знаком с вами, сказал вам эти слова… Не удивляйтесь, не удивляйтесь, что он делился со мной. Вы же знаете, что, когда речь идет о любви, счастливой или несчастной, — обычно делятся с близкими людьми, а этот молодой, очень симпатичный дорожник так сблизился со мной, что я позволю себе сказать: мы стали друзьями еще до того, как познакомились. Славный парень, хороший друг и рассудительный человек. Он немало поездил по свету, и хотя еще очень молод, ему сулят блестящее будущее!
— Поговорим об этом в другой раз, учитель… — прервала его Малена, она почувствовала, что на висках у нее выступает холодный пот; казалось, клейкие липкие слова учителя словно обволакивали ее с ног до головы. По-видимому, он еще не знал о сообщении в газетах, о заговоре и о Хуане Пабло; иначе вряд ли он поздоровался бы с ней и, уж конечно, не стал бы так отзываться о Мондрагоне и расписывать всю эту историю с камелиями.
— Поговорим в другой раз, учитель… — повторила Малена. — Разумеется, если вы не захотите пройтись с нами… — Теперь ей было безразлично, пойдет он с ними или откажется: незачем идти к Пополуке, не о чем его расспрашивать. — Мы идем на прогулку и, вероятно, доберемся до Серро-Вертикаль. Такой дивный сегодня вечер.
— Да, вечерок прелестный… просто драгоценность, сеньорита Табай! Но лучше, пожалуй, будет вам совершить эту прогулку без меня в столь прекрасном сопровождении…
«Вечерок прелестный… драгоценность!» — повторила про себя Малена. Едва сдерживая слезы, она наскоро простилась с учителем и стала догонять учениц. Конечно, лучше бы вернуться к себе, закрыться, пока не станет что-либо известно о человеке, который — кто знает? — может быть, сейчас скрывается где-то здесь, в горах, без крошки во рту, без капли воды. Он бежит днем и ночью, спасается от погони, как животное, как дикий зверь… а она прогуливается… прогуливается, да, прогуливается… Зачем же идти к Пополуке — все и так ясно: алые камелии посланы учителем Пьедрафьелем, директором мужской школы… А если Мондрагона поймали, подвергли пыткам… от пытки — к стенке, а от стенки… кто тогда узнает, где его могила, зароют его как собаку, исчезнет без следа… а она прогуливается — в шляпке, в перчатках, с зонтиком, приколов букетик алых камелий на грудь…
Она ступала неверными шагами, ноги отказывались ей повиноваться; да и зачем идти, зачем идти, если после слов Пьедрафьеля исчезла всякая надежда найти след Хуана Пабло. Что мог сказать ей Пополука о человеке, который за одну ночь превратился в государственного преступника, которого, будто опасного хищника, власти требовали доставить живым или мертвым?.. Как быстро все изменилось… Вчера все было так спокойно. А сегодня, когда они могли бы, как обычно, сидеть на веранде, не спеша беседовать или спорить на разные темы, ему приходится спасаться от погони!..
Едва они миновали селение, как их обступили горы — высокие и низкие, одни вершины подпирают облака, другие, вздымаясь над облаками, гордо устремляются к самому небу. Владыки высот и далей.
— Гора-воин!.. Гора-колдун!.. Гора-лев!.. — доносились до ее слуха пояснения сеньориты Кантала, которая указывала на нагромождения голых скал-циклопов. На несколько минут экскурсия замирала в созерцании гигантской вершины, четкими очертаниями напоминавшей профиль воина-индейца; потом все поворачивались к каменной голове колдуна, которую случайно заметила какая-то девчушка, или к растянувшемуся на земле каменному лохматому льву, который виднелся вдали, в безграничном золотом сиянии заката.
— Что за беспорядок!.. — повысила голос учительница. — Не пылите!.. Поднимайте ноги… Не то мы прекратим прогулку и вернемся!
Ах, как она была бы рада вернуться! Зачем сейчас идти к Пополуке…
— Смотрите!.. Смотрите, дети, вон та гора, — показала Кантала, — похожа на большой глиняный кувшин… будто женщина пьет воду из кувшина!..
Малена, до сих пор не обращавшая внимания на эту игру в сравнения, подняла глаза и вздрогнула. В самом деле, это была фигура женщины — каменная женщина, но она не пила воду, а кричала, взывала в горлышко кувшина, совсем как вчера вечером она сама выкликала имя Хуана Пабло.
Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..
Она оглянулась — нет, никто не произнес этого имени, просто оно мимолетно пронеслось в ее мозгу…
Живым или мертвым… живым или мертвым…
Учительница Кантала оборвала течение ее мыслей:
— Вы хотели зайти к Пополуке, сеньорита директриса…
— Да, да… — с трудом проговорила Малена, — я зайду на минутку, а дети пусть подождут здесь. Мне нужно поговорить с Пополукой, и потом мы пройдем к Серро-Вертикаль… Пусть дети пока поиграют… раздайте им фрукты…
Но о чем говорить с Пополукой? Она постучалась в дверь, слабые и отрывистые удары прозвучали, будто стук птичьего клюва по стволу дерева. Дверь тут же распахнулась. Глазки Пополуки, затерявшиеся в зарослях, как две капельки росы — не лицо, а сплошная борода, — на мгновение сверкнули на посетителей. Гончар поздоровался с директрисой и учительницей Кантала, лукаво подмигнул девочкам, застывшим от испуга при виде бородатого старика, и захлопнул вращавшуюся на деревянных петлях дверь, сделанную из одной широченной доски.
XI
— Сам бог привел вас сюда! Бог подсказал вам прийти ко мне! Тот самый бог, который подчас говорит нам не бог весть что, а мы его слушаемся бог весть почему!.. — Этим неожиданным потоком фраз, держа в одной руке шляпу, а в другой платок, которым он вытирал вспотевший лоб, встретил Пополука директрису — даже слова не дал ей вымолвить. Наконец, надев шляпу, индеец взял ее под руку и повел в мастерскую; старик так спешил, что Малена едва поспевала за ним. Как только они очутились в каморке Пополуки, он приложил палец к губам и сделал знак, чтобы она подождала, затем он снова заглянул в мастерскую и, убедившись, что там никого нет, зашептал Малене на ухо:
— Здесь был… — и, заметив, как побледнела Малена, еще больше понизил голос, так что ей едва удавалось разобрать слова: — Во вторник… во вторник на этой неделе… четыре дня назад… был здесь… Пришел на рассвете, а ушел к вечеру… — Он с облегчением вздохнул и снова оглянулся.
Словно какая-то неведомая сила приковала Малену к полу — она не знала, что сказать, что сделать; и когда Пополука вышел, она с трудом подняла безвольно повисшие руки к лицу и дрожащими пальцами прикоснулась к губам, на лбу ее выступил холодный пот… хотела что-то вымолвить, с трудом сдерживая рыдания, готовые вырваться наружу… но решила держать себя так, как подобает сеньорите директрисе, и строго потребовала у старика объяснений, почему он ее не известил.
— Точно, я как раз и собирался это сделать… Это сразу пришло мне в голову. — Старик вспомнил, что не снял шляпу, и рывком сдернул ее. — Хотел бежать к вашей милости, сказать, предупредить, но он не позволил…
— Не позволил?.. Странно!.. — выдавила из себя Малена.