— Оставите мне газету?

— Для этого я и принес ее, но только спрячь ненадежнее, чтобы в случае чего уничтожить.

Священник направился к двери, а она едва могла собраться с силами и встать со стула, как будто, начиная с этого момента, каждый ее шаг мог оказаться решающим — или по пути к любимому, если он спасется, или по пути к гибели, если попадет в лапы полиции…

— И поэтому тебе надо строжайше придерживаться определенной линии поведения, — наказывал священник, пока Малена поворачивала ключ в двери. — Ты всегда умела владеть своими чувствами, умела избегать ложных шагов, докажи сейчас, на что ты способна. По ночам, наедине сама с собой, можешь дать волю своим самым сокровенным чувствам. В этих четырех стенах, воздвигнутых тобой во славу просвещения, ночью никто не заглянет тебе в душу — но днем… будь начеку!.. Слышишь? Днем ты должна быть директрисой, твердо держащей в своих руках кормило корабля. Потерпел крушение тот, кого ты любишь больше всего на свете, но ты ведь не покинешь корабль в минуту опасности, не бросишь его на произвол судьбы в морских волнах, а напротив, поплывешь вперед — со своим кораблем, со своей школой, со своей любовью, и прибудешь в тихую гавань…

Он мог бы говорить еще долго, но пора было идти наставлять паству, на сей раз не время было демонстрировать свое красноречие, и единственная слушательница — бедная девушка — не сумела бы оценить его сейчас, да и место не совсем подходящее.

Исчез священник — воцарилась воскресная тишина; печальными выглядели пустые плетеные стулья, вынесенные, как всегда, на веранду, — традиционной встречи нынче не будет. Малена автоматически, точно по воле невидимой пружины, двинулась в свою комнату, спрятала газету в письменный стол, закрыла ящик на ключ, заперла дверь директорской и вышла в столовую.

А вдруг алые камелии — это только мираж, только сон? Вдруг все это ей пригрезилось?..

Сердце готово вырваться из груди. Глаза полны слез. Задыхаясь, она целовала, жадно целовала свои любимые цветы — тем более любимые теперь… ведь это послание человека, приговоренного к смерти, — быть может, его последний привет… если его схватят живым — расстрел, убьют, обязательно убьют, лишь попадется…

Да, но кто принес их сюда?.. Какая неосторожность с его стороны!.. Голова оценена… пять тысяч долларов тому, кто доставит его живым или мертвым… и эти алые камелии могут стать причиной его гибели… Как найти его, как спасти?..

Позвонить служанке? Нельзя терять ни минуты. Только подумала об этом, и вот она уже в помещении для прислуги — спрашивает, каким образом оказались в школе эти цветы.

— Их принес какой-то мальчик-индеец… — ответила служанка.

— Не сказал, кто его послал? — настаивала она.

— Нет…

— Какой он из себя, этот мальчик? — прерывающимся голосом, полным отчаяния, спросила Малена.

Растерявшаяся служанка мямлила:

— Какой из себя?.. Да обыкновенный мальчишка — босой, длинноволосый, без шляпы…

— Но, милая моя, как это можно что-то принимать, не спрашивая, откуда это, кто прислал?.. Нужно ведь поблагодарить за цветы, а кого?.. — Голос ее оборвался.

— Я всегда спрашиваю, сеньорита, но на этот раз заскочил какой-то мальчишка, он даже не дал мне рта раскрыть. «Вот»… только и успел сказать и убежал…

— А ты не знаешь его? Не рассмотрела его лица? Может быть, ты его встречала раньше?

— Нет…

— Когда что-нибудь приносят — прошу вас всех, обязательно спрашивайте, от кого. Не забывайте…

— Ах, сеньорита!.. Сеньорита!.. — прозвучал за ее спиной голос служанки, голос был веселый — как у человека, который неожиданно выиграл в лотерее: — Знаете, кто принес? Один из мальчишек, что учатся лепить у Пополуки…

— Это точно?

— Почти уверена.

Надежда вспыхивает ярче и быстрее любого пламени. Не теряя времени идти к Пополуке! Если букет алых камелий принес один из его учеников, нетрудно будет узнать, где находится Мондрагон. Она прошла в свою комнату, попудрилась, слегка подкрасила губы, поправила прическу и, возвратившись в директорскую, позвала учительницу Кантала.

— Скажите, сеньорита, вы сегодня не собираете девочек из хора?

— Некоторые должны прийти… думаю, что они уже здесь, сеньорита директриса, — предупредительно ответила та. — Как жаль, что я не знала раньше… Может быть, сеньорита директриса хочет послушать наш хор?.. А я, как нарочно, вызвала самых отстающих и недисциплинированных, чтобы отдельно позаниматься с ними.

Малена невольно заставила учительницу Кантала, всегда такую робкую, поволноваться несколько минут — молчание директрисы та расценивала как порицание. Поэтому учительница очень обрадовалась, когда услышала:

— Хорошо, соберите этих учениц. Мы пойдем погуляем немного. Такой дивный вечер…

От волнения голос ее все еще дрожал… Почему она так сказала? Ничего дивного не было в этом странном, призрачном вечере — хотелось закрыть глаза и ничего не видеть, не видеть этот мир, ставший внезапно чужим и враждебным. Но слова все выдержат… Сказать можно что угодно… Какой ужас!..

— Не правда ли, вечер дивный? — переспросила она, дрожа с головы до пят и изо всех сил стараясь справиться с этой дрожью.

Ана Мария Кантала ответила еле слышно: «Да». Она собиралась попросить у директрисы разрешения «поупражняться» за школьным пианино после уроков.

— Зайдите в кладовую, — распорядилась директриса, — возьмите с собой фруктов, после прогулки раздадим девочкам…

Пока учительница ходила в кладовую, Малена, вернувшись в маленькую столовую, расположенную рядом со спальней, старалась успокоиться, взять себя в руки. Она понимала, на что шла, хотя уверенности в своих силах у нее не было.

«Ах, если бы удалось найти свою исчезнувшую любовь, — думала она, прикрепляя на груди букетик ярко-красных камелий, — жизнь отдала бы, только бы еще раз услышать: «Словно сердце пламенеет!..»

В коридоре ее поджидала Ана Мария Кантала — высокая полная девушка с маленькой головкой и огромными глазами. Малышки из школьного хора шумно приветствовали директрису и наперебой спешили подтвердить оценку своей воспитательницы: да, они самые недисциплинированные.

Босоногие, бедно одетые, они скучились испуганной стайкой, а учительница Кантала, придерживая рукой сумку с фруктами, пыталась водворить порядок, но, не в меру усердствуя, только сбивала всех с толку. Понимая, что она должна идти, не считаясь со своим настроением, — ах, как ей хотелось остаться одной в темноте своей комнаты! — директриса повела девочек к Пополуке. Раз камелии посланы оттуда, значит, старый мастер должен знать, где Хуан Пабло.

— Если успеем, пойдем на Серро-Вертикаль, — пообещала Малена девочкам, — но сначала мне нужно зайти в мастерскую Пополуки, там мы сделаем остановку, и сеньорита Кантала раздаст вам фрукты.

— Большое спасибо!.. Скажите: «Большое спасибо, сеньорита директриса!..» — распорядилась учительница, и по улочкам — каменным позвонкам Серропома — дробно разбилось эхо детских голосов, хором повторявших: «Большое спасибо… большое спасибо… большое спасибо, сеньорита директриса!»

— По порядку!.. Парами!.. Что это такое? — суетилась учительница, размахивая сумкой с фруктами перед рожицами шумливых девчушек; заметив подходившего учителя Пьедрафьеля, она добавила: — Нехорошо, если директор мужской школы увидит этот беспорядок! Идите по тротуару, постройтесь парами!

Пока девчушки становились в пары на тротуаре — босые, жалкие, крошечные, похожие на фигурки из сырой глины, пестрыми пятнышками горели лишь ленточки в волосах, — Малена говорила с учителем.

— Как удачно, что их доставили!.. Какие роскошные!.. — воскликнул Пьедрафьель, приблизившись к Малене.

О чем он говорит?.. О цветах?.. Об алых камелиях на ее груди?.. А откуда Пьедрафьель узнал, что ей их прислали?

Из безудержного потока слов, сопровождаемого непрерывной жестикуляцией, она сначала ничего не могла понять.

— В прошлое воскресенье, когда мы, возвращаясь домой после нашей встречи, расстались на Голгофе с Тату-Индейским попом (так он за глаза называл падре Сантоса), Мондрагон довез меня до школы и, когда мы остались одни, попросил разрешения заказать на мое имя букет красных камелий в столице. А затем я должен был — ipso facto[48] — послать их вам. Его просьбу я выполнил. Но поскольку вас я больше не видел и наша сегодняшняя встреча не состоялась…