Его искали среди трупов, принесенных на кладбище, но тела Каркамо там не оказалось. Одиннадцать тел в желтоватых солдатских формах с их скромной амуницией — лица в крови, география смерти нарисовала карты на ткани одежды.
Вырыли лишь одну могилу — смерть иногда покупает или продает оптом — и засыпали землей. Неглубока была могила, и немного было насыпано земли: ведь это солдаты!
Внезапно на кладбище появился Хуамбо, который, превратив тачку в некое подобие катафалка, вез тело какой-то женщины, то ли мертвой, то ли пьяной. Хоронившие солдат вышли ему навстречу — не дали сбросить его груз в общую могилу. Похоже было, что женщина погружена в летаргический сон. «Пусть так, — сказал мулат, — но я хочу ее зарыть живой…» Один из присутствующих отбросил лопату и рукой, испачканной в земле, отвел паутину волос, закрывавшую лицо женщины. И узнал ее. Это была женщина, которая с капитаном Саломэ… Мария Клара… Клара Мария… Как же ее звали? «А по-моему, ее стоит зарыть живой!» — сказал тот, кто признал ее, и, утерев тыльной стороной руки сопливый нос, он добавил: «Собаке собачья смерть, это из-за нее мы целыми ночами дрогли под дождем, пока она и капитан Саломэ…» — он сделал выразительный жест. «Что ты, что ты!.. — запротестовал его товарищ. — Как же можно зарыть живой!..» — «Так или иначе, ее прикончат, — промолвил Хуамбо еле слышным голосом, закатив глаза так, что белели одни белки. — Лучше похоронить ее сейчас… как расстрелянную…» — «Расстрелянную? А за что? — вмешался другой солдат. — Уж кого расстреляют как пить дать, так это капитана Саломэ, если схватят живым. Ну а эту, зачем же эту?» — «Как зачем? Чудно, что не знаете! — воскликнул мулат. — Ее надо расстрелять, потому что надо расстрелять… она убила Боби…»
«Его прихлопнули забастовщики! Не говори чепуху!» — отозвался солдат с лопатой, отмахиваясь от тучи зеленых, розовых, черных мошек, слетевшихся на трупный запах. «Она его убила!.. — повторил Хуамбо, указывая пальцем на неподвижное тело Клары Марии. — Она мне призналась, просила меня уложить ее среди погребенных…»
Позабыв об убитых солдатиках, жарившихся на солнце и сплошь покрытых мошками, те, кто стали могильщиками волею обстоятельств, слушали печальный рассказ Хуамбо.
— Как только она поняла, — это ее слова, — что убила Боби, она начала пить агуардьенте… глотать стаканами — и не для того, чтобы забыться, а чтобы убить себя… не хватало у нее мужества выпить другой яд или броситься под поезд… глотать спирт — вот все, что она могла… переход от опьянения к смерти не столь заметен, быть может… пила она и пила и начала потихоньку охлаждаться… тряпками стали руки и ноги — тряпками, по которым ползали муравьи… и головой ударилась об угол, но сознания она не потеряла, потому что откинула голову назад, как можно дальше назад, и уже ничего не чувствовала…
Такой и нашел ее мулат — без сознания, неподвижной, далекой от жизни, холодной как лед — сначала он даже не сомневался, что она мертва. Однако он подошел, осторожно приоткрыл глаз, подняв веко — такое тяжелое, будто ресницы были из свинца. Этот остекленевший глаз, еще подернутый последними каплями влаги из опустошенной бутылки, и разглядел Хуамбо. Она сразу же встрепенулась. Скрюченными пальцами, как когтями, она пыталась разорвать воздух, отделявший ее от того, кого она вначале посчитала видением алкогольного кошмара… «Я… я… — едва слышно выдавила она, — я убила Боби, а хотела убить тебя… Я… я… хотела убить тебя… когда ты будешь подбрасывать кости покойника… землю покойника… вот что, унеси меня, слышишь, отнеси меня на кладбище, туда, откуда принес мне горе!..» И опять погрузилась в забытье…
Солдаты, зарывавшие солдат, заставили мулата увезти женщину домой, прежде стукнув его хорошенько прикладами по спине. Даже лопатки мулата отозвались, как старая цинковая крыша.
Пустынная улица. Впервые видит она, что покойника несут с кладбища. Везут на тачке. Лишь собаки плетутся позади. Впервые покойник возвращается с кладбища домой. По насыпи вниз — до живой изгороди, где в ту ночь он поджидал Боби, а потом поднялся к дому и стал подглядывать, как свой последний джаз танцевал Боби со Злодейкой, а потом Хуамбо, убегая, потерял косточки отцовской руки. На этот раз он уже не уложил тело женщины в тачку. Слишком много работы. Просто схватил ее за руки и втащил на тачку, а ноги ее волочились по земле, словно заметая следы преступления, следы крови Боби, крови из его сердца, которая впитывалась в землю и превращалась в струпья.
Мулат зажмурил глаза и вдруг разрыдался. Но тут же отбежал в сторону и затонувшими в хрустально дрожавшей мгле глазами огляделся вокруг. Никого. Он один на улице. Все бастовали. Мулат побежал на плантацию. Никого. Он один на банановых плантациях. Рабочие были у себя дома, в лагерях. Спали. Некоторые сидели на пороге и смотрели, как проходит день — первый день забастовки. Собравшись в помещении профсоюза, уполномоченные ожесточенно спорили — временами казалось, что от слов они перейдут к рукопашной, разъяренные, взбешенные.
Вопрос заключался в том, как бороться дальше против Компании. Уже миллионами долларов исчислялись потери, которые понесла Компания не только из-за забастовки, но и от вторжения сорняков, вредителей, лавины насекомых, за какие-то часы пожиравших, уничтожающих и заставлявших гнить бананы. Насекомые-вредители оказались хорошими союзниками, хотя никому это и в голову раньше не приходило. Потянулись первые дни забастовки, протекла первая неделя. Люди спали днем и ночью, лениво прислушиваясь, как ползет время. Наступала зима, проливные дожди следовали один за другим. Вышли из берегов каналы, водоемы. Заливало поля. Еще один союзник! Люди просыпались ночью — дождь шел. Засыпали снова и снова пробуждались — дождь сменился грозой. Лучше. Молний, побольше молний! Огненные зигзаги, точно клешни огромных золотых крабов, охватывали небо. Молний, побольше молний! Уже не найдется такого хранилища или склада, где можно будет спасти бананы, продукты. Скот разбежится из корралей и — прощай тогда коровы, быки, лошади. Грома, побольше грома, громогласного, бездонно громыхающего! Как здорово, что льет дождь, теперь благодаря забастовке нет нужды выходить на поле! Если бы не стачка, артели полуголых людей под командой чужеземных десятников тянулись бы сейчас на работу. Дождь идет над забастовкой. Женщины, пораженные бездействием мужчин, следили за ними. Они хотели покончить с законами, с порядком, установленным хозяевами. Они хотели другого закона. Нового закона. Справедливого закона. Приходилось многое передумать и женщинам: не считая отдельных случаев, мужчины вели себя спокойно, редко-редко притрагивались к стопке, совсем не брали в руки мачете. А кое-кто уже стал расставлять силки, западни, чистить ружья, собираясь на охоту. Другие занялись рыбной ловлей, авось что-нибудь клюнет на приманку — опять же помощь семье в этот тяжелый час. Все были заботливы, спокойны, сосредоточенны. Женщины никогда не видали мужчин такими. Никогда. Да, они выглядели необычно. Шел дождь. Шел дождь над забастовкой.
Шел дождь над забастовкой, и уже нашлись такие, которые стали сеять панику; они полагали, что не наладится ничего и забастовка обречена на провал. Вернуться на работу? Оставалось это. Быть может, удастся договориться с новым управляющим. Но новый управляющий не приезжал. Прошло еще несколько дней, и разнесся слух, что новое правительство намерено вмешаться в конфликт и поддержать рабочих. Но так только говорилось. Когда дождь переставал лить, люди обменивались сигаретами-самокрутками и вестями…
Да, да, он был ранен, его увезли в столицу!.. Саломэ!.. Нет, Каркамо. Это его ранили! А Саломэ!.. О нем ничего не слышно!.. Зевуна перевели в военное министерство!.. Ну и как там ему, лучше?.. Ясно, лучше, заплатил за это место убитыми солдатиками! А другой комендант прибыл?.. Другой… Да, какой-то полковничек!.. Уже приходил в профсоюз!.. Требовал закрыть?.. Нет, зашел познакомиться, передать свой приветик и сказать, чтобы продолжали, дескать, вопрос о забастовке будет решен, начаты переговоры с Компанией, которая якобы готова на все!.. И что ему ребята ответили?.. Сказали, что это дело не пройдет, хотя, похоже, придется пойти на соглашение!.. А Бананера?.. В том-то и дело. Ждут, что ответит Бананера, — примет или нет условия нового трудового договора?.. А кто оттуда должен приехать?.. Говорят, Рамила… Это еще какой Рамила?.. Я, право, не знаю его, но говорят, что он руководит движением в Бананере и что он привезет ответ!..