Росо Контрерас вылил на них ушат холодной воды:

— Как это чудесно! В Бананере, видать, не дураки, хотят притянуть нас к себе. А для такого воздушного змея у нас и бечевки нет. Во всяком случае, те, кто послал меня сюда своим представителем, заявили, что если забастовку объявят по какому-нибудь другому поводу, а не из-за жалованья, то они вначале должны будут обсудить…

— Точно такое же предупреждение было сделано и мне. Поэтому я лучше уйду, пока не поздно, — вмешался Симилиано Кой. — Здесь такую забастовку, как хотят в Бананере, провести не удастся — ни к чему хорошему она не приведет, шуму наделать можно, а того, что хотим — не добьемся. Надо выиграть время…

— Чепуха!

— Старушечья болтовня!

— Ты хочешь сказать — дать время Компании, не так ли?

— Дать время пиявке, чтобы высосала из нас побольше крови!

— Дайте объяснить!.. — повысил голос Симилиано Кой, откашливаясь и прочищая горло.

— Тише, товарищи, каждый имеет право высказаться!

— Надо послушать! Пусть говорят!

— Заткнитесь! Что, за чертовщина! Дайте ему сказать. Говори! Валяй!

— То, что я хотел сказать, не чепуха, как мне заявили вот эти… — указал Кой на группу Старателей, которые сначала не стеснялись выражать свое возмущение и требовали не давать ему слова, а теперь, после того, как их призвали к порядку, выжидательно молчали. — То, что я хотел сказать, лучше сказать сейчас, пока не раздался выстрел и пуля не вылетела не через ствол, а в обратную сторону… — Он смолк, проглотил слюну, поморгал, оглянулся, будто разыскивая когото и ожидая подсказки, и, наконец, вымолвил: — Я хотел сказать, товарищ, я не против этой забастовки, которую нам предлагает «Платанера»… — У Старателей его слова вызвали вздох облегчения. — Вот что я хотел сказать, а точнее, пояснить. Чтобы вышла у нас эта самая забастовка, есть два пути: либо нам дадут какое-то время, чтобы мы могли потолковать с людьми, либо надо будет собрать всех рабочих на большой совет, и пусть они сами решают, что делать.

Со всех сторон раздались голоса:

— Он, может, и прав!

— Хоть и конопат, да умом богат!

— А рожа что рогожа!

— Может, трахнули из-за угла мешком?

— Хорош господь бог тогда, когда не выступает против забастовки! — закричал кто-то из Старателей.

— Подожди, подожди! Вот он тоже объявит забастовку!

— А он уже объявил… после того как мир сотворил… Сейчас небо и земля сами по себе, но и они, чего доброго, объявят забастовку, тогда это уже будет день Страшного суда!

Табио Сан постучал ладонью по столу — сосновой доске на четырех ножках — требуя, чтобы не отвлекались и прекратили обсуждать предложение этого…

— Симилиано Коя, — выкрикнул свое имя выступавший, который стоял между Росо Контрерасом с его сторонниками и Старателями, горевшими желанием немедля здесь же объявить забастовку.

Тут попросил слово Самуэлито.

— Как товарищ Кой здесь сказал, делегаты уполномочены лишь на то, чтобы объявить забастовку, требуя повышения заработка…

— Не все! — предупредили Старатели.

— Хорошо, большинство, — продолжал Самуэлито, — но, я думаю, нам выгоднее выиграть время…

— То же самое и я хотел сказать: выиграть время… Я так, простите, и сказал, дать время времени…

Однако никто не слушал разъяснений Коя, а Самуэлито продолжал:

— Самое выгодное для нас — выиграть время. Пусть сегодня же утром присутствующие здесь делегаты переговорят с теми, кто их послал, и тогда можно готовить собрание рабочих, общее собрание. Надо будет собраться завтра до объявления забастовки. Сегодняшний день уже наступил — день, когда товарищи из Бананеры предложили нам начать обсуждение. Собрание можно провести на Песках Старателя…

— Старателей! — послышались голоса.

— Так что же, значит, идти у чужих на поводу?

— И для чьей пользы?

— Только не для моей!

— Ну и бессовестный народ пошел!

— Торгуются, как проститутки!

— Ты за что меня обозвал бессовестным?

— Поделом! Я же, по-твоему, торгуюсь!

— Заткнись… б…бананом!

— Попробуй сам!

— Что у тебя из глотки торчит?

— Ах, вот ты как!..

Крики переходили в ругань, страсти разгорались.

Самуэлито все же заставил себя выслушать, несмотря на шум и гам. А Старатели предложили сейчас же объявить забастовку, опережая рабочих Бананеры.

— Нечего спешить, — вмешался Самуэлито, — мы не пари разыгрываем, здесь дело серьезное, а то потом придется в затылке чесать!

Его поддержал Самуэль.

— Да, как уже сказал мой брат, не все уполномочены сегодня же дать ответ товарищам из Бананеры… — Его прервали восторженные крики, приветствовавшие героических рабочих Бананеры. — Но поскольку это дело не шуточное, то завтра мы, все рабочие Тикисате, сможем собраться и уже окончательно — без всякой сумятицы — решить, идем мы на забастовку вместе с рабочими Бананеры или не идем. Итак, завтра мы должны ответить: да или нет. По-мужски ответить.

— Конечно, да!.. Конечно, да!.. Так и будет!.. Так и будет!.. — отовсюду неслись возбужденные крики.

В конце концов решили на следующий день провести собрание на Песках Старателей.

Один из Старателей подошел к столу, спиной к которому стоял Табио Сан, — он о чем-то говорил с Флориндо Кеем.

Обернувшись, Табио Сан лицом к лицу встретился со старым Старателем.

— Вы, конечно, уже забыли, как меня зовут — Эфраин Сальватьерра,[148] и, быть может, не помните, что мы когда-то работали вместе. Тогда вы выглядели по-другому, лицо совсем другое, не узнать. Как поживаете?

— Хорошо, сеньор Эфраин, вот снова здесь…

— Я, быть может, и последний человек, но решимости у меня по-прежнему много, и мне, например, не очень-то нравится, что вас называют Сан, с нас уже хватает дяди Сэма… — Он засмеялся, синеватые губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы. — Лучше, если мы будем называть вас Сансур, так точнее, верно?

— Во всяком случае, я — это я.

— Оно, конечно, по имени зовут даже святых, и мне думается, что Сан не звучит, лучше Сансур, похоже на Санто дель Сур…[149] Вот я заставил замолчать одного типа, он бродил тут, вынюхивал да выведывал, кто вы такой — рабочий или агитатор. Сукин сын, я ему сказал, чего ты хочешь, этот человек вместе с нами здесь работал, вместе с нами вырубал заросли, сеял на своей делянке, собирал урожай — маис и бобы[150] — себе на пропитание, а потом исчез, как все, и вернулся, как все возвращается — подобно имбирному корню. Все улетучивается — подобно запаху тамаринда![151]

Очень немногих слов было достаточно Табио Сану, чтобы вспомнить былые времена, когда он — с лицом, измененным под воздействием ядовитого кактуса, — бродил по этим плантациям. Горячо обнял он Сальватьерру — еще крепкого старика, костлявого и жилистого, с такой черной кожей, будто обуглилась она под солнцем, и с белой бородой, мягкой-мягкой, — в нем было что-то от Пополуки и что-то от Кайэтано Дуэнде.

Подошел Флориндо Кей и прервал его воспоминания. Однако Табио Сан не дал ему и слова вымолвить, поспешил высказать свою мысль:

— Нужно бросить в работу наших людей, не теряя ни минуты. Я почти уверен в том, что Компания попытается обезглавить наше движение и увеличит заработки, не поскупится на туманные обещания кое-каких улучшений, об этом уже поговаривают. Компанию, видно, не смущает то, что наш профсоюз уже образован. Если это случится, Флориндо, мой дорогой Флориндо, то мы проиграем. Будет очень трудно вовлечь людей в забастовку солидарности с рабочими Бананеры, со студентами, учителями, со всей страной, вступающей на путь всеобщей забастовки!.. — Он замолчал — они удалялись от ранчо, в котором проходило собрание, продолжавшееся до наступления дня, — уже пора было вернуться в свое убежище, в другое ранчо, не меньшее, но более спокойное, с бородатой крышей, свисающей до земли, с зарослями бурьяна вокруг. — Свобода, Флориндо, имеет более притягательную силу, чем хлеб! Я как-то никогда раньше этого так не ощущал! За свободу поднимаются даже камни, а бастовать из-за хлеба — кое-кого еще берут сомнения.