И когда шум окончательно затих, поднялся другой оратор.

— Давай, товарищ, закати-ка речь!

— Что за чертовщина! — послышался голос из задних рядов. — У него даже что-то там написано.

— Товарищи, вот эта бумага, — и он поднял руку с каким-то листком, — вам лучше меня расскажет о том, что происходит в столице, где уже объявлена забастовка. Я получил письмо. Мне привез его мой родственник, который находится сейчас здесь рядом со мной, — и он похлопал по плечу человека в ковбойской шляпе: — Он только что приехал. В столице ждут, что мы их поддержим, проявим солидарность. Они надеются, что мы займем твердую позицию, а то Компания вот такими мелкими уступками будет водить нас за нос…

— Ого! А как же прибавочки? Они нам обещают больше, чем мы просили!

— Это даже не уступки — нам просто показали палец, намазанный медом, чтобы мы заткнулись. Как бы не так! Люди в столице, которые живут, конечно, лучше нас, уже объявили забастовку! Спрашивается, почему там объявлена забастовка? Почему закрылось все — торговля, банки, школы, госпитали?

— Из-за политики! — снова закричал кто-то из задних рядов; нельзя было разобрать, кто это кричит, он стоял у бамбуковой стены ранчо, сквозь щели которой проникали лучи дневного света… «Совсем как через решетки вечной тюрьмы крестьянской нищеты», — подумал Табио Сан, к которому вернулось самообладание, его руки лежали спокойно и неподвижно на столе.

— Об этом здесь не говорится! — закричал человек с бумагой. — Забастовку объявили из-за того, что выкинули на улицу каких-то школьных учителей и каких-то санитарок несправедливо уволили!

— Для забастовки годятся любые предлоги!

— Кто это там яду подливает? — раздался чей-то глухой голос.

— Этого мерзавца, видать, гринго подкупили!

— Росо Контрерас?

— Известно, он, кто же еще?..

— Но в письме дальше говорится…

— Бумага все стерпит! — настаивал Росо Контрерас.

— В письме говорится, что столица стала пустыней, нет автомашин, нет людей, все пусто, нет газет, городу грозит остаться без света и без воды…

— И все это из-за каких-то санитарок и учителей. Смех, право, разбирает! — вмешался седоватый, стриженный под машинку, человек, стоявший рядом с Росо Контрерасом; кое-кто заметил, как Контрерас подтолкнул его локтем, как бы напоминая, что пора выступать.

— Не только из-за этого! — сделал шаг вперед человек, привезший письмо. — Я сам приехал из столицы, сейчас там требуют, чтобы правительство изменило свою политику, сменило…

Старик хотел было продолжать, но у него пересохло во рту. Кто-то подал реплику:

— Откашляйся сначала, дядя!

— Я думаю, что если мы начнем здесь забастовку ради того, чтобы поддержать их, значит, мы будем таскать для кого-то каштаны из огня. У меня семья, дети, внуки, всем им нужно что-то есть, а что я им дам, если будет объявлена забастовка? Все остановится, и мы останемся без денег. Ребячество все это! — Он взглянул на юношу, державшего письмо в руках. — Нас хотят втравить в заваруху, которая нам ничего не даст. Вот вам мое последнее слово: соглашаемся на прибавки, и все тут.

— Мне кажется, уже поздно, — вмешался один из делегатов, сидевших за столом.

— Поздно?.. Скорее еще слишком рано! — Эти слова вызвали бурный смех.

— Ладно, — продолжал делегат, — рано или поздно, это все равно. Я хотел предложить вам — давайте спросим Чуса Марина, который пока что ничего не сказал, непонятно, согласен он или нет…

Все обернулись к тому, чье имя было названо. Чус Марин встал.

— Товарищи… — сказал он и замолчал, как бы обдумывая свои слова и медленно перебирая огромными волосатыми руками пальмовое сомбреро. — Я думаю, что мы забываем об одном. Мы здесь, в Тикисате, в долгу перед теми, кто выступал в Барриосе и в Бананере, когда столько портовиков погибло под пулями, прямо в порту или в море, в зубах акул. Я вовсе не хочу сказать, что мы вели себя как трусы, это было бы неправдой; все дело в том, что нет у нас организованности, нет активной, действующей силы. Потому-то мы и в долгу перед нашими товарищами. И я прошу, чтобы те, кто председательствует на этом собрании, были бы назначены временным руководством профсоюза трудящихся Тикисате…

Его слова были встречены аплодисментами.

— И, кроме того, прошу, чтобы сейчас же здесь был составлен акт о том, что согласно нашему желанию основывается профсоюз трудящихся Тикисате. Все мы, присутствующие здесь, его подпишем. А на протяжении ближайших трех дней его подпишут и остальные как члены-основатели…

— Очень хорошо… Здорово!..

— И чтобы руководство нашего профсоюза… — люди поднялись со своих мест, а те, кто стоял, подошли ближе к столу президиума, — дало клятву, пусть поклянется перед нами…

Даже те, кто не был сторонником забастовки, согласились с предложением Чуса Марина; его поддержали и те, кто, видимо, выполнял здесь полученные где-то задания, а также и те, кто опасался «пустых» дней — когда никто не заработает денег для себя и своих семейств, — теперь они почувствовали, что опасность отдаляется. Они соглашались на все — только бы не обсуждать и не принимать решений насчет забастовки…

После того как члены нового руководства дали клятву, Чуса Марина попросили написать текст акта об организации профсоюза, и этот документ был подписан всеми. А затем — солнце уже поднялось достаточно высоко и в эту пору невольно испытываешь что-то похожее на стыд из-за того, что ты встретил наступление нового дня, не сомкнув глаз ночью, — все приняли решение собраться попозже, чтобы обсудить вопрос о забастовке.

— Как так о забастовке? Не опережайте событий, товарищи! — обрушился Росо Контрерас на Чуса Марина. — Не забегайте вперед, товарищи! — обратился он ко всем, кто, подписав акт, еще стоял рядом с Чусито, поздравляя его, дружески похлопывая по спине. — Нечего спорить насчет забастовки, пока мы не разрешим вопрос, примем мы или не примем прибавку, обещанную Компанией!

Табио Сан решил не дать ему говорить. «Предатель, — мелькнула у него мысль, — никогда не думал, что так скоро придется пустить в ход кулаки!..»

— Поскольку профсоюз трудящихся Тикисате уже основан, то излишне болтать о прибавках, тем более Компания выдвигала первым условием, что мы не должны создавать никаких организаций. А теперь это дело уже решено. Вместе с солнцем сегодня утром у нас родился свой профсоюз…

Росо Контрерас только сейчас понял, что его карта бита, однако все еще не мог успокоиться.

— Товарищ, конечно, прав… — И не без задней мысли он добавил: — Однако это никоим образом не лишает нас возможности обратиться к Компании с просьбой, чтобы она отменила это свое условие и ввела прибавку, тогда нам не придется идти на забастовку.

— Действительно, — ответил ему Сан, — мы будем настаивать на прибавке. Это одно из основных наших требований. Но прибавка не как благодеяние, а при условии… при условии, что ничего иного мы не хотим! Им придется сделать нам уступки, согласиться на прибавку. Право — на нашей стороне. Однако нам надо выиграть больше, и последнее слово не за Компанией. С нынешнего дня мы будем говорить с ней как равный с равным. Мы уже не какие-то бедняки-одиночки, действующие разрозненно, каждый, кто как сможет, а могущественное профсоюзное объединение, и вопрос ныне ставится так: либо Компания удовлетворит наши законные требования, либо мы объявляем забастовку.

Слова Табио Сана вызвали оживление. Не всем по душе была мысль о забастовке. Еще свежи в памяти воспоминания о том, чем закончились забастовки в Бананере — пулеметными очередями!.. Было ясно и то, какие последствия вызовет забастовка: будут страдать жены и матери, невинные дети — им нечего будет есть, а мужчинам придется бродить без работы.

Неожиданно, когда обстановка уже изрядно накалилась, появились братья Самуэли — Самуэлон, Самуэль и Самуэлито. Они размахивали руками и звали тех, кто уже вышел из ранчо, потягиваясь и зевая. Они кричали, что принесли важные вести.

— Товарищи, — заговорил Самуэлон, — мы пришли издалека, шли всю ночь. Нам нужно было отыскать одного человечка и срочно получить у него очень важную бумагу. Из Бананеры сообщают… сейчас я вам скажу. Нам предлагают послезавтра в ноль часов объявить забастовку на всех плантациях «Тропикаль платанеры». Это будет забастовка в поддержку наших требований и вместе с тем — в поддержку той забастовки, которую объявили в столице студенты, врачи, шоферы, учителя, судьи и торговцы… Там уже закрыто все, даже кинотеатры, мало кого встретишь на улице…