XXXI

Со скоростью ветра неслась ватага мальчишек во главе с Боби. Неизменно душное марево, ползшее по земле насекомыми, рептилиями, болотными миазмами, и стена взметнувших ввысь огромных крон могучих деревьев, рядом с которыми все остальное казалось ничтожно маленьким, — приводили мальчишек в неистовство, в исступление, возраставшее по мере того, как приближались они к побережью Тихого океана, накатывавшего на берег гигантские волны. Голода они не испытывали — давно уже пресытились — и срывали с ветвей фрукты, горячие, как только что вытащенный из печи хлеб, лишь от желания разрушать и губить все, что создано природой. Это был безудержный порыв, их разжигала необузданная жажда жизни, желание как можно полнее пользоваться всеми ее благами. Скорее стать мужчинами — выглядеть мужчинами. Господствовать над всем. Им хотелось ощущать себя сильными, и это был не только безотчетный инстинкт, в этом было что-то похожее на осмысленное стремление разрушать.[134] Все, что попадалось им по пути, им хотелось разорить и уничтожить. Здесь — пичужку, там — гнездо, подальше — зверюшку, рядом — муравейник.

Они мчались куда глаза глядят, обуреваемые неуемной страстью завоевателей — покорять. А тропический зной еще более распалял в них этот неукротимый дух. Быть может, и побуждали действовать так какие-то ранее приобретенные познания о материи, о сущности жизни?..

Они потеряли голову от синего простора, опьянели от солнечного света — из мира покоя, изобилия и роскоши они попали в мир бурных проблем и теперь бросали вызов всем законам и порядкам. Это был бунт юных сил, бунт против всяких норм и пределов.

Позади остался залитый солнцем крошечный поселок, погруженный в дремоту сьесты. Мальчишки взобрались на откос, поросший высокими пальмами, здесь они должны были встретиться с другой компанией мальчишек, в которую входили сынки местных жителей, занимавших высокие посты в Компании. Тех ребят было больше, но они были настроены не так решительно и не отличались пунктуальностью. Боби и его банда буквально извелись, поджидая их; и чтобы убить время, они курили, жевали резинку, а кое-кто и прикладывался к металлической фляге с виски.

Послышались шаги. Ребята повернули головы, но, судя по всему, приближались не их друзья. Тех было бы слышно издалека, они обычно появлялись с дикими криками, размахивая мачете, и как раз из-за этих мачете поджидали их тут Боби и его соратники. Лишь с помощью мачете можно было расчистить путь вниз, к устью полноводной реки, туда, где, как говорили, появляются «металлические видения».

Шаги слышались все ближе и ближе. Наконец из кустов вышел голый индеец, в одной набедренной повязке. Ни дать ни взять — скелет с взлохмаченными волосами, худющий-прехудющий, зубы торчали вперед, а глаза вылезали из орбит, точно сверкающие на солнце мыльные пузыри из темного мыла.

— Никто… — нараспев произнес он, увидев их, — никто не сможет найти в себе силы против зеленого огня! Никто и никогда не сможет вырвать у земли ее власть, никто и никогда не сможет покорить зеленый огонь, который пламенеет внутри и зеленым кажется лишь снаружи. Все уничтожит этот огонь! Огонь, смешанный с землей! Огонь, смешанный с морем! И машина когда-нибудь устанет! И когда-нибудь охватит чужеземца желание спать, и в тот миг, когда остановит он свои машины, когда зажмурит он глаза, он будет захоронен, и все его богатство тоже станет костьми и ржавым железом — все то, что было человеческой красотой и блестящим металлом, все, что двигалось и жило!..

Самая темная слепота, зеленая слепота — слепота наступающей растительности поражает все, она опьяняет и проникает повсюду, овладевает всем живым и всем мертвым, и корни ее, расползаясь под землей, просверлят, пробьют себе путь, проникнут в здания и превратят их в развалины, уничтожат цементные фундаменты, стены, крыши, плотины, сокрушат храмы, и останутся лишь обломки и ямы, и ветер вознесет и разнесет их прах.

Рито Перрах говорит моими устами! Его именем я свидетельствую о том, что было, о том, что есть, о том, кто станет в конце концов владельцем этих пространств, ныне находящихся в чужих руках! На этот раз насилие будет исходить не от человека, а от стихии! Нужно ждать и надеяться, что придет время, и наступит победа, и чужеземцы будут высланы отсюда. Горе тому, кто не бодрствует ночью! Горе тому, кто не закрывает свой дом перед чужеземцем! Горе тому, кто забыл, что глаза погребенных открыты и ждут дня воцарения справедливости, ждут, чтобы сомкнуть в этот день свои веки и покоиться в мире!

Все находится в движении! Все — в извержении! Все — в змее![135] Деревья — это не деревья, а лишь части тела растительного змея, который выходит из-под земли, падает дождем с неба и жгучим ядом покрывает все, что должно быть уничтожено!..

Один из мальчишек протянул индейцу три пятицентовые монетки, чтобы тот кончил поскорее свою проповедь, и спросил его, не знает ли он что-нибудь о «металлических видениях».

Отмахнувшись от монет, индеец взглянул на солнечный закат и сказал:

— Прилив огня! Прилив молнии! Прилив металла!.. Рито Перрах читает загадки времени в этих видениях… Капли крови и пена забытья под дождем драгоценного огня разбиваются в брызги, в крошечные брызги…

Авраам Линкольн Суарес, вожак другой шайки, наконец прибыл во главе своих войск. Он объяснил, что им едва-едва удалось удрать из дому, а тем более с мачете. Некоторым пришлось прыгать из окна. Поэтому они задержались и пришли не все. Не все были и с мачете. Кроме того, стало известно, что, по слухам, вчера вечером собралась какая-то группа анархистов и поклялась взорвать динамитом все сооружения Компании: электростанцию, резервуары с водой, бензохранилище, мосты, плотины, железнодорожную станцию, поселок…

Боби поджал губы и устремил в пространство взгляд голубых глаз. Слово «забастовка» воскресило в его памяти картины пребывания у своего ужасного деда во время последней поездки в Чикаго… Индеец угрожает, что все здешние неоценимые богатства покроет зеленый огонь земли, непобедимая и неугасимая растительность, а тут еще анархисты готовятся уничтожить сооружения Компании, взорвать их динамитом, но ведь неизмеримо хуже забастовщики, которые мирным путем собираются вырвать эти богатства из рук их владельцев. Они хотят покончить с империей Мейкера Томпсона, человека, образ которого тут же возник перед Боби: хилый, с трудом передвигавшийся на длинных ногах, кожа пожелтела, стала почти землистого цвета, седые волосы, которые он то и дело ерошил, глуховатый, на губах часто выступает слюна, а глаза какие-то затуманенные, вечно хочет курить.

Это все то, что осталось от Зеленого Папы под пижамой из китайского шелка, скрывавшей одни кости.

Матери не хотелось, чтобы он, Боби, оставался с дедом и с ней.

Это было между событиями в Перл-Харборе и Хиросимой.[136] Она вырвала своего сына из рук умиравшего деда. Из горла Зеленого Папы, разъедаемого раком, выходила какая-то тягучая слизь, которую, как мотки бесконечных нитей, убирали санитары в перчатках.

— Здесь с нами ему нельзя оставаться! — Мать была категорична. — Подальше, куда-нибудь на плантации! Туда не дойдет война, там спокойнее!

Дед уже не мог говорить. Он задыхался, на глазах Боби в горло деда ввели платиновую трубочку и установили ее легкими ударами молоточка. Удушье было таким тяжелым, что дед даже не изменился в лице, когда острый конец трубочки поранил ему гортань. Его волосы и уши, а также челюсти, которые он слегка сжимал, вздрагивали от каждого удара молоточка. И Боби увидел, как в глазах старика затеплилась благодарность к тому, кто дал ему жизнь, — она проникла в его легкие через узенькую трубочку…

Деду разрешили выпить маленькими глоточками бокал шампанского. Его положили в постель. Дед хотел, чтобы внук находился рядом с ним, однако врачи опасались, что на Боби медицинские процедуры могут произвести тяжелое впечатление, — Боби был здесь нежелателен, тот самый Боби, который по воле старика должен стать наследником его сказочных богатств.