— По прошествии двух или трех лет, — продолжал Сомма, — отношения между супругами испортились, как это часто бывает, и синьора Евгения уехала из Франции в Италию, где с тех пор и выступает — обычно в не самых лучших театрах: она пела в Генуе, Пизе, и нынешнее приглашение на роль Амелии для нее — звездный час. Я полагаю, она очень старается.

— Что да, то да, — кивнул Верди. — Но я бы предпочел иметь в этой партии более опытную певицу. К сожалению, композитор лишен прямой возможности влиять на подбор исполнителей, разве что импресарио прислушается к советам…

— К вашим советам, маэстро, надо полагать, прислушиваются всегда?

— Нет, синьор Антонио, это не так. Напиши оперу, которая будет собирать аншлаги весь карнавальный сезон, и все равно тебе вряд ли удастся уговорить импресарио, чтобы он пригласил именно тех певцов, каких считает нужным позвать автор. Один слишком дорог, другой уже ангажирован, третий… Неважно, — махнул рукой Верди. — Похоже, мы опять отклонились от темы. Продолжайте, синьор Антонио, я все еще не понимаю, куда вы клоните.

— Сейчас поймете, маэстро. Буду краток. Вы видели: синьора Жюльен-Дежан — красивая женщина. Понятно, что у нее много поклонников. Выступая в прошлом сезоне в Генуе, она познакомилась с синьором Фраскини, они оба пели в опере «Браво» маэстро Меркаданте. Я предупредил вас, что это банальная история, — Фраскини влюбился в примадонну по уши и предложил ей руку и сердце. Видите ли, она скрывала, что замужем, а двойная фамилия досталась ей, по ее словам, от отца.

— Вы хотите сказать, что она вышла замуж вторично и обвенчалась с синьором Фраскини?

— Вот именно, дорогой маэстро, вот именно! На этот раз венчание было тайным, оба продолжали жить, как жили прежде, таким было желание синьоры — причина понятна, маэстро, она боялась, что может всплыть история ее первого замужества. Неизвестно, где сейчас господин Жюльен, но мало ли… И тут возникает еще один претендент на руку и сердце — синьор Джиральдони!

— Ренато, — кивнул Верди.

— Это было в Венеции, вот почему синьора обратилась за помощью ко мне. "Ла Фениче" открывал сезон «Моисеем» несравненного Россини, синьора Жюльен-Дежан была приглашена на роль Енеи, а синьор Джиральдони пел Фараона. Муж… если синьора Фраскини можно назвать мужем перед Богом… был в это время в Турине, тоже пел… В общем, маэстро, образовался любовный треугольник, каких множество. Особенность этого в том, что синьора согрешила перед Господом, Фраскини чувствует себя в роли Отелло, но не может признаться в этом открыто, а синьор Джиральдони искренне не понимает, почему любимая женщина ведет себя с ним не так, как ему бы хотелось.

— Любимая? — поднял брови Верди. — То есть…

— Вот именно! Синьора Жюльен-Дежан влюбилась в синьора Джиральдони, будто девчонка, она уже жалеет, что так опрометчиво вышла замуж… гм… второй раз. Конечно, Фраскини не станет молчать и в конце концов заявит о своих правах, что вызовет скандал…

— О, дорогой Сомма, — философски заметил Верди, — не придавайте этому слишком большого значения. Скандалы для артистов — лишь способ добиться известности.

— Но не в этом случае, маэстро, не в этом случае! Двоемужие! Не забывайте об этом! Синьора Жюльен-Дежан всячески хочет избежать скандала.

— Так пусть откажет синьору Джиральдони, и дело с концом, — пожал плечами Верди.

— Она не может! Любовь! Рай это или ад — все зависит от выбора, который вы делаете.

— Чего же она хотела от вас, синьор Антонио? — с любопытством спросил Верди.

— Совета и помощи. Совета относительно того, может ли она, уйдя от Фраскини, рассчитывать на часть его имущества и доходов. Видите ли, Фраскини более известен, его чаще приглашают петь главные партии, я изучил его контракты, он пел в четырех ваших операх, вам это известно, маэстро?

Верди пожал плечами.

— Да-да, в «Альзире», "Корсаре", "Битве при Леньяно" и "Стиффелио".

— Не на премьерах.

— Нет, иначе вы бы его, конечно, запомнили. Я лишь хочу сказать…

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но ведь синьора не может выйти замуж за Джиральдони при живом… при двух живых мужьях!

— Конечно. Речь идет о финансовых претензиях, исключительно о финансовых!

— Неужели синьора надеется, что вы распутаете этот клубок?

— Представьте себе! Я согласился разобраться в этой путанице чувств и желаний, я бы, возможно, что-то даже смог придумать, но тут…

— Да, я понимаю: ничего не подозревавший Яковаччи пригласил всех троих петь в «Бал-маскараде». Правда, в этой опере супругом госпожи Жюльен-Дежан по роли является не Фраскини, а Джиральдони…

— Что придает ситуации еще большую пикантность!

— Этим вызван ваш приезд в Рим, дорогой Сомма? А не желанием услышать, наконец, музыку, к которой вы написали замечательные стихи?

— О, маэстро… И это тоже, признаюсь. Но я бы… В общем, да. Истинная причина — желание услышать музыку. А повод — моя профессиональная деятельность. Уверяю вас, маэстро: если бы не представившийя повод, я остался бы дома, несмотря на все мое желание… Нет, я не стал бы подвергать себя унижению читать в либретто стихи, которых не…

— Оставим это, синьор Антонио, — резко произнес Верди, не желая продолжать бессмысленную дискуссию. Бессмысленную, потому что Сомма, похоже, никогда не признается в своем авторстве, а он, Верди, никогда не поверит в глупую историю о подделке. Глупую и равно бессмысленную.

— Скажите, синьор Антонио, — продолжал Верди, — эта история… этот любовный треугольник… эти страсти способны помешать премьере? Все это так банально, что пугает меня — банальные истории чаще всего оборачиваются громкими скандалами. Может это произойти сейчас?

— Я для того и приехал, чтобы предотвратить подобное развитие событий, — заявил Сомма. — Я хорошо изучил всех троих. Синьора Жюльен-Дежан не прочь заполучить обоих, а может, и кого-нибудь еще в придачу. Фраскини считает себя законным супругом, каковым, конечно, не является, и готов защищать семейную честь, а родом он, заметьте, с Сицилии. Не в связи с нынешней историей, но замечу, маэстро, что в прошлом году, выступая в Генуе, Фраскини прославился не высокими нотами, которые он, впрочем, успешно демонстрировал публике, а скандалом, учиненным во время приема в магистрате: бил посуду, пришлось вызывать карабинеров… Никто не понял, в чем была причина столь странного поведения, но о характере Фраскини этот поступок говорит вполне определенно, не так ли? Что касается Джиральдони… С виду он человек спокойный, и, в отличие от Фраскини, не такой популярный, он, кстати, пел в одной вашей опере, маэстро… кажется, в «Симоне»… да, точно, я вспомнил, именно в "Симоне Бокканегра". И сам он, как этот ваш Бокканегра — благородный, но если его рассердить… Пират, самый настоящий пират.

— Бокканегра был человеком… — начал Верди, но Сомма впал уже в такое возбуждение, что ничего не слышал.

— И не говорите мне, что корсары бывают людьми благородными и порядочными! Это сказки! Такое возможно в драме, в опере, но тот же Бокканегра в реальной жизни, став дожем Венеции, отправил на виселицу немало своих личных врагов!

— Ну-ну, — пробормотал Верди. — Как вы, однако… Оставим историю. Меня интересует премьера и будущие представления «Бал-маскарада» в «Аполло». Вы думаете…

— Я здесь для того, чтобы все прошло спокойно, — сказал Сомма, взяв себя в руки. — Сегодня вечером я увижу синьору Жюльен-Дежан, мы договорились о встрече не в гостинице, чтобы избежать ненужных пересудов. А завтра утром я намерен переговорить с ее мужем… гм… и кое-что ему объяснить. Нет, маэстро, я не думаю, что премьере что-либо угрожает. Разве что обрушение театральной кровли, когда овации в финале доведут зал до безумия, как это было на представлении «Аттилы» здесь, в Риме, в сорок шестом. Вы помните? "Возьми себе весь мир, но Италию оставь мне!" И как зал вскочил на ноги, и все кричали до хрипоты "Нам Италию!"

— Вы были…

— Да, маэстро, я был на том представлении и кричал со всеми, это было безумие, но безумие, которым я до сих пор горжусь!