– Включая и тех двоих, кто был достаточно близко от меня, чтобы стать свидетелем моих скромных заслуг перед полисом, – прошептал Аристон, – и теперь остались…

– …только две трусливые свиньи, у которых есть все основания не свидетельствовать в твою пользу, для которых само твое существование отныне представляет угрозу, – сказал Конон. – Так что теперь твои претензии на гражданство не будут иметь под собой ничего, кроме твоих никем не подтвержденных слов и слов твоих уцелевших подчиненных, триерарх. Боюсь, что твои шансы невелики. Разумеется, я сделаю все, что от меня зависит, но…

– Благодарю тебя, стратег, – сказал Аристон. Он вновь почувствовал, что Конон очень внимательно разглядывает его.

– Все-таки странно, что я не могу узнать тебя, – произнес стратег. – Ты был метеком, причем достаточно богатым, чтобы оснастить триеру, и тем не менее…

– Я был приемным сыном благородного Тимосфена, – сказал Аристон.

– Ну конечно же! Неудивительно, что ты вращался в столь высоких сферах!

– Внезапно выражение лица Конона резко изменилось; он помрачнел. В его глазах мелькнула тревога. – Послушай, Аристон, мой мальчик, – сказал он, – Я презираю людей, которым нравится приносить дурные вести, да и Гера свидетельница, что ты и без того уже достаточно пережил! Поэтому я не стану тебе ничего говорить. Но ведь ты Аристон-оружейник, не правда ли? Я наконец-то тебя узнал?

– Да, – подтвердил Аристон. – Но в чем дело, стратег?

– Да нет, ничего. Только если ты все же попадешь домой, позволь дать тебе один совет…

– А именно?

– Следи за своей женой! – сказал Конон.

За последующие дни, прошедшие в бесплодных маневрах как афинских, так и лакедемонских сил, Конон очень привязался к Аристону. Он сокрушался, что боги не наградили его таким сыном.

– Стратег, – как-то обратился к нему Аристон во время паузы, наступившей на пятый день боевых действий, – ты позволишь мне кое-что сказать тебе?

Конон взглянул на своего младшего соратника.

– Конечно, – сказал он. – Я слушаю тебя, лохаг!

– Этот берег невозможно удержать. Все уловки Лизан-дра направлены только на одно…

– Измотать нас, заставить пристать к берегу для отдыха, а затем – перебить нас всех. Ты думаешь, я этого не понимаю, сын мой?

– И что же? – спросил Аристон.

– Мы будем держаться открытого моря, сколько бы мои люди ни ворчали. Мы не пристанем к берегу, даже если мне придется подавить бунт!

И вот на рассвете, когда весь афинский флот мирно покоился на прибрежном песке, восемь триер Конона вместе с церемониальным кораблем «Паралос» находились в одной-двух стадиях от берега. И в тот момент, когда Аристон вышел на палубу, он услышал отчаянный крик дозорного:

– Спартанцы! Клянусь Герой! Спартанцы! Весь их флот! Весь трижды проклятый лакедемонский флот! По правому борту! Вон они! Идут прямо на нас!

Аристон обернулся и встретился взглядом со своим стратегом.

– Ну, лохаг, и что же нам делать? – произнес Конон с невеселой усмешкой. – Умереть как подобает героям или спасаться бегством, как пристало обыкновенным смертным?

Аристон молча взвесил в уме оба варианта. Девять кораблей не могли доставить спартанцам ни малейших проблем. Лизандр направит против них двадцать кораблей, а остальные сто с лишним медноносых таранов беспрепятственно врежутся в беспомощный афинский флот. А мертвыми Конон и его люди ничем не смогут помочь Афинам. Если же попытаться спастись, то по крайней мере кому-то из них, возможно, и удалось бы добраться до своего полиса и предупредить его о надвигающейся опасности.

– Я бы уклонился от боя, великий стратег, – сказал он. Теперь уже Конон пристально посмотрел ему в глаза.

– Почему? – спросил стратег.

– Чтобы остаться в живых и предупредить полис. Чтобы затем защищать его стены до последней капли крови.

– Да будет так! – сказал Конон и повернулся к своему помощнику. Лицо нуарха было серым от ужаса,

– Прикажи келевсгу задать максимальный темп, – распорядился Конон. – Скажи рулевому, чтобы поворачивал резко влево. Дай остальным команду следовать за нами.

– Как влево? – возопил нуарх. – Но ведь это же…

– В противоположную сторону от Афин. Знаю. Мы идем к Лампсаку, нуарх. Ступай же и отдай распоряжения!

Аристон удивленно смотрел на своего командующего. Затем он улыбнулся. В этот момент его восхищение Кононом было безграничным.

– Ты хочешь воспользоваться парусами Лизандра, не так ли, великий стратег? – спросил он.

– Вот именно. Теми самыми парусами, которые всегда оставляют на берегу, когда назревает сражение – ведь и наши остались на этой злосчастной полоске земли, откуда нам их уже не вернуть, – чтобы вражеские катапульты не смогли поджечь их зажигательными снарядами, чтобы они не запутались в снастях другого судна, своего или неприятельского, в самый разгар битвы, что может привести к самым печальным последствиям. Итак, в путь, за парусами Лизандра. Я думаю, они нам пригодятся. Мы обретем крылья, которые помчат нас так, что никакие гребцы не смогут нас догнать.

– Сама Афина наделила тебя своей мудростью, стратег! – воскликнул Аристон.

Все вышло как нельзя лучше. Отряд Конона с попутным ветром проскочил мимо спартанского флота и как выпущенная из лука стрела устремился к беззащитному Лампсаку. Лизандр даже не оставил там гарнизона. Они захватили все спартанские паруса, отобрали девять из них для своих кораблей, а остальные сожгли. Их снасти загудели, паруса наполнились ветром; темная, как вино, вода вскипела у них за кормой белоснежной пеной. И они вышли в открытое море, оторвавшись от лакедемонского флота на пол-Геллеспонта.

Но даже на таком расстоянии они видели столбы черного дыма, поднимающегося к небесным чертогам Зевса, сквозь который то и дело прорывались тусклые языки пламени, бушевавшего на побережье у Эгоспотама, на том самом месте, где еще совсем недавно стоял афинский флот; а когда менялся ветер, до них доносился отвратительный запах горящей человеческой плоти, и от этого запаха даже боги зажимали носы, не в силах его вынести.

Так было.

И было еще: не успели они уйти, убежать от этого зловонного дыма, от этого нестерпимого запаха, как услыхали отчаянный крик, услыхали голоса афинян, взывавшие к ним:

– Помогите! Ради Зевса, спасите нас!

И Аристон увидел маленький сторожевой корабль, три-аконтор, погруженный в воду почти по самую палубу. Он увидел зияющую пробоину в самой середине корпуса судна, оставленную лакедемонской триерой. И понял, что его команда уже обречена, если только…

Он обернулся и посмотрел на Конона.

– Суши весла! Табань! – закричал великий флотоводец.

Они втащили их на борт, этих несчастных, посиневших от холода, дрожащих, окровавленных, потерявших человеческий облик. Конон лично расспрашивал их.

– Мы сдались. Стратеги поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно. И они…

– Сдались на милость спартанцев? – спросил Конон.

– Да, великий стратег! Только…

– Что только? – прошептал Конон, уже зная ответ, как и Аристон. – Что, ради Геры!

– Этого слова лаконцы просто не знают, мой господин, – сказал старший из спасенных, – если оно вообще есть в дорийском языке, в чем я сильно сомневаюсь.

– Нет! – воскликнул Конон. – Неужели они…

– Убивают пленных? Именно так, мой господин, по приказу Лизандра. Три тысячи человек. Тела сжигали прямо вместе с кораблями. Тут-то нам и удалось бежать. Видишь ли, нужно много времени для того, чтобы убить три тысячи человек. Целая вечность Тартара даже…

–… для таких профессиональных мясников, как спар– танцы, – закончил за него Конон. Затем он склонил голову и заплакал.

Аристон молча смотрел на него. Ярость, бушевавшую в его душе, и невыносимый, безграничный стыд за своих соотечественников не могли выразить никакие слезы.

Три ночи спустя он стоял на палубе и смотрел на звезды. С каждой минутой он все больше осознавал, что они находятся явно не на своих местах. Даже его скромных познаний в навигации было достаточно, чтобы это заметить. Кроме того, они должны были бы уже увидеть огни Афин. Он еще раз взглянул вперед, туда, где должен был быть город. Никаких огней. Одно бескрайнее темно-синее море, спокойное, что-то сонно бормочущее про себя. Он смотрел на это небо, на эти звезды. Он все понял. У него не осталось ни малейших сомнений.