Но ни один из них не притрагивался к еде. Они лежали с поникшими головами, равнодушно взирая на богатые яства, как бы не замечая ничего вокруг.

Аристон молча смотрел на них, задыхаясь от ярости, пока, наконец, она не прорвалась через его перехваченное спазмом горло, чуть не разодрав его, оставив во рту вкус слез и крови.

– Вы! – загремел он. – Вы трое! Празднуете победу, клянусь Хароном и Цербером! Обвинить его! Обвинить Сократа! О бессмертные боги! Лишить его жизни! Его! Жизни, равной которой не было никогда и нигде!

Они ничего не ответили. Их лица были сумрачны и печальны.

– Мелет, я не знаком с тобою и посему понятия не имею, что заставило тебя совершить этот подлый поступок. Но ты, почтенный Ликон! Неужели мне нужно напоминать тебе о той нежной дружбе, о тех чувствах, что я и Автолик питали друг к другу? Посмеешь ли ты отрицать, что твой покойный сын горячо любил Сократа, преклонялся перед своим учителем?

– Нет, – с горечью ответил Ликон. – Ибо если бы он меньше любил этого старого болтливого глупца или нашел бы себе лучшую компанию, чем ты, метек, он был бы сейчас жив.

Аристон застыл на месте. Его буквально трясло от ярости, он чувствовал, что вот-вот сойдет с ума. Он наклонил голову и стоял, сжимая и разжимая свои могучие кулаки, вены на его горле и висках бились, как туго натянутые канаты, пока ему не удалось немного овладеть собой.

– Благодари свои седые волосы, о Ликон, – прошептал он.

Затем его громовой голос вновь зазвучал во всю мощь:

– Но ты, Анит! Мой боевой товарищ! Я, сражавшийся рядом с тобой, проливавший кровь…

– Я и не отрицаю этого. Аристон, – устало произнес Анит. – А кроме того, речь не об этом. Сократ развратил моего сына…

– Сократ никого не развращал! Тем более этого твоего вечно пьяного бездельника, неспособного даже заниматься твоим кожевенным ремеслом! Какие основания, Анит, могли быть у тебя, чтобы стать убийцей величайшего человека, когда-либо рожденного Элладой?

Тогда Анит встал, взял Аристона за руку и спокойным негромким голосом сказал:

– Давай выйдем во двор, друг мой, и я все тебе объясню. Только прошу тебя, перестань так кричать.

Они стояли во дворе лицом к лицу. И надо прямосказать, победа в этом поединке осталась за Анитом,

– Я сражался и проливал кровь за демократию, Аристон, – спокойно начал он, – так же, как и ты, друг мой. Что касается моего сына – да что там! Ты прав. Он не стоит того, чтобы из-за него ссориться. Но демократия этого стоит. Право людей, пусть бедных, необразованных, простых людей самим управлять собой. И даже управлять собой плохо, если уж на то пошло. А кто были самыми сильными и опасными врагами демократии? Я назову их тебе: Алкивиад, называвший ее «сознательным безумием»; Критий, едва не уничтоживший ее; Хармид, сын Глаукона, помощник и со– участник Крития во всех его преступлениях. Обрати внимание, все они – ученики твоего учителя!

– Он не учил их этому! – начал было Аристон. – Он…

– Неужели? А кто придумал сравнение с флейтистом, нанятым для ваяния статуи? С каменщиком, пытающимся управлять кораблем? Кто за все время правления Тридцати ни разу не возвысил свой голос…

– Как, например, в случае с Леоном Саламинским, Анит? – парировал Аристон.

– Согласен. Я готов это признать, но только в том случае, если ты, в свою очередь, признаешь, что и при демократии он точно так же бросил вызов нашей кровожадной черни во время суда над шестью стратегами. Я и не думаю отказывать ему в отваге или в благородстве. А вот в чем я ему решительно отказываю, так это в мудрости, по крайней мере политической мудрости…

Аристон молча стоял перед ним. Его тревога все усиливалась, ибо он хорошо знал, что в этом его бывший соратник прав.

– Выслушай же меня до конца, – продолжал Анит, – когда ты обвиняешь нас в том, что мы решили убить его, ты слишком далеко заходишь. Мы не хотели смерти Сократа, Аристон. Потребовав смертного приговора, мы надеялись, нет, мы были уверены, что тем самым вынудим дикастов вынести ему более мягкое наказание – изгнание. Аристон, пойми! Этот полис, который мы с тобой создали своей кровью, своим потом, ради которого мы рисковали жизнью, еще слишком слаб, чтобы вынести его безжалостные нападки на свои самые основополагающие принципы! Его язык чересчур остр, его остроумие слишком язвительно. Но я – да поможет мне Гера! – хотел добиться его молчания, а не смерти! Я хотел, чтобы он покинул Афины, поселился в каком-нибудь отдаленном полисе, где он не смог бы разрушить все то, за что мы с тобой едва не отдали жизнь, друг мой!

– И тем не менее… – пробормотал Аристон.

– Он сам себе вынес смертный приговор! Своим высокомерием, своими насмешками! Стоило ему в своей речи перед судьями попросить изгнания, и я абсолютно уверен, что вся дикастерия не задумываясь проголосовала бы за этот более мягкий приговор. Но он… Ты помнишь, чего он попросил для себя, Аристон?

– Чтобы его увенчали лавровым венком, как победителя Олимпийских игр, и кормили за счет полиса, – медленно произнес Аристон, все более убеждаясь в весомости доводов Анита. – Но ведь он просто пошутил, Анит; он вовсе не имел в виду…

– Значит, он вел себя как последний глупец! Ты обратил внимание, что во время второго голосования за его казнь было подано больше голосов, чем во время первого?

– Да, – сокрушенно сказал Аристон.

– Потом этот смехотворный штраф в триста мин! Предложи он хотя бы талант, или пять, или десять…

– Я один бы охотно заплатил за него любую из этих сумм, – заявил Аристон.

– Вот именно. А теперь слушай меня внимательно. Я вызвал тебя сюда из столовой для того, чтобы предложить тебе нечто такое, чего ни Мелет, ни Ликон не одобрили бы. Видишь ли, Критон собирает деньги. Он бросил на весы все свое состояние. Сегодня утром прибыл Симмий из Фив с мешками, полными денег. Они вместе с Цебом и многими другими готовы… Должен ли я объяснять тебе, Аристон?

– Подкупить стражу, заткнуть рты доносчикам, устроить его побег?

– Вот именно. Как ты понимаешь, я мог бы одним движением руки пресечь всю эту деятельность. Ты заметил, что я до сих пор не сделал этого? А сегодня утром Критон получил пятьсот мин от, скажем так, неизвестного доброжелателя. Ну, а ты что скажешь, старина?

– Все мое состояние до последнего обола. Хлеб изо рта Клео и моих детей. Каждую драхму, что я смогу выпросить, занять, украсть. По крайней мере за это я благодарю тебя, Анит! Прощай!

Критон сидел, уставившись на чек, выписанный Аристоном местному казначею. На усталые глаза старика навернулись слезы.

– Сто талантов. Это ведь все твое состояние, мой мальчик? – спросил он.

– Да, – ответил Аристон.

– Благодарю тебя, – сказал старик. – Я не думаю, что нам понадобится даже десятая часть этой суммы. Но все равно благодарю тебя. Я уже подкупил сикофантов, которые наверняка донесли бы о его побеге. Стража тоже подкуплена. Я приобрел лошадей. Но теперь, с твоими деньгами, можно было бы нанять корабль.

– Так найми же! – воскликнул Аристон.

– Это еще успеется. Первым делом я должен решить самую трудную задачу: получить его собственное согласие…

Аристон ошеломленно посмотрел на престарелого плу-тократора.

– Ты думаешь, он откажется бежать? – прошептал он.

– Он не боится смерти, к тому же он очень стар. Мы с ним родились в один год, Аристон. Ведь ты хорошо знаешь его принципы.

– Я пойду к нему! Я поговорю с ним, постараюсь убедить его.

– Ты не сможешь пойти к нему, – сказал Критон. – Стража пропускает к нему только членов его семьи и меня, как его советника. И так до самого дня казни. Лишь тогда, по обычаю, смогут прийти все его друзья. Подожди здесь, сын мой Аристон. Постарайся уснуть, если сможешь. Слуги приготовят для тебя комнату. На рассвете я пойду к нему. И передам тебе его ответ.

Этот ответ стал известен всему миру благодаря бессмертному перу Платона. Сократ отказался спасти свою жизнь ценой нарушения законов своего возлюбленного полиса, законов, которые обрекали его на смерть.