Мельник доносит Махою Сури о местонахождении шаха.
Махой велит мельнику убить шаха
И мельнику сказал Махой: «Скорей!
Веди моих людей, врага убей!»
Услышав это, мельник устрашился,
Но он с Махоем спорить не решился
И в ночь изана, в месяце хурдад,
Пошел на мельницу; за ним отряд.
Когда он вышел из дворца марзбана,
От горя он качался, словно пьяный.
Сказал правитель всадникам своим:
«Летите вслед за мельником, как дым!»
Сказал им, чтоб одежды дорогие,
И башмаки, и серьги золотые
Не вздумали бы кровью заливать,
Что надо все с царя сперва сорвать.
Убогий мельник, от Махоя выйдя,
Спешил домой, от слез пути не видя,
И говорил: «О господи, внемли!
Спаси, владыка неба и земли!
Пускай Махой отменит приказанье!
Да не свершится это злодеянье!»
И подошел он к шаху весь в слезах.
Рот — как земля, на сердце стыд и страх.
Вплотную к шаху подойти посмел он —
Так, будто что-то на ухо хотел он
Шепнуть... И нож царю в живот вонзил.
Шах только вздох тяжелый испустил.
Пал головой венчанной царь вселенной
На не доеденный им хлеб ячменный.
Веления светил для нас темны,
Пал Йездигерд, казненный без вины.
Так из царей не умирал никто,
Так из мужей не умирал никто.
Нет, видно, разума у небосвода,—
То милость от него, а то — невзгода.
Что сетовать, о смертный? Ждать чего
От мира и превратностей его?
* * *
Был к Йездигерду справедлив иль нет
Жестокий этот суд семи планет?
Как милость неба отличить от гнева,
О мудрецы, ответите ли мне вы?
И если пусто у тебя в казне,
Не думай, смертный, о грядущем дне.
Всегда кружится небо над тобою,
Все сроки жизни сочтены судьбою.
И если завтра сам ты не умрешь,
То, что тебе потребно, обретешь.
Когда б доход мой равен был расходу,
Я благодарен был бы небосводу!
Мой хлеб побил подобный смерти град,
Мне смерть была бы легче во сто крат.
По милости разгневанного неба
Лишен я дров, баранины и хлеба.
Махой Сури попадает в плен к иранскому полководцу Бижану
Воителю Бижану сообщили,
Что в плен живым Махоя захватили.
Бижан, что был печален и угрюм,
Освободился от тяжелых дум.
Без отдыха, как вихри урагана,
Везли Махоя стражи в стан Бижана.
Когда лицо Бижана увидал
Махой, как будто разум потерял.
Упал он на песок, повержен страхом,
И голову свою осыпал прахом.
Сказал Бижан: «О выродок! Как быть?
Какою казнью нам тебя казнить?
Ты, раб, зачем убил царя Ирана,
Владыку нашего и пахлавана?
Он по отцам природным был царем,
Второй Ануширван явился в нем!»
И отвечал Махой: «От корня злого
Не жди добра, а жди плода дурного,
Меня без сожаленья истреби,
Мне голову железом отруби».
«Так я и сделаю,— Бижан ответил.—
Сгинь, Ахриман! А свет да будет светел!»
Махою руки он велел отсечь,
Сказал: «Уж не возьмешь ты больше меч!»
И отрубить велел Махою ноги,
Чтоб он валялся в муках на дороге.
Велел потом отрезать уши, нос,
Сказал: «Казнись теперь, презренный пес!
Да, мало были мы с тобой жестоки,
Лежи, околевай на солнцепеке!»
Трех молодых имел Махой сынов,
Трех славных обладателей венцов.
Костер сложили, запалили пламя,
Сожгли на нем Махоя с сыновьями.
Погиб Махой — и род исчез его,
И не осталось в роде никого.
А если и остался кто,— все гнали
И вслед ему проклятья посылали.
Да будет проклят род его и дом,
Да будет память проклята о нем!