Меля остается и нерешительно смотрит нам вслед.

- Меля! А ты? - окликает Лида. - Что ты стоишь, "как глупая кукла"? Идем с нами - провожать Варю!

- А мне можно? - робко спрашивает Меля.

- А почему же нет?

Меля все так же нерешительно делает несколько медленных шагов.

- Девчонки! - вдруг говорит она. - Вы мне верите? Вы не думаете, что я про вас тетке наболтала, как последняя доносчица - собачья извозчица?

- Да ну тебя! - машем мы все на нее руками. - Никто про тебя ничего плохого не думает, никто!

А Варя, скорчив очень смешную гримасу, говорит, передразнивая любимое выражение Мели:

- Меля! Никогда я такой дурноватой девочки не видала!

Мы все смеемся. А Меля плачет в последний раз за этот день - от радости.

Глава седьмая. ТЕ ЖЕ - И СЕНЕЧКА!

Как-то, несколько месяцев тому назад, Юзефа рассердилась на меня за какое-то мое "дивачество" (чудачество, озорство) и сказала мне в сердцах:

- Занатто (слишком) распустилась! Звестно дело, один ребенок, одынка! Никто не серчает, никто не ругает... Думаешь, всегда одынкой будешь? Вот скоро мамаша другого ребеночка родит, та еще и сына! От тогда заплачешь...

Я очень обрадовалась! Стала без конца приставать к Юзефе с расспросами: когда же это будет? Когда мама родит нового ребеночка? Откуда Юзефа знает, что он будет сын, а не дочка? Наверно, Юзефе надоели мои приставания, и, чтобы отвязаться от меня, она сказала, что просто пошутила. Я немножко огорчилась: мне очень хотелось иметь брата или сестру Потом прошло еще сколько-то времени, и я совсем позабыла об этом разговоре. Ну, не будет значит, и не будет, о чем же еще вспоминать!

Иногда папа говорил мне по разным поводам:

- Не приставай к маме!

Или:

- Не буди маму, дай ей поспать!

Или еще:

- Не толкай маму, не наваливайся на нее! Не позволяй ей наклоняться. И не карабкайся к ней на колени, как на дерево!

Но все это не казалось мне странным. Ну конечно, к маме не надо приставать зря (а я ведь частенько пристаю! да еще по каким пустякам!). Не надо будить маму - это же свинство: человек спит, а ты его будишь! Не надо толкать маму и наваливаться на нее. И нехорошо, чтобы старый человек наклонялся, надо поднять с полу то, что ей нужно. (В глубине души я считаю, что мама очень старая, ей ведь уже целых тридцать лет!)

Не так давно мы коротали вечер втроем: мама, Поль и я. Поль что-то вязала крючком, а мы с мамой играли в "театр". Я надела на себя мамин капот, обвязала голову полотенцем, как чалмой, и орала на весь дом:

- Сюда, сыны ада! Сюда!

Затем, дождавшись, пока прибежали воображаемые сыны ада, я стала тыкать пальцем в сторону мамы и мрачно рычать:

- Эта женщина - враг! Она предаст всех нас! Принесите гранаты, кипящей смолы - мы ее сожжем!

Я старалась изо всех сил, шипела, прыгала, подкрадывалась к маме (все это я незадолго перед тем читала в одной книге), но мама сидела совершенно спокойно, словно она и не слышала моих воплей и криков. Отсутствующими глазами мама уставилась куда-то в сторону самовара, стоящего в углу на столике. Уж не знаю, чем ей этот самовар вдруг так понравился!

Наконец я не выдержала и сказала маме с обидой:

- Ну, почему ты так сидишь, как будто ты меня не видишь и не слышишь? Ты должна ужасно испугаться, упасть на колени. Ты должна просить жалобным голосом: "О великолепный! О роскошный предводитель разбойников! Умоляю вас, пожалейте моих маленьких детей!.." Ну вот, ты вдруг еще и улыбаешься ни с того ни с сего! Твоих маленьких детей хотят бросить в огонь, а тебе хоть бы что!

Мама и Поль смеялись все громче и веселее! Я совсем рассердилась и сказала чуть не со слезами:

- Если бы у меня была сестра... или хоть какой-нибудь завалящий брат... Я бы играла не с тобой, а с ними, и все было бы отлично. Со взрослыми невозможно играть!

- А знаешь, - сказала вдруг мама, перестав смеяться, - у тебя, может быть, скоро будет брат или сестра.

- Правда? - обрадовалась я. - Самая, самая, самая правда?

- Самая, самая, самая! - подтвердила мама.

- Ох, тогда будет настоящая игра!

Тут вмешалась Поль:

- Только не забывай: это будет крохотный-крохотный ребеночек! Он еще не будет ни ходить, ни говорить, ни понимать, что ему говорят.

Моя радость немного слиняла. Но тут же я вспомнила рассказы Поля и спросила:

- А как же ты говорила, у тебя был брат и вы всегда играли вместе во все игрь?

- Мы были близнецы, - сказала Поль. - Я была старше моего брата всего на одну минуту. А тебе придется подождать, пока твой брат подрастет.

Я сделала еще одну попытку уладить это дело, попросила маму сделать так, чтобы мой будущий брат (или сестра) были моими близнецами. Мама сказала, что она этого не может.

В общем, я тогда поверила в приращение нашей семьи, но все-таки мне почему-то казалось, что это будет еще о-о-очень не скоро!

В ближайшее после этого воскресенье мама днем, после обеда, чувствует себя нездоровой и ложится в постель Папа приходит в комнату, где я только что кончила готовить уроки к понедельнику и укладываю в ранец все, что нужно мне к завтрашнему дню. Это правило, которому меня научила Поль: все должно быть уложено накануне, чтобы утром, не задерживаясь, схватить готовый ранец и бежать в институт. Еще Поль требует, чтобы я, ложась спать, не разбрасывала свою одежду и обувь как попало, а связывала все это аккуратно в тючок и клала на стуле около кровати: если ночью, например, пожар, - у тебя все готово, пожалуйста, бери тючок с одеждой и беги!

Папа смотрит на то, как я укладываю в ранец задачник Евтушевского, грамматику Кирпичникова, французский учебник Марго. Глаза у папы отсутствующие, он чем-то озабочен.

- А у мамы... - говорит он, глядя поверх моей головы, - у мамы, по-видимому, ангина...

- Мама больна? - И я бросилась к двери, чтобы бежать к маме.

Папа перехватывает меня на бегу:

- Ох, какая беспокойная! Ангина- это заразительно, нельзя тебе туда. Я даже подумываю, не отправить ли тебя на денек к бабушке и дедушке... А? Подумай, Пуговка, к бабушке к дедушке! Хочешь?

В другой раз я бы очень обрадовалась... У бабушки и дедушки все мне рады, бабушкины лакомства - замечательные, и все счастливы, если я ем их как можно больше Но сегодня мне почему-то беспокойно: мама больна, и даже зайти к ней нельзя...

- Папа, а мама выздоровеет? Ангина - это не очень опасно?

- Вздор какой! Ну, переночуешь сегодня там. А может быть, еще сегодня вечером мы пришлем за тобой Юзефу.

Мы с Полем идем к бабушке и дедушке. Я несу свой ранец и замечательную новую книгу - "Серебряные коньки". Поль несет в руке узелок с моей ночной рубашкой, зубной щеткой и другими необходимыми "причиндалами". Я прощаюсь с мамой через дверь. Юзефа двадцать раз целует меня, как будто я уезжаю навеки в Африку.

Ни бабушки, ни дедушки мы дома не застаем. В доме есть только их новая служанка, которой я раньше никогда не видала. Глаза у нее добрые, приветливые, немного испуганные. А когда она улыбается, то улыбка эта расплывается полукружьями от подскульев к крыльям рта - мягкая улыбка, ласковая.

Поль уходит - она торопится на урок, - и я остаюсь одна с незнакомой служанкой. По-русски она говорит затрудненно, не сразу подбирая слова, но понять ее можно. Она только неизменно говорит про женщин: "она пришел", а про мужчин: "он пришла". В общем, сговориться можно, тем более что я понимаю по-еврейски.

Заглядывая мне в лицо своими добрыми глазами, служанка спрашивает:

- Може, хочете кушать? Там один каклет... ув буфет... Га?

- Нет, я обедала... А как ваше имя? - спрашиваю я.

- Ой, не надо! - пугается старуха.

- Почему?

- Вы будете с мене смеяться... - И, неожиданно застыдившись, она даже прикрывает лицо передником.

- Я не буду смеяться... Скажите!

- Мой имя "Дубина".

Никогда я такого имени не слыхала! То ругательство, а не имя. А старуха, видя мое изумление, объясняет: