Кстати, вы читали знаменитые горбатовские "Письма товарищу"? Берут за сердце, не правда ли? Так вот, мне Борис Леонтьевич Горбатов лично говорил, что тема и пафос этих писем родились у него после бесед с Леонидом Ильичом Брежневым...
На улице раздались нетерпеливые автомобильные гудки. Родион Яковлевич замолчал, сосредоточенно посмотрел на часы. Мы поняли, что ему пора уже ехать, и встали. Малиновский тепло попрощался с нами.
Вскоре до нас дошла весть, что Р. Я. Малиновский принял под Сталинградом армию, которая впоследствии под его командованием пресекла все попытки гитлеровского фельдмаршала Манштейна прорваться к окруженным войскам Паулюса.
* * *
С очередной почтой из Москвы мне было переслано письмо пулеметчика сержанта И. В. Перегудова. В нем он писал, что сражается на Малой земле, у Новороссийска. Крепко бьет фашистов. Но одно плохо, что к ним, на Малую землю, с большими перебоями доставляется почта. Еще хуже обстоит дело со снабжением красноармейцев махоркой. А уж о положенных фронтовых ста граммах и говорить не приходится. Вот он и просит редакцию "Красной звезды" расшевелить снабженцев своим острым печатным словом...
И редакция, и мы, фронтовые корреспонденты, конечно же знали, с какими трудностями сопряжено снабжение сражающихся на Малой земле всем необходимым. Но сигнал есть сигнал, его требуется проверить. И проверить на том месте, откуда он поступил. Поэтому-то я и вручил письмо сержанта Перегудова своему коллеге майору Н. Н. Прокофьеву, который как раз находился а соединениях бывшей Черноморской группы войск. Прокофьев побывал на Малой земле, проверил жалобу пулеметчика. Как и ожидалось, она оказалась обоснованной...
А вскоре и мне было приказано выехать под Новороссийск, чтобы организовать от начальника политотдела 18-й армии полковника Л. И. Брежнева статью о партийно-политической работе в период оборонительных боев. Предполагалось использовать в ней примеры с Малой земли.
И вот мы с майором Н. Н. Прокофьевым у Л. И. Брежнева. Молодое и выразительное лицо полковника, с темными бровями над добрыми и умньми глазами, лучилось приветливой улыбкой. Он вышел из-за стола, каждому крепко пожал руку.
- Вы из Москвы или из Краснодара? Впрочем, товарищ Прокофьев, можно сказать, уже прописан у нас. Встречались. А вы?
Я представился, рассказал о целях приезда в армию, показал телеграмму из Москвы.
Л. И. Брежнев какое-то время молчал, а затем сказал:
- Да, мне уже звонили по этому поводу из Краснодара. И все-таки я должен дать вам отрицательный ответ. Думаю, для такой статьи сейчас не самое подходящее время. Мы испытываем большие трудности, особенно со снабжением. И боевые успехи не везде хорошие... Нет, лучше все-таки повременим. Вот сделаем дело, тогда посмотрим.
Убедившись, что поручение редакции выполнить невозможно, я вспомнил о письме пулеметчика Перегудова. Попросил Н. Н. Прокофьева показать его Л. И. Брежневу и рассказать о своей поездке на Малую землю.
Леонид Ильич слушал внимательно. А когда сам прочитал письмо пулеметчика, то лицо его сделалось строгим и даже суровым.
- Видите? - поднял он на нас глаза. - А вы написать статью просите... Встал из-за стола, прошелся по комнате. - Ни наши снабженцы, ни многие командиры и политработники, к сожалению, пока еще не понимают, что бойцу письмо из дома или махорка - это тоже оружие. Продовольствие, почта - дело важное, политическое. А у нас к нему иногда относятся спустя рукава. Судят: без патронов, снарядов и мин воевать нельзя, а без письма матери или жены, без курева боец, мол, проживет. Как же это неверно! Какая политическая близорукость! - Л. И. Брежнев говорил уже с сердцем, гневно. - Прошу, товарищи, оставить это письмо мне. Мы сейчас как раз готовим к заседанию Военного совета армии вопрос о снабжении войск. Вот я и познакомлю на нем всех с письмом товарища Перегудова.
А недели две спустя мне представилась возможность ознакомиться с решением Военного совета 18-й армии о материальном снабжении войск на Малой земле. В документе угадывалась рука Л. И. Брежнева. Во всяком случае, некоторые фразы, прозвучавшие в разговоре с нами, целиком были положены в это решение. Упоминалось в нем и о письме пулеметчика И. В. Перегудова.
О деле капитана И. Л. Щукина мне рассказал член Военного совета фронта генерал В. А. Баюков.
- Очень советую зайти в наш военный трибунал и ознакомиться с делом капитана Щукина, - сказал он, - Интересное и, главное, поучительное это дело. Человека ждала суровая кара. Но вмешались мы, Военный совет, и дело приняло другой оборот. Вернее, вмешался начальник политотдела армии товарищ Брежнев, а мы его поддержали...
На следующий же день я зашел в трибунал.
...Дело на Ивана Леонтьевича Щукина уместилось в одну тоненькую папку. Суть его вкратце такова. При отступлении по кубанским степям в 1942 году у безымянной высоты близ хутора Н. противотанковый дивизион 45-мм пушек прикрывал отход нашей части. К вечеру позиции этого дивизиона атаковали вражеские танки. Советские артиллеристы смело вступили в бой с противником, хотя на его стороне был явный перевес в силах. И вот будто бы в самый разгар жестокой схватки с врагом командир 2-й батареи старший лейтенант Щукин Иван Леонтьевич, 1917 года рождения, член КПСС с марта 1942 года, женатый, уроженец города Ленинграда, имеющий два ранения и награжденный орденом Красной Звезды и медалью "За отвагу", бросил свое подразделение и скрылся в неизвестном направлении. Оставшись без командира, эта батарея якобы тоже прекратила сопротивление и была раздавлена фашистскими танками. "Изменнические действия Щукина, - говорилось в деле, - привели к гибели едва ли не всего дивизиона, а также к неоправданно большим потерям в части, которую он прикрывал".
В деле имелся рапорт командира дивизиона, его показания следственным органам, а также показания трех других бойцов-артиллеристов, находившихся в то время в госпитале.
Почему-то так случилось, что до апреля 1943 года дело И. Л. Щукина лежало без движения. Но в апреле оно попалось на глаза следователю. Был назначен розыск Щукина. Его нашли в одной из артиллерийских частей - уже в звании капитана и в должности командира дивизиона. А когда нашли - арестовали и дали делу ход.
В деле хранилась и запись допросов Щукина. Капитан категорически отрицал свое бегство с поля боя и, напротив, рисовал совсем иную картину событий. Он, в частности, утверждал; что его батарея первой вступила в бой с фашистскими танками и подбила четыре вражеские машины. А после отражения атаки ему пришлось взять на себя командование всем дивизионом, так как его командир уехал на грузовой машине в тыл за боеприпасами и почему-то не возвратился... Атаки фашистов продолжались до вечера. Дивизион подбил двенадцать танков, но и наши потери были тоже тяжелыми: разбито 6 орудий, убито 12 и ранено 22 человека. Совсем плохо стало с боеприпасами. Связи с полком и дивизией не было...
Поздно вечером, как утверждал Щукин, к ним в дивизион заехал какой-то бригадный комиссар, фамилию которого он не помнит. Бригадный комиссар поблагодарил артиллеристов за отвагу и мужество, помог организовать эвакуацию раненых, а прощаясь, обещал принять меры для усиления дивизиона и присылки боеприпасов. К утру действительно на помощь дивизиону подошла зенитная батарея капитана Скорнякова. На трех автомашинах привезли биеприпасы. Но в тот день фашисты почему-то не атаковали. Щукин лично ездил в разведку и врага поблизости не обнаружил. Лишь после этого он, по совместному решению с командиром зенитной батареи капитаном Скорняковым, отвел дивизион от безымянной высоты.
Его артиллеристы и зенитчики в последующие дни четырежды вступали в бой с вражескими танками. Понесли новые потери. С оставшимися расчетами и орудиями Щукин отошел к Майкопу, а затем и еще дальше - до станицы Хадыженской. Здесь во время бомбежки был ранен и в беспамятном состоянии доставлен в госпиталь. После госпиталя, по излечении, через управление артиллерией Черноморской группы войск получил новое назначение.