*
Алина. До сих пор помню каждый оттенок её нежного юного голоса. - Я влюбилась в тебя! Я влюбилась в тебя уже там, на заднем дворе старой гостиницы, куда ты привёз меня в первый день нашего знакомства: поляна медленно стареющей травы, деревья, пустота, сухие листья в тихой воде заброшенного до лета бассейна... Но я испугалась тебя. Что-то услышала внутри тебя.
- А сейчас? Алина, ты ещё любишь меня?
- Какое это может иметь значение?
Она не звонила с тех пор. Пока нет.
Я прикоснулся к её губам. Только раз. Мой последний штурм чего-то сказочного, волшебного. Почти ежедневные разговоры по телефону. Я обещаю приехать и приезжаю. Она выходит ко мне, потрясающе красивая. Или, может, только я это вижу, опять больная, раненая фантазия? Я встречаю её в воротах студенческого общежития. Те самые ворота, из которых сот- ни, тысячи раз мы выходили с Кристиной, держась за руки, улыбаясь, ругаясь, обнимаясь... Но сейчас она, и никто больше. Она. Алина. И я люблю её. До безумия. Вновь штурм, переносные лестницы, горячая смола на головы штурмующих.
Мы говорим и говорим, мы оба думаем, пытаемся предста- вить себе что-то. Потом едем в ту самую старую гостиницу, где есть уютное кафе с пианино и тапёром. Мы смеёмся, я
22
подпеваю музыканту, держимся за руки, я целую её ладони, а она всё время пытается разобраться в чём-то, в себе, во мне. Или снова, скорее всего, моё выдуманное воображение?.. Потом пианист пьёт свою чашку кофе, и я, с его разрешения, усажи- ваюсь за инструмент и импровизирую "Подмосковные вечера" и ещё что-то. Получаются весёлые, задиристые, джазовые "вече- ра" - гимн моего поражения или победы, но точно поражения моей мечты: мы гуляем, держась за руки, по Национальному парку, рядом с моим домом, я люблю её, мы доставляем друг другу ни с чем не сравнимое счастье, я просыпаюсь от её поце- луев, я засыпаю с самой лучшей тяжестью - её головы на моём плече...
Тапёр допивает кофе, и мы играем Миллера в четыре руки. Музыка Глена затихает и взрывается, я кричу, хриплю саксо- фоном. Марш! Марш битве, любви, поражению, вечеру, тапёру, четырём рукам, саксофону, моим поцелуям её пальцев, двум чашечкам кофе, остывающим на маленьком столике, её непо- нятному мне взгляду. Марш!..
Я поцеловал её только раз, всего лишь раз. Но, Боже правед- ный! Её губы... это Бог Нежности, Молодости, Бог Сладост- ного Безумия...
- Ты сошла с ума...
- Ты всё придумал...
Пусть только она позвонит. Я поеду и буду с ней. Даже пони- мая сейчас, что она права, что это не то, наверное, правда, не подходим друг другу. Опять не подходим друг другу...
Я люблю её.
То время, действительно, оголило меня. Я был счастлив, безу- мен, влюблён, разочарован... Я ждал, изменял, терпел, врал, при- думывал, верил...
*
23
И вот - сегодня... Я другой. Мне нравится моё новое качест
во. Я очистился от старых фолликул и теперь наедаю, напиваю новые. Я покрылся лёгким жирком, у меня округлились плечи и мозги. Меня подчас интересуют вещи, которым раньше я не уделил бы и секунды, я интересуюсь всем: фуражом, тюрбаном, ингаляцией... чем угодно, я всем женщинам дарю диадемы, неза- висимо от их возраста и вероисповедания. Я покрыт "золоты- ми" друзьями и идиотами и я сам и то, и это. Я здоров.
Я дышу...
В последний раз, когда я был в том кафе, пианиста дожида- лась его подруга - женщина лет сорока пяти. Очень красивая. Мой(!) импозантный тапёр пожелал всем "доброго вечера" и тихо ушёл с ней...
Я вновь один в своей квартире. Я беру лист бумаги и вспоми- наю позавчерашний вечер: "Сижу, печатаю свой роман. Дети- ще! Сижу и печатаю. Просто... Играет джаз. Всё очень хоро- шо... Пусть каждый сидит и печатает свой роман!.. Пусть!"
24
Я обращаюсь ко всем тем, кто считает (открыто или скрытно), что он самый лучший. Не тратьте зря свою энергию! Если Вы действительно искренне так думаете, то так оно и есть! И неза- чем об этом говорить и спорить. Итак, (я сейчас совершенно серьёзен) Вы самый лучший!!! Вы двухлетний ангел. Вы лист на дереве. Вы здесь и там одновременно. Если обыватель смотрит на Вас и думает, что это Вы, - он ошибается. Это либо Ваша часть для него, либо вообще не Вы. Вы самый лучший, лучший в этом говённом мире. Распахните ставни и закричите громко: "Да-а-а-а-а-а-а!". Если Вы в машине, опустите окно и громко, не останавливая своего движения, во всю мощь лёгких: "Да-а-а-а-а-а-а-а!". И пусть Вас не интересует, что подумает сосед или пассажи- ры в проезжающей рядом машине. Окно не открывается - раз- бейте его, ибо Вам нужен свежий воздух. Смейтесь над этим поганым миром. Вы живёте так, как считаете нужным. Вы живё- те, чтобы умереть, и, умерев, будете жить. Умоляю Вас, самых лучших, - никому ничего не доказывайте, ибо на этом Вы теряете энергию... "Франция - это я, я - это Франция", - и он прав, тысячу раз прав! Вы самый лучший и не дайте серому ветру простудить Ваши мозги. "Ветер врёт, обязательно врёт". А не врёт дождь, солнце, скорость, шампанское, ты. Любите! Отда- вайте и берите! Будьте любимыми! Бросайте и плачьте!.. Прав любимый писатель Алиночки, которую я почти забыл (вру): "Ког- да заканчиваются деньги - надо увеличивать чаевые".
Раз-два! Три-четыре!
Три-четыре! Раз-два!
Кто идёт? Мы идём!
Кто поёт? Мы поём!..
А если окно нельзя открыть или разбить, то нам на хрен не нужен такой дом. Да здравствует союз апокалипсиса, панацеи и космополитизма! Голосуем... За? Против? Воздержавшиеся? Единогласно! Попрошу следующий вопрос повестки дня.
25
Всё расплывается. Звук становится всё тише, плавно уходя на нет. Деревья медленно качаются, но ветра не слышно. Ветра нет. Нет и деревьев. Степь. Пустыня. Город. Город в пустыне. Каким-то чудным образом в нем есть всё, совершенно всё для долгого жизнепровождения. Есть тень, солнце, вода, холодильник в виде пещеры, очень много вина (только вина - строгие старые бутылки - такое постоянное и ненавязчивое пьянство). Даже не холодильник, а ледяной ручей, стоячая вода.
Пляж. Лежаки со свежими полотенцами. Огромная библиотека. Настолько огромная, что нет никакого желания читать. Тем бо- лее - всё время пьяный.
Простирающаяся по всей площади, светло-зелёного цвета прострация. Её видно, можно потрогать. Всё выкрашено в бес- цветный цвет. Всё хорошо.
В любой момент можно пообщаться с живущими в соседней деревне писателями, учёными, проститутками без лиц (что-то вроде онанизма с пристрастием). Можно влюбиться и закрутить роман с прекрасной исландкой.
Ночь. Всё.
Вечером приедет и пробудет у нас три дня его величество Па- риж. На осень уже заказан Лондон...
Всё, видимо, продумано и хорошо, но нет только одного. Никто пока ещё не заметил, но не хватает важного компонента сферы. Нет ингредиента целостности жизни... Трибуны на Великом Собрании города заполнены не до конца, и это вносит уныние в поющие лёгкие великих ораторов. Нет соли к прекрасному яству. Нет тарелки к нему же. Вдруг исчез цемент между кирпичами огромного здания; здание не падает и не упадёт пока, но цемент исчез. Нет маленьких улиц с окнами наружу, и от этого огромные проспекты с великолепными статуями кажутся одинокими и брошенными.
Господа, товарищи, братья, неужели Вы не понимаете? - ведь нет ДУ-РА-КОВ! Нам плохо без дураков. Да здравствуют дураки! - и троекратное "Ура!" разнесётся по площади. Дайте им запол- нить их место. Это их место! Дайте им щипать воздух, дайте им дуть на него и на горячий чай с одинаковым темпом и замирани- ем того, что у них называется душа!
26
Всё. Чистый стол. Нет запаха. Никакого. Исчезло небо. Исчезла смерть, и стало неинтересно жить. Завтра, после обеда, будет производиться обмен лиц на новые; такие же, но новые. Пыль на завтра отменили. Все ушли. Строка. Всё.
27
Здравствуйте и прощайте!
Я приветствую Вас по причине соблюдения правил хорошего тона и прощаюсь по причине своей смерти. И, пожалуйста, не надо вытягивать лица. Ничего страшного не произошло и не про- изойдёт. Кто, в конце концов, кто такой я и кто такие Вы, чтобы хоть что-нибудь произошло из-за моей кончины и Ваших, уже готовых вытянуться (а я это вижу) лиц. Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой... И поэтому здравствуйте и прощайте.