Из кустов вылетела крупная собака, с брызгами погрузилась в воду, жадно и шумно ринулась к убитой утке. На поляну вышел сутулый, крепкий мужчина, закурил.

Назад я брел медленно, опустив голову. Потом этот мужчина пришел к папке, - оказалось, они вместе работали. Сидели на берегу, хлебали уху, шумно разговаривали, что-то друг другу доказывая. Я не мог понять, как мой отец может сидеть рядом с человеком, который убил уток. Подумалось, что мой отец такой же плохой человек, как этот мужчина, но я испугался этой мысли.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

На свой день рождения я пригласил много гостей, пятого июля мне исполнилось девять лет. Мама и сестры накрывали на стол, а я встречал гостей.Губы у меня расползались в улыбке и щеки вспыхивали, когда очередной гость вручал мне подарок, которые я складывал на свою кровать. Чего только не было в пестрой куче! - кожаный мяч, заштопанная боксерская перчатка, пневматический пистолет, рыболовные крючки и поплавок, книги, рисунки, набор разноцветных камней. Но самый дорогой для меня подарок лежал в кармане темно-синего пиджака, который мне подарили родители, - это был носовой платок, пахнущий духами, с вышитыми жарками и надписью: "Сереже в день рождения. Оля". Все гости были нарядные и красивые, но выделялась Ольга Синевская, и только на ней я задерживал взгляд, и только для нее шутил. Например, присосал к губе колпачок от авторучки и показался Ольге. Она засмеялась и состроила рожицу.

НаОльге было белое с кисточками на поясе платье; на завитой голове бабочками примостились, и, казалось, вот-вот взлетят пышные белые банты, губы были чуть напомажены.

Я часто поправлял пиджак, который и без того хорошо сидел на мне, стряхивал с него пыль и озирался, особенно часто смотрел на свою подругу: понимают ли они, какой я сегодня красивый и необычный в пиджаке?

Мама пригласила нас к столу. Она была нарядная, помолодевшая и, не как в будничные дни, часто улыбалась. Руки потянулись к пирожномуиконфетам, запенилсяв стаканах напиток. Когдавзрослые на нас не смотрели, Арап высоко, чуть ли не до потолка, подкидывал конфету и ловил ее ртом. Ни одна конфета мимо не пролетела. Девочки смеялись, а мы, мальчишки, пытались сделать как Арап, но у многих не получалось. Олега Петров так даже подавился. Из пяти конфет я поймал три. С намерением понравиться Ольге и рассмешить ее решил перещеголять всех: ножом высоко подкинулкусочек торта. Открыл рот, однако торт выбрал для посадки мой левый глаз. Сестра Лена сразу же сообщила о моей выходке маме. Мамалишь улыбнулась - что совсем не устроило Лену.

Мы с Арапом налили в стаканы напиток, воображая его вином, чокнулись, пока взрослые не смотрели на нас и, выпив, поморщились и вздохнули, будто горько. Второй раз у нас не получилось: мама увидела, когда мы чокнулись, и погрозила мне пальцем.

Синя - Лешка Синевский, брат Ольги - ел пирожные, конфеты, орехи - все сразу, запивая напитком. Арап шепнул мне:

- Сделай, Серый, так, чтобы он повернулся к тебе: я придумал одну штукенцию.

Я обратился к Сине - он повернулся ко мне. Арап на место Сининого стакана поставил свой, в котором размешал большую ложку соли. Многие, затаив дыхание, смотрели на Синю. Он отвернулся от меня, откусил пирожное и опрокинул в рот содержимое стакана. Его глаза дико округлились, щеки надулись. Застыв, он несколько секунд смотрел на нас, а потом со всех ног кинулся на кухню. От хохота, наверное, затряслись стены.

Сестра Люба крутила пластинки, а мы, взявшись за руки, кружились или прыгали. Брат танцевал в центре круга с Марысей, взяв ее за лапки и притопывая. Кошка неуклюже топталась и горящими зелеными глазами с неудовольствием смотрела на своего партнера. Укусила его за руку и шмыгнула под кровать.

- А теперь - парами, - объявила Люба и поставила новую пластинку. Раздалась спокойная мелодия.

Мы, мальчишки, замялись: надо было пригласить девочку на глазах у всех. Люба лукаво поглядывала на нас. Девочки всеми силами пытались изобразить на своих лицах равнодушие. Смелее всех оказался Арап: он развязно, с засунутыми в карманы руками, подошел к Насте. Она вспыхнула и, опустив глаза, неловко подала кавалеру свою пухлую белую руку. Я пригласил Ольгу; она театрально плавно положила руки на мои плечи. Я замешкался, не знал, куда деть свои руки, и, почувствовав, что краснею, поспешно бросил их на талию удивленно на меня посмотревшей подруги. Ее лицо было в нескольких сантиметрах от моего, а широко открытые глаза настойчиво и смело смотрели на меня, - я, неожиданно для себя растерявшись, стал бестолковокрутить головой, словно что-то искал. Мое сердце замерло, когда наши взгляды встретились.

Я долго не мог уснуть. Под моим ухом на подушке тяжело дышал старый Наполеон. Я шептал ему на ухо:

- Я люблю. Слышишь, дурачок? А ты Марысю любишь?

Кот встряхивал головой и останавливал на мне светящиеся в темноте глаза.

СНОВА ТУЧИ. СНОВА СОЛНЦЕ

Через несколько дней я с мальчишками пошел к реке. Путь лежал через завод. Проходили мимо погрузки. Пыхтел и фыркал тепловоз, носились юркие автопогрузчики. Я подбежал к отцу, обнял его за тугую обнаженную талию Он мне улыбнулся, слегка шевельнув черным усом, на котором сверкали капли пота. Работал он не спеша, с деловитой развалкой, как и другиегрузчики. Наего тугом загорелом теле шишками взбухали, каменея, мускулы, когда поднимал доски и забрасывал их в вагон.

Мальчишки, сверкая пятками, пустились наперегонки к реке. Я тоже хотел побежать, но увидел тетю Клаву. Она работала на погрузке учетчиком. Ее красивое смуглое лицо улыбалось. Она подошла к моему отцу, линейкой хлопнула его по плечу и засмеялась. Он улыбнулся, что-то сказал тете Клаве, и она громко засмеялась. Что-то нехорошее мне показалось. Я зачем-то спрятался за угол бытовки, в которую вошли тетя Клава и мой отец.

- Чудишь, Клава, ой, чудишь, - услышал я голос отца.

- Не ругай меня - лучше поцелуй...

- А ну тебя!

Мое сердце задрожало.

- Дура, у меня же семья...

- Целуй еще раз!

Я весь дрожал как в ознобе. В голову ударил жар. Я побежал за ребятами, запнулся, ударился о землю, но боли физической не слышал. Спрятавшись в канаве, я заплакал. Немного погодя, стал себя успокаивать: "Я плохо подумал о папке, - как я мог? Он такой хороший, лучший на свете. Что такое он совершил? Поцеловал тетю Клаву. Что тут такого плохого? Как, как я мог плохо подумать о нем?" Быть может, так я говорил потому, что мне хотелось, чтобы мое растревоженное сердце снова наполнилось покоем и радостью, чтобы жизнь стала прежней - легкой, веселой, беззаботной. Мне не хотелось расставаться с детством, - но жизнь была неумолимой.

Я догнал ребят и в их кругу быстро забыл о своем горе. Очередная туча снова пролетела, лишь слегка задев меня.

Нас было пятеро - я, Арап, Синя, братья Олега и Саня Петровских. Концы удилищ вразнобой скакали за нашими спинами. К голым ступням липла подсыхавшая грязь - ночью прошел дождь. Мы шумно разговаривали, перебивая друг друга. Чаще всего произносим:

- А вот я!..

- У меня!..

- Да я тебя!..

- Я могу еще и не то!..

- Ври, ври, завираша!..

- Точно вам говорю, пацаны!..

Где хвастовство, там и тщеславие. Она в нас буквально кипело. Где хвастовство и тщеславие, там непременно проскользнет и ложь.

Саня Петровский молчал. Он был в нашей компании самый старший и молчаливый. На его по-бурятски смуглом широком лице почти всегда теплилась полуулыбка, узкие азиатские глаза смотрели на собеседника внимательно и умно, а на девушек - по-стыдливому мимо, и вечно он перед ними краснел и говорил им, теряясь, какую-нибудь несуразицу. Нам, его друзьям, бывало за него неловко и совестно: такой здоровый, сильный, а перед девочками - овечка овечкой. Саня отличался от нас крупным телосложением. Свою силу - а был он очень сильный - никогда не выказывал без крайней на то надобности, не щеголял ею. Мы его очень уважали.

Удивительным было то, что Олега, будучи намного слабее и младше года ни три брата, сильно и уверенно влиял на него.