- Мне нужно упорядочить с Главнамуром вопрос о деньгах, чтобы выплатить рабочим, которые уезжают. По договору! Люди стремятся уехать туда, где существует Советская власть. И вот, Аркадий, заметь: вся мерзость и нечисть остается здесь, при Главнамуре. А лучшие и честнейшие уезжают к большевикам... Впрочем, - кашлянул Ронек, - прости, я тебя не обидел?
- Чем? - спросил Небольсин и только сейчас понял, что он-то остается с мерзостью и нечистью, а лучшие и честнейшие уезжают.
- Нет, - сказал Небольсин, привстав на локте, - ты меня, Петенька, не обидел... Каждому надо стараться быть честным патриотом России на любом, самом поганом месте.
- Ну-ну, - ободрил его Ронек. - Гаси свет.
В темноте вагона очень долго молчал Небольсин.
- Сейчас, - заговорил вдруг, - все старые договоры аннулированы. Денег ты не получишь. А почему бросают дорогу рабочие? Разве в России жизнь лучше, нежели здесь - на Мурмане?
- Она, конечно, хуже, - ответил в потемках Ронек. - Но зато внутри России появилось народовластие. Как же ты, Аркадий, этого не понимаешь?
- Они там наголодаются, - сказал Небольсин.
- Еще как! - отозвался Ронек.
Глава девятая
Ваньку Кладова били... Это бы ничего (его не первый раз били), но никогда еще в кулаки не было вложено столько злости. Били на этот раз за политику; за то, что он вовсю перепечатывал в своей газетенке погромные призывы против большевиков; за то, что... Впрочем, мало ли за что можно бить негодяя Ваньку Кладова!
Били страшно - критик и поэт волчком кружился по снегу.
Потом поволокли, и ноги мичмана тащились по снегу, обутые в новые сверкающие галоши...
- Товарищи, - заговорил Ванька Кладов, очухавшись, - новая власть самосуда не признает. Знаете ли вы, что Ленин велел судить матросов, убивших Шингарева и Кокошкина? Карать надо, пожалуйста, но...
- Молчи, гнида! - ответили ему и потянули дальше..
Втащили на крыльцо барака "тридцатки". Красный флаг трепетал над крышей контрразведки, и долго на звонок никто не отворял. Потом двери вдруг разлетелись настежь, и на улицы Мурманска вырвалась музыка лихого чарльстона. Вышла, приплясывая, элегантная секретарша.
- В приемный бокс, - сказала равнодушно.
Рабочие и солдаты доволокли Ваньку до бокса и шмякнули на пол:
- Контра! Примите и рассудите по закону революции...
Барышня вогнала в машинку бланк на арест.
- Имя? Звание? Время? - глянула на часы. - Кто доставил?
По очереди называли себя матросы, солдаты, рабочие.
- Можете идти, - сказала им секретарша и тоже вышла.
...С унынием разглядывал мичман толстую решетку, переплетавшую окно бокса. Вытер кровь с лица. Нечаянно зачесалась левая ладошка. "К деньгам..." - привычно смекнул Ванька, и вдруг его отбросило в сторону, вжало в угол...
- Не надо! Не надо! А-а-а!.. - закричал он.
На пороге бокса стоял человек, о существовании которого на Мурмане мало кто знал. Это был человек невысокого роста, чахоточный, с длинными руками и высоким лбом мудреца. Впрочем, о мудрости его на Мурмане легенд не ходило. Но зато некоторые догадывались, что это главный палач застенка, человек феноменальной силы и жестокости... Звали его - Мазгут Хасмадуллин.
- Мазгут, - шарахался Ванька вдоль стен, - друг... Ты не смеешь! Ну скажи, ты не будешь, Мазгутик?
Рука палача вытянулась и взяла жертву за шиворот. Через длинный коридор вбросила его в кабинет для следствия. Поручик Эллен придвинул критику и драматургу стул.
- Рррыба... - сказал. - Попался в сетку? Что пьешь?
- Все пью, что дадут, - сознался Ванька Кладов.
Зубы стучали о край стакана. Вылакал. Прояснел.
- Убери Мазгута, - просил жалобно. - Не могу так...
- Прочь! - сказал Эллен, и палач тихо убрался. - С кем ты живешь? спросил поручик далее.
- С Брамсихой, - сказал Ванька и сам ужаснулся.
- Это с усатой?
- С нею... с усатой. - И снова заплакал.
- Вот видишь, - прищурился Эллен, - какая ты подлая скотина! Я еще и не нажал на тебя, а ты уже продал честную женщину. Мать семейства и прочее.
- Так это же все знают, - всхлипывал Ванька Кладов. - Поручик, что же будет? Со мною? А?
Тонкие губы Эллена сложились в одухотворенной улыбке.
- Расстрел...
- За что? - поник Ванька, ошарашенный совсем.
- Сам знаешь, за что... Власть Советская, а ты, сукин сын, телеграммы Керенского и Духонина к свержению этой власти из номера в номер печатаешь.
- Тогда берите и Главнамур. Всех нас к стенке!
- Вот видишь, какая ты стерва! - снова произнес Эллен со вкусом и смаком. - Я еще и не нажал на тебя, а ты уже и Ветлинского продал... Эй, Мазгут!
- Здесь я, - раздался за спиной глухой голос.
- Не надо... не надо...
- Ах, не надо? - засмеялся Эллен. - Ты, Мазгут, выйди. А то у тебя изо рта плохо пахнет. Поэту, драматургу и критику нашего края это не нравится...
Хасмадуллин покорно удалился. Эллен взял бланк ареста.
Глядя прямо в глаза Ваньке Кладову, он спокойно произнес:
- Ящик английских галет. Два пакета масла. Пулемет системы "льюис" и комплект патронов к нему... Понял?
- И?..
Не отвечая, Эллен взял вечное перо в красивой оправе и начертал в углу бланка: "На прекращение".
- И ты свободен, - закончил он.
Кладов выпрямился, заухал галошами по линолеуму.
- Галеты? Масло? Ладно - жрите... Но "люська"-то денег стоит. Разорюсь! Системы "шоша" не подойдет?
- Давай "шоша", - согласился Эллен. - Сам же потом и стрелять из него будешь. У меня он лучше сохранится. Под красным знаменем революции! - И засмеялся.
- А теперь что?
- Иди с богом... - зевнул Эллен.
Ванька Кладов вышел и вернулся, потрясенный:
- Они там... не уходят. Убьют.
Эллен накинул шинель, шагнул на крыльцо.
- Слушайте! - заявил он рабочим и солдатам, которые гурьбой стояли поодаль, выжидая. - Мурманская контрразведка всегда на посту. Смерть шпионам и врагам трудового народа! Но критика власти в свободной стране наступившей революции не является преступной и не опорочивает лиц, ее критикующих... Пропустите честного гражданина Ивана Кладова!
* * *
- Инженер Ронек, - сказал Ветлинский, выходя из-за стола, - весьма странный господин. Он требует от Главнамура того же, чего требуют и эти саботажники-рабочие...
"Начинается", - мысленно отметил Небольсин.
- Я знаю инженера Ронека как человека справедливого, господин контр-адмирал. А рабочие настаивают лишь на выполнении договорных обязательств дороги...
- Это было когда? - улыбнулся Ветлинский. - Еще при его величестве, а с Керенского денег теперь тоже не получишь. Вот и пусть рабочие обращаются в... Совет!
- Совет - безнадежная организация, - ответил Небольсин. - Я совсем не оправдываю бегущих рабочих. Но договор подписан дорогой, подписан на то, чтобы его выполнять...
- Но денег нет, - сказал Ветлинский. - Я не протестую против этого саботажа и уже выпустил приказ о массовом увольнении рабочих, которые требуют от нас расчета, чтобы ехать в любезную для них совдепию.
Это было несколько неожиданно: при Керенском главнамур удерживал рабочих, теперь он сознательно оголял Мурманск, чтобы избавиться от дорожников, настроенных большевистски...
Небольсин кратко ответил:
- Могут произойти нежелательные эксцессы.
- Возможно, - не удивился Ветлинский. - Что ж, я согласен на эксцессы, но пусть они минуют мой кабинет. Дело передано мною в третейский суд, и пусть Шверченко, как истинно революционный товарищ, и рассудит по нормам революции...
Двухэтажный дом конторы, строенный на горе, издалека дымил трубами. Наверх к нему вела обледенелая тропа. Вокруг конторы с утра собрался народ, понаехавший с двух дистанций. Совжелдор в Петрозаводске доверием не пользовался, и потому все разом нахлынули в Мурманск - на штурм твердынь Главнамура.
Когда Небольсин поднимался в гору, рабочие уже шумели: