И на высокой ноте взлетал голос выездного прокурора: "...за создание революционной организации на корабле, в условиях военного времени, организации, которая, будучи подкуплена тайными немецкими агентами, пыталась произвести взрывание крейсера первого ранга "Аскольд", приговариваются к смертной казни через расстреляние матросы: Захаров Даниил, Бешенцов Федор, Бирюков Александр и Шестаков Георгий..."
- Да будет вам! - закричал Захаров. - Ищите немецких агентов у себя в кают-компании, а в кубриках Россию не продают!
- Господи, за што же мне это? - спросил Бешенцов.
- Сашка Бирюков хлебал вас всех... во такой ложкой!
А лицо Шестакова заливал предсмертный пот. Шестаков заплакал и ничего говорить не стал... Французские жандармы, обнажив палаши, увели навсегда с крейсера четырех осужденных.
Потом к борту "Аскольда" подтянули баржу и стали выкликать по списку сто тринадцать матросских душ (почти целую роту). Каждый, кого называли, быстро пробегал по сходне над мутной водой рейда, прыгал в широкое горло люка. Баржу подхватили буксиры, потащили ее, чадя трубами, в Марсель, а оттуда лежали пути на родину, которая встретит героев с "Аскольда" тюрьмами, и казематами, да страшными плавучими арестротами{5}...
Озлобленность оставшихся на "Аскольде" часто переходила в уныние. Работа валилась из рук... В один из дней, когда мичман Вальронд пил в офицерском буфете, к нему подошел трюмный механик мичман Носков.
- Женька, - сказал он, - я не верю в этот приговор.
- Угу, - хмельно мотал головой Вальронд. - Это не приговор. Это черт знает что!.. Ведь ясно же как божий день, что силу этого взрыва не могли рассчитать матросы. "Ванька с барышней" прав: тут нужен тонкий алгебраический расчет детонации. Иначе бы мы давно разлетелись на сто кусков.
- А с чего ты пьешь? - спросил его трюмный.
- Мне завтра в караул, - ответил Вальронд не совсем-то логично. - Как говорят матросы, мне все... обрыдло! Однако же я неглуп, нет. Все понимаю. Знаешь - как?
Умница - в артиллерии,
Дурак - в кавалерии,
Прошелыга - в пехоте,
А пьяница - на флоте.
Я пью, милый трюмач, потому что я офицер флота. Но остаюсь при этом умен, как и положено артиллеристу... Ты меня понял?
Носков присел рядом с плутонговым.
- Слушай, Женька, перестань хлестать: сломаешься! Я вот часто думаю: если не свершать благородных поступков сейчас, пока мы с тобой молоды, то когда же их свершать?
- Никогда не поздно, Сереженька!
- Пошли к командиру. Мы должны постоять за матросов.
- Базиль! - позвал Вальронд вестового. - Оторви мне от "флага" его величества лоскут, который покраснее...
Вестовой его понял и налил только марсалы. Вальронд выпил, одернул мундир и стал трезвым: мичман умел пить - недаром его предки со времен Екатерины служили на русском флоте.
Вальронд элегантно обнял трюмного за талию.
- Мы молоды, и мы благородны... Идем! - сказал он. Ветлинский внимательно выслушал "благородных" мичманов.
- Я вас отлично понимаю, - ответил он. - Но с чего вы взяли, что матросы будут расстреляны? Отнюдь. Матросов надобно попугать, как детей, которые расшалились. Приговор лишь фикция... Мне очень приятно, что вы столь ревниво относитесь к чести своего корабля. Но... совсем нет причин волноваться. И заступниками бунтовщиков пусть будут не мои офицеры...
Покидая салон, молодые люди облегченно вздохнули.
- Ну вот, трюмач, слава богу!
- А ты куда сейчас, Женечка?
- Туда, куда влечет меня мой жалкий жребий... в буфет!
- Тебе же завтра в караул.
- И потому я хочу вобрать в себя все то, чего нельзя получить, будучи караульным офицером...
Дверь шифровальной открылась, и с чайником в руке (через плечо полотенце) вышел Самокин, кивнул офицерам. Мичман Носков шутливо ударил его перстом по лбу:
- Во, голова! Она много знает. Да никогда не скажет.
- Ваша правда, господа мичмана. Такова моя служба. Все знать, чтобы другие не знали ничего такого, что я знаю...
Если бы Самокину была известна причина, по которой молодые мичмана приходили к командиру, он бы дал им понять, что Ветлинскому верить не следует. Через руки кондуктора все эти дни шелестели телеграммы. Сверхсекретные. Сверхсрочные. Между Тулоном и Парижем. Между "Аскольдом" и посольством.
Военно-морской атташе во Франции, каперанг Дмитриев, настоятельно требовал аннулировать приговор четырем матросам. И теперь между атташе и Ветлинским завязалась борьба - трещал телеграф за тонкой переборкой шифровальной каюты.
Телеграфная перепалка закончилась совсем неожиданно...
Спустившись вечером в церковную палубу, отец Антоний дольше обычного раздувал кадило. Раздул наконец, и сладкий аромат ладана повеял над головами притихших людей.
- Братцы, - вдруг мягко сказал отец Антоний, - ведь я сегодня последним словом божиим проводил осужденных. Все четверо расстреляны французами. И они сознались в содеянном...
- Сознались? - ахнула толпа матросов.
- Плакали. И убивались шибко перед кончиной... Помолимся же мы за их заблудшие душеньки...
Именно в этот вечер мичман Вальронд, потрясенный вероломством Ветлинского, заступил в караул Спать - не раздеваясь, только ослабив ремень на брюках. Оружие - на столе, повязка "рцы" - на рукаве. Судовые электрики подключили к его каюте телефон с берега, и телефон сразу же стал названивать.
- Сколько человек у вас в карауле? - спросили французы.
- Взвод, - ответил Вальронд, и разговор на том закончился.
Мучительно долго не мог уснуть.
Разбудил звонок:
- Караулу прибыть на форт Мальбук... Время?
Вальронд зевая разглядел циферблат часов:
- Два тридцать семь.
- Форт откроет ворота ровно в три...
Мичман быстро вскочил:
- Свистать: караул - наверх!
Ежась от ночной сырости, строились матросы. Посверкивали иглы штыков. Звякали о железо трапов приклады винтовок.
- Унтер-офицер Павлухин, ведите караул за мной!
- Есть за вами...
Быстрым шагом рассекали ночной Тулон, уютно спящий в домах. Где-то вдали маяк Латуш-Тревиль давал резкие проблески в сторону моря. Узкими улицами шли мимо освещенных фабрик, которые работали и ночью. В окнах виднелись снующие у машин тонкие руки француженок. Пахло фруктами и винными ягодами. -За казармами морских училищ караул звучно грохал бутсами по булыжнику.
- Агь-два... ать-два... - подсчитывал ногу Павлухин.
Перед аскольдовцами раздвинулись, ржаво скрипя, рыцарские ворота форта Мальбук, в лицо каждому так и ударило плесенью.
- Вам придется подождать, - сказал Вальронду дежурный офицер-француз. - Ваши матросы в бильярд играют?
- Не уверен. Но, если прикажу, то будут играть.
- Тогда пусть пройдут в бильярдные комнаты, а вам я могу предложить кофе...
Со двора форта грянул плотный, насыщенный пулями залп.
- Ого! - сказал Вальронд вздрогнув. - Вы люди не мирные?
- Это нам, французам, удается с большим трудом. Нелегко быть мирной нацией, имея под боком соседа - Германию.
- Кого это сейчас пришлепнули?
- Так... одного... пойманного на шпионаже. Советую вам располагаться как дома. На выстрелы не обращайте внимания.
Сколько можно пить кофе? Это же не вино, и Женька Вальронд выключил электрический кофейник. За толстой стеной казематов сухо потрескивали бильярдные шары. Форт давил на плечи старинной кладкой, от сырости познабливало. Наконец - раздалось:
- Русскому караулу моряков - на полигон! Было еще темно. И в этой темноте Вальронд ощущал черноту бушлатов, холод штыков, тепло жарких человеческих тел. Шли.
Цок-цок - по булыгам. И мерно качались тонкие лезвия.
Полигон...
- Я ни черта не вижу, - сказал Вальронд.
- Сейчас рассветет, - ответили из темноты французы.
И верно: медленно розовел вершиною Монфарон. Над фортами, клубясь в углублениях дворов и бастионов, плавал туман.