– Тогда почему ты мне всего не расскажешь?

– Хозяин, пожалуйста, поверь мне. Я не могу сказать тебе, потому что ты не поверишь, ты должен увидеть сам. Кое-что происходит, назовем это несправедливостью, с которой тебе придется столкнуться. Но об этом я не могу тебе сказать. Матт, пожалуйста, поверь мне.

То, что Дейви назвал его по имени, его твердый голос, настоятельный призыв в его глазах подействовали на Матта. Он думал о несправедливости и полагал, что какой-нибудь слуга подрался с другим или совершил кражу, но не понимал, почему Дейви не мог сообщить ему о чем-нибудь подобном. Но Дейви был его друг.

– Хорошо, я поеду, – согласился он, наконец, надевая шляпу.

Дейви быстро поехал через поля. Дорога заняла менее двух часов. Однако, когда они приблизились к Морлэнду, он заставил Матта спешиться и привязал лошадей в рощице. Дальше они продолжили путь пешком, обогнули дом и зашли с черного хода. Тут Дейви предостерег Матта.

– Ступай тихо, хозяин. Не шуми. Мы не должны их потревожить, иначе они уйдут, прежде чем мы застанем их.

Матт отшатнулся.

– Мне это не нравится. Это обман. Почему мы не можем встретить их утром с соответствующими обвинениями. Мне не нравятся такие интриги.

Дейви смело посмотрел ему прямо в глаза.

– Хозяин, это их интрига. Они обманывают тебя. Единственный способ вынудить их признаться, это застать на месте. Пожалуйста. Так нужно.

Матт неохотно уступил. В тишине мужчины вошли через черный ход. Должно быть, Дейви смазал замок и петли, потому что ключ легко повернулся, и дверь распахнулась без звука. Внутри стояла темнота. Когда они отперли дверь, Дейви ощупью нашел руку Матта и повел его. Они очень быстро прошли через внутреннюю дверь в центральный двор, называемый садом Элеоноры. Здесь по контрасту с абсолютной чернотой прохода, сверху падал слабый свет от звезд. Дом стоял погруженный в темноту. Нигде не виднелось ни огонька. «Все, должно быть, спят», – подумал Матт.

Они прошли вдоль восточной стороны сада, миновали сушильни и кладовые. Вот последняя секция восточного крыла, далее – мимо церкви и ризницы, которая не имела входа со стороны сада. У предпоследней кладовой Дейви остановился, поднес палец к губам и близко подкрался к двери. Матт сделал то же и прижался ухом к двери. Вначале он ничего не слышал. Затем шорох и приглушенные звуки, которые могли быть чьим-то голосом, или голосами, или просто плодом его воображения. Он чувствовал, что Дейви сам напряжен, и ощутил, как пот стекает по его спине. Тут Дейви зашевелился.

Дверь резко распахнулась. Послышался испуганный вздох, но в темноте кладовой Матт не мог ничего увидеть. Кладовая использовалась для хранения сухих товаров, и в ней царил запах промасленной шерсти, свечей, мыла и дерева, вызывающий воспоминания детства и игры в прятки. Человек, находящийся внутри, мог видеть его в просвете дверного проема. Как только Дейви начал высекать огонь, Матт услышал женский голос, приглушенный крик «Нет! Нет!». Потом послышался шорох более решительного движения и голос Дейви, мрачный от угрозы:

– Ах, вы не хотите.

Затем вспыхнула искра, маленький огонек зажегся в руках Дейви и вдруг расцвел на фитиле свечи. «Он захватил с собой все необходимое», – подумал Матт в тупом потрясении. Он предусмотрел все детали. Потрясение оттого, что Дейви уже заранее все знал. Подобно жертве, он так же мог бы кричать: «Нет! Нет!», если бы не впал в оцепенение.

Мерцающий свет свечи выхватил кладовую из мрака. Индия вскрикнула «О! О!», больше от ярости, чем от страха. Она сидела на куче одеял обнаженная, если не считать сорочки, которую успела схватить и прижать к себе, пока зажигали свет. Рядом с ней стоял отец Коул, не соизволивший прикрыть свою наготу. Он смотрел вниз на опущенные к голым ногам руки и был похож на человека, ожидающего казни. Матт почувствовал тупую нарастающую боль, как нож, застрявший в груди, бесстрастно несущий предвидение смерти. Лицо Индии казалось каким-то грязным, будто было сделано из чего-то мягкого, что могло пачкаться, волосы ее спутались. Но даже в этот момент Матт восхищался ее выдержкой и самообладанием. Она не плакала и не причитала, не умоляла о прощении. Ее дух не признавал никакой вины, только ярость от такой неожиданности. Первым ее побуждением было прикрыть себя, но в следующий момент она, наоборот, отбросила ночную сорочку, чтобы схватить лежащие поблизости твердые предметы, и продолжая пронзительно кричать, стала швырять их в Дейви.

Он уклонялся от них, пламя свечи беспорядочно колыхалось вместе с ним, а предметы глухо ударялись о дверь и о него. Индия не смотрела на Матта, он не был уверен, заметила ли она вообще его присутствие.

Чувство отвращения поднималось в нем. Он оторвался от двери и сказал Дейви:

– Пойдем. Ради Бога, пойдем.

Дейви немедленно повиновался и последовал за ним, захлопнув дверь, а вдогонку в нее тяжело стукнулся последний снаряд. Пламя свечи наклонилось и погасло. Неожиданно воцарилась темнота и Матт с благодарностью ощутил ее безопасность. Отвращение охватило его. Он хлебнул ртом воздух, его качнуло и вырвало на клумбу. Дейви подошел к нему. Матт почувствовал сильные теплые руки на своих плечах. Он попытался оттолкнуть его, но безуспешно. Когда рвота прошла, он выпрямился и ему стало легче.

Неожиданно Матт отшатнулся от Дейви и направился к выходу из сада. За оградой сада его встретила густая, приятно пахнущая чернота земли, многих акров земли, достаточно темная, чтобы скрыть его горе, его унижение и стыд. Он узнал все, все в одной короткой, как молния, вспышке, что высветила живые, незабываемые детали. Не только сейчас, не только отца Коула в кладовой нынешней ночью. По мере того, как он, спотыкаясь, убегал все быстрее, пытаясь спрятаться от Дейви, от Морлэнда, от самого себя, воспоминания все сильнее теснились в его мозгу, подобно людям, пришедшим поглазеть со злорадным удовольствием на труп преступника.

Как долго? Всегда? С самого начала?

Другой священник, тот, кого она обвинила в непотребных домогательствах.

Он вспомнил ее слова, ее сообщение о якобы состоявшейся беседе. Она, возможно, рассказала ему истинную правду, за исключением того, что вложила свои собственные слова в уста священника, а его слова – в свои. Она ему предлагала себя, а он отказался, и в ярости она явилась к Матту, а Матт отомстил за нее, уволив человека, который ей отказал.

Знают ли слуги? Наблюдали ли они, смеясь над ним?

Все время она уезжала: в город, Харрогейт, Боже мой, в Нортумберленд! Он всегда удивлялся ее внезапно возникшей привязанности к госпоже Сабине. Не Сабина привлекала ее в Эмблхоуп. Разрозненные обрывки воспоминаний сами собрались в его голове, образовав картину, которую нельзя выбросить. Джек Франкомб. Взгляд, улыбка через плечо, жест руки. Совместная охота. Танцы с ним в то Рождество. Было ли это началом? Тогда он смотрел на ее танцы и считал доброй.

Догадывалась ли Сабина?

А кто перед Франкомбом? Между Франкомбом и священником – кто?

Оглядываясь назад, он слышал фальшь ее голоса, лицемерие ее заверений в любви к нему и ее заботы о нем. Теперь ее прикосновения казались отвратительны. Память об их страсти и близости вызывала острую горечь в горле. Теперь он очень ясно видел, почему она регулировала их семейную жизнь. Долгое воздержание между любовными связями, а потом «неконтролируемая» страсть, заставлявшая ее прерывать их пост, когда она находила нового любовника.

Воспоминания навели его на другую мысль, такую ужасную и болезненную, что он громко вскрикнул и вскинул руки вверх, словно мог защититься от нее. Дейви схватил его и попытался сдержать. Матт обернулся, ударил его и закричал:

– Оставь меня одного! Оставь меня одного! Неужели тебе мало?

– Хозяин... Матт...

Матт оскалился, как загнанная раненая лисица.

– Оставь меня!

Дейви снова протянул к нему руки, и Матт сильно ударил его кулаком в скулу, оглушив и свалив на землю, хотя тот был больше и тяжелее Матта. Прежде чем Дейви смог снова подняться, Матт скрылся в темноте. Он бежал, не разбирая дороги, словно в панике, в сторону рощицы, где они оставили лошадей. Скрывшись за деревьями, он бросился головой вперед в заросли, прикрывая рукой глаза и продирался сквозь них, пока густой подлесок вначале не замедлил, а потом и вовсе не остановил его. Он упал на землю, изнеможенный и задыхающийся, и лежал среди переплетенных кустов, сорняков и папоротника.