Быть может, я перегнул палку, оценивая состояние Лены, как угрожающее? Но эта ее страдальческая улыбка, - где она в ней? Пошло проникновение, внедрение, и тут она, бестолковая, начала все портить: "Мне нравится, что ты смотришь... Мой Валерка тоже так". - "Мы ведь и без водки пьяные, да?" Пошла эта семейная риторика. Я сунул ей палец в задницу, никак не мог пропихнуть. Она засмеялась: "Тут я непробованная!" - и от смеха мой член трясся в ней. Меня разбирала злость: куда я залез? Всего-то раскрыл промежность, а она дошла до семейной стадии - и ни с места. Палец я пропихнул, нащупал свой член. Начал ее корежить, сводить к одному. Должна же она обернуться, идти ко мне, а не ждать, что я ее отыщу. Не строй из себя сестрицу Аленушку! Что ты от меня хочешь взять? Ничего я тебе не дам по такой дешевке!.. Тут она притихла и начала созревать. Она начала соображать и подставлять себя в унисон. Пошел замысел, она меня зажгла всем: слюной, грязью из-под ногтей, протертостями, этой густой волосатостью, свободно распахнувшейся и заскользившей... Я дал ей отдохнуть, растревожил ее, как мог, бродя у больших губ, - и, насколько мог, внедрился! Она хорошо подставилась, я куда-то прорвался, завис. Это было облако, на котором сидела Нина, когда ее просквозили, а Лена уснула, глаза ее слиплись, и такую вот, сонную, вялую, бормочущую непристойности, и подвел к пределу, пока она не сникла. Был на нее зол, как черт: я в нее кончил, пусть родит здорового ребенка! - обошел и расправился: если попала в руки матроса, то держись! - и отшвырнул. Она лежала на боку, порозовев, уткнувшись носом мне под мышку. Я рассматривал свой член: побывал в молоденькой женщине, а как-то одряхлел, сморщился...

Только сейчас вспомнил про Надежду, то есть Лизавету Константиновну. Оказалось, что она сидела, ждала меня, она сказала, волнуясь: "Борис, хотите я вас удивлю?" Вот почему она осталась здесь! Сидела, переживая, оглохнув и ослепнув от того, что ей открылось... В каком рассказе? Конечно же - в "Москальво"... "Так вас удивить или нет?" - "Не надо, я вас узнал". - "А статью мою вы читали в "Литературной России"?" - "Статейку эту, под рубрикой "Читатель сердится"? Она ваша?" - "Да, я написала." - "Прискорбно рад за вас..." - "Меня убедили написать. Вы возмутили своим порочным рассказом весь поселок Москальво." - "Поселок возмутился и забыл, - сказал я, доставая сигарету. - А рассказ, где я тебя воспел, остался. И учти: рано или поздно он пробьет Европу!" - "Почему только Европу? Если ты такой гений..." "Европа" - для рифмы. Забыла, как меня искусали комары? Я весь рейс чесался от них..." - "А ну тебя к черту! Ты обещал меня увезти в Москву, а я без тебя доехала..." - и разгневанная, гордая, она вышла, чтоб поменять купе.

Бедная Лиза!

Я был в каком-то отчаянье... Черт возьми! Разве я не взял для рассказа у юной Лизы лучшие мгновения любви? А она столько искала меня в памяти, пока не сошелся у нее с книгой, а книга с воспоминанием! Да, я не стал ни известным, ни знаменитым. Книги мои вышли, но это можно объяснить случайными везениями. Но - почему, почему? Или кто-то писал, кроме меня, о настоящих зверобойных шхунах в русской литературе? Или кто-то в мире писал о том, что я в "Полынье"? Почему же тогда никто меня не знает и не будет знать? И я еду опять куда-то рыбу ловить... Мне хотелось остаться одному в поезде, и чтоб этот поезд куда-то меня привез. Я выйду из поезда и очнусь от странного сна, в который себя погрузил. Если б так умереть - как куда-то приехать! Может, в этом и есть смысл того, что я еду к Нине? Мы очнемся в смерти - и что-то будет! Или - нет?..

Я сидел, изнывала душа... Вдруг почувствовал родство с Леной. Она спала, склонился к ней, целовал ей руки, как недавно она мои... За что ее благодарил? Мне было так тоскливо, как будто кончена моя жизнь с Ниной... Или предчувствие меня обманывало когда-нибудь? Я застану Нину у Бронниковых, не одну, с психиатром... Пошел на супружескую связь!.. Нина поздоровалась со мной - и все. Кажется, я говорил, что ни одна женщина мне не изменила. Да я солгал! Вот Нина, что же это такое?! Она изменила мне... А как теперь мне? Как жить, как дотянуть до рейса?

Снова я работал на "МРС-05", ждал, пока "Мыс Дальний" выйдет из ремонта в Находке. Зима явилась ранняя: давка из-за транспорта, схватки у водочных ларьков, у хлебных магазинов... Никаких продуктов! Хоть шаром покати... На "мэрээске" я ходил по трюму, расшвыривая ногами пачки тонкого печенья, коробки болгарских конфет, какао "Золотой ярлык"... У нас были везде связи, так как у нас были "огороды", было море в кармане. Не знал, куда подевать очищенного краба... Нести к Бронниковым, радовавшимся замужеству Нины?.. Несу к Пете Ильенкову, земляку. Петр в Дании, принимает суда... К Рае? Там другое: обиделась из-за родственницы... Я скучал по Нине, выскакивал из такси. Мне казалось, что она прошла по улице... Если б я потерял с ее уходом свою тоску!..

Раз сплю на "МРС-05", слышу: наверху топот. Как будто пробежала рота солдат по команде "Разойдись". Вскакиваю, бегу на камбуз, где Инна оставила мне еду. Включил свет и ужаснулся: сотня крыс орудует там, поедая все... Как они забрались? Я повесил на швартовые концы антикрысиные щитки. Выбегаю на палубу: крысы цепочкой идут по канатам... Ведущая крыса на щиток залезает, оборачивает его, летит в воду со щитком, а остальные уже пошли беспрепятственно...

Как здесь будешь жить?

Перебрался на "Дальний", а когда вернулся из Южной Кореи, переселился к Косте, недавнему мужу Лены-артистки. Здоровенный парень, мотоциклист, весь в коже, гордый, что орел. И вдруг - сорвался: помрачение ума. Подлечился, тихо работал на почте, я к нему перешел. Костя страдал, что его бросила Лена. Приводил женщину, жену моряка, окружал ее, шлюху, небесным нимбом. Мы относились один к другому сердечно. Костя говорил: "Придешь из рейса, дверь закрыта - можешь стекло разбить!" Сделали вечер, все пришли: Лена, Нина Бронникова, моя Нина. Они не знали, что пьют: "Ройял" с кока-колой... Упились! Лена уселась ко мне на колени, обняла. Никак их с Костей не склеишь! Даже моя Нина передавала, ужасаясь, как некрасиво Костя выглядел без ума... Сама она была здорова, жила с психиатром на Верхне-Портовой... Она ходила здоровая, и это была ее беда. До нее дошел весь ужас жизни, в которой при сознании еще хуже, чем без... Одарил Нину бутылками кока-колы, банками сока, конфетами, блоками жевательной резинки. Перед этим одарил Лильку, ее сестру, ставшую почти сумасшедшей. Так я потерял жизнь с Ниной, к чему-то ее ведя и почти выстроив в уме. Но что это была бы за жизнь - я не знал.

Опять весна, все завеяно, бегу в ТУРНИФ за зарплатой. Вбежал, хочу обминуть невысокую женщину, поднимающуюся с одышкой по лестнице. Она как толкнет меня в бок с дикой силой... "Ольга Васильевна! Прости, миленькая, не заметил..." - "Собирайся в рейс." - "Куда?" - "На острова Полинезии... Нет, в Новую Зеландию!.." Какая разница? Здесь зима, а там лето... Бегу к Косте, переодеваюсь в летнее, бегу по обледенелому виадуку, зная, что завтра, за Японией, будет тепло. Впереди меня бежит еще кто-то: местный житель; торопится в зимнем пальто. Бежал, по-видимому, через двор, содрал с веревки с бельем, не заметив, мерзлый лифчик, и он на нем сзади болтается, зацепившись за воротник... Разве я его предупрежу? Беги, дорогой...

Вот к этой жизни я и еду!

Утром, уже близко к Чите, Лена сидела тихо, со своими кулями, одетая во все одежки. Так и не угостила меня копченой колбасой! Сберегла для мужа и сына... А эти кули? Ведь мне теперь таскать их! Мы сидели вдвоем, я пускал дым в купе. В окне летели деревни, в палисадниках огорожены дикие ели. За шпалерами высоких берез пылила дорога, два самосвала, кладбище, склон с сосной, стога соломы, Байкал... Чувствуя отстраненность Лены, я впал в дурное настроение, представляя себя рядом с ней стариком. Во Владивостоке я обижался, когда меня называли "отец". Не забуду, как это случилось в первый раз. Ехал на пароме с Ниной, ей пришло желание меня обнять. Молодая, она проявляла ко мне какую-то материнскую нежность. Люди сидели, никто не брал в голову, что девка прилипла к седому мужчине. Вдруг кто-то хлопнул меня по плечу: "Огонек найдется, отец?" - и я, как в тумане, под неимоверный гул крови в голове, угостил парня сигаретой, хотя он просил прикурить. Не догадываясь, что со мной, парень отошел, поблагодарив. Жуткое дело, как разобиделся тогда на Нину! В отместку, когда вошли в комнату, заставил ее голой собирать бусинки на ковре... Я думал о Нине, не зная, что ее уже нет, и сердился на Лену, которая молчит, и так, молча, и исчезнет. А тут проводник: "Извольте, мадам, получить свой билетик!" Оттренированный к косому взгляду, я понял, что связь наша раскрыта. Разъяснил и его гнусную ухмылку: "Докривлялась, потаскуха, связалась со стариком... То-то тошно тебе!" Знал этого негодяя, он подбирал несовершеннолетних девчонок. Слышал, что уволок одну в свое "Служебное отделение", придравшись, что едет без билета. А солдатик, совсем мальчишка, уже связывавший с ней судьбу, лишил себя жизни, выбросившись на рельсы, как когда-то зэк. Вот: работает, не осудили, и еще насмехается! А Лена молчит...