Понял, что Нина сумасшедшая, уже на "МРС-05". Очнувшись, она сказала, что у меня за спиной вырос куст сирени. Нина у меня пробыла три дня. Однажды, сидя в гальюне, она показала мне розовое облачко в иллюминаторе: "Я больше не хочу там жить." Я узнал, что у нее есть квартирка на Верхне-Портовой. Это еще сохранилось от Ленина Владимира Ильича: давать квартиры сумасшедшим. В психлечебнице мне Нину не отдали и за писательский билет. Психиатр был молодой, с залысинами, великолепно выглядел, - как с рекламы сигарет "Мальборо"! - среди своих больных, создававших в коридоре неуправляемое движение, вроде броуновских молекул, - но и он, такой самоуверенный, подрастерялся, узнав, что случилось с Ниной. Он сказал, что ее брал пожилой человек, с виду профессор, представившийся ее дядей. Документы подложные, должно быть... Психиатра сдерживал мой писательский билет, разговор не клеился. Я опустил билет в карман, и он спросил: имел ли я сексуальную связь с Ниной? Ведь она пробыла со мной три дня. Он знает, что мало кому удается устоять против сумасшедшей... Я ответил, что Нина спасла меня от импотенции, и поведал ему историю с Серафимой. Психиатр рассмеялся, хлопнул меня по плечу: "Бьюсь об заклад, что ты..." Нет, я не хотел думать и представлять: какая там Нина сейчас, через два года? Мечтал лишь о повторении того, что у меня с ней было. Что ее может изменить, если она неизлечимая?..
Вот я ее забираю, мы выходим из ограды психлечебницы. Там, под деревьями, на скамейках, сидят среди родственников люди в синих халатах. Многие плачут, хотят курить. Не понимают, что нет курева во Владивостоке! Мы усаживаемся с Ниной напротив ресторана "Зеркальный" и парикмахерской "Магнолия". Хорошо бы накормить Нину и привести в порядок ее волосы! Пока это невозможно: Нина ничего не понимает. Не понимает даже, что курит. Она лезет беспрестанно ко мне в брюки, ерзает, забрасывает ноги, имитируя половой акт. На нас не смотрят, но надо ее уводить. Ловлю такси, устраиваемся, она сразу пригибается ко мне. Водитель просит, чтоб мы не испачкали сиденье. Выходим на ветер Верхне-Портовой. Нина морщится, приседая: "Ой, письке холодно!" - она без трусов, им не полагаются в лечебнице. Уже томлюсь, как ее раздену, хотя знаю, что она никого не хочет. Будет лежать, вялая и бесчувственная после наркотиков, с плечом, отбитым электрошоком. Надо привыкнуть к ней такой, дурной, без всякого проблеска. То она высунет язык и с размаху примакнет об него палец, то так же с размаху почешет себе голову. Я успевал к ней вовремя, так как еще не истекал срок, когда она могла работать в музыкальной школе. Переведут на пенсию, как она будет жить? Но я не мог и от себя избавиться! Целый день она водила меня по комнате, держа за член... Или у них были такие прогулки в психбольнице? Я сдавался, она захлебывалась, ее рвало. И опять... Доводила меня до такого состояния, что прямо умирал, не имея сил струиться. Сама же и близко не подходила к стадии оргазма...
В какое-либо утро, себя переломив, я надевал на нее зимнюю одежду. Давал в руки нож, хоть она его и боялась, усаживал на ее любимый унитаз и заставлял чистить картошку. Мы ели то, что она готовила; белили потолки, запускали стиральную машину. Целую неделю не трогал ее в постели, ходил с ней гулять. Вдруг она просыпалась, смотря счастливо, сходя с ума от новой жизни. Она влюблялась в меня и представляла себя беременной: "Послушай пульс в пупке". Я вел ее в музыкальную школу, проверив перед этим, как она играет на гитаре. Начиналась семейная жизнь. Снова она наглела в постели, измывалась надо мной, врывалась в комнату, рассыпала бусы... Я жил с ней под видом другого, которого будил, быть может, из эгоизма, чтоб кончать с ней. В сущности, Нина служила именно мне; тратила на меня всю зарплату... Эти покупки - умела же она их раздобыть! Однажды, когда я пил из нее, она не стала надо мной издеваться. Тогда посадил ее повыше и увидел, что струя у нее прерывается. Она не могла писать, как только я к ней приникал. Тогда я понял, что близок к цели. Начал оставлять ее одну. Правда, Бронниковы за ней приглядывали. Вернувшись из короткого рейса с Чукотки, я увидел, что Нина моя. Нина ужинала с приехавшей Лилькой, коренастой по-деревенски и светлой, не в мать. Лилька то взрывалась смехом, который не остановить, то захлебывалась плачем, который не унять. Необычайно нежная в тот вечер, Нина не могла дождаться, когда уснет на полу Лилька. Лилька уснула, Нина села на меня, и мы кончили под "Волшебную флейту" Вольфганга Амадея Моцарта... Неужели она избавилась от инопланетянина? Все получилось так быстро! Нина уже спала... Я даже не знал: радоваться или нет? Тут Лилька с пола потянула меня за руку, и это была моя измена Нине. Хотя, может, и нет.
Все разрушала весна.
Весной возвращалась болезнь, а я уходил в плаванье.
Вот Нина уже больна, мечется в постели, у нее жар, бред... Я надеваю ее тепло, глаза у нее блестят, она тихая и покорная, как ребенок. Мы садимся в трамвай номер 5 возле старинного с башенками железнодорожного вокзала. Трамвай поворачивает на Светланскую и вверх по ней с ее купеческими особняками, что изумительно вписываются в панораму бухты Золотой Рог, когда среди домов возникает труба парохода, а потом видишь, как он скользит громоздкой тушей за спинами гуляющих в сквере, как бы подкрадываясь из засады, словно коварный зверь... Нина - это не бред, не любовь, это моя тоска, в Нине ее обличье. Я встретил Нину, когда меня покинула Герцогиня, и если труд писателя - исследование одиночества, то с ней я еще имею какой-то шанс...
Так зачем мне все портить с Леной?
Однако случилось неожиданное, в рамках нашей семьи: за сутки до Читы Лена заболела. Всем стало ясно, отчего она занемогла. Лена чересчур переиграла с парнями и сейчас за это расплачивалась. Я видел, что она не притворяется, и понимал: завтра Чита, там муж и больной ребенок, живут в тайге. А если от егеря мало проку? Неужто мне придется отдуваться за всех?.. Офицер ушел в видеосалон на эротическую новинку. Библиотекарша не ушла. Занята своими вещами. Проводник сволочь, сам к Лене лез. Такого не уговоришь и за деньги. Можно договориться с другим. Как Лену поднять, вести? Все раскроется... Да с ней не повозишься по скорому! Какая она сейчас, после всех приставаний? Может, полежит и успокоится?.. Лена как разгадала мои мысли: "Борис Михайлович, вы стесняетесь Елизаветы Константиновны?" "Отчего же? Я не против группового секса." - "Какого секса?" - "Да я шучу." - "Вы шутите?" - лепетала Лена.
Библиотекарша как и не слышала нас.
Плюнув на все, я соорудил занавеску из простыней, снял Лену с полки и уложил на офицерскую постель. На Лене было столько одежек, что я чуть палец не вывихнул, расстегивая пуговицы и пуговки. Вроде бы я знал ее фигуру, а все ж боялся: а вдруг удивит так, как Таня? У той грудь, прелестно вздутая в разрезе платья, как снял лифчик, обвалилась и повисла чуть ли не у пояса. А зад Тани, мило вилявший, оказался плоским и шероховатым, как наждачная бумага...
Настраивался на худшее, чтоб приятно обмануться. Вообще красота, сама по себе, - далеко не все в постели. Нужен дефект, несоразмерность, чтоб себя надолго разжечь. Ко мне постучалось однажды настоящее чудовище. В Пинске, мы снимали фильм, я жил в гостинице. Вдруг постучал кто-то поздно ночью. Женщина, дежурный диспетчер по лифтам. Все лифты остановила в Пинске и пришла. Короткая, как обрубленная наполовину, похожая на пингвина. Осмотрел, заинтересовался: а что, если переспать с пингвином?..
Вот Лена голая, ничего на ней не оставил, чтоб скользило или мешало нарочно, или выглядывало из прозрачности... Жалко денег купить кружевное белье? Вовсе не донская казачка! Почти желтая бурятка, отливающая синевой глаз. Фигурка без изъянов, но в разных деталях, какие я отыскивал, увлекаясь. Лежала влажная, пахнущая пряно, со следами въевшихся резинок на бедрах и протертостями в паху, вся попка в синяках. Подогнул ее трясущиеся, покрывшиеся пупырышками колени, и увидел дивно заросшую промежность. Да, это была сука, и у нее шла течка, и она пропела: "Толстенький, я такой хотела", - и понеслись.