Артели было поручено копать туннель. Дойдя до строительной площадки, дамба, оказалось, должна превратиться в хитрую штуку: сверху по ней придумали провести еще чугунку, чтобы поезда могли доставлять оборудование до самого котлована химкомбината. Мирсаит-абзый прикинул так и сяк, после чего стал сильно озабочен: выходило, что прежними темпами за месяц с туннелем не управиться; земля была ужасно твердой, как железо: когда били ее ломом, искры сыпались...

В конторе обещали дать Ардуанову еще тридцать человек рабочих. Но с этим не согласились сами артельщики. Причина была простой, как всегда: деньги, которые причитались им за выработку туннеля, они уже — в прикидке — разделили между собой со вкусом и по совести.

Опыт Ардуанова, накопленный за годы солдатчины, гражданской войны, в бытность его грузчиком на берегах Волги и Камы, говорил ему точно: строительству нужны не сезонники, понаехавшие сюда с надеждой подзаработать хорошую деньгу, но сознательные рабочие. Когда не так, быстро надоест людям ковырять день и ночь мерзлую землю, способную сопротивляться не только лопате, но кайлу и кувалде, надоест носилками, тачками перебрасывать груды каменной глины надоест, ко всему прочему, жить одиноко вдали от родных семей. Поначалу, конечно, крепко донимали выходки хулиганов, злобные нарушения порядка, люди жаловались и ругались, теперь, кажется, те неурядицы уже прошли, но радости у людей не прибавилось. И придет однажды день, когда, устав ото всего, сытые по горло всем этим, разъедутся артельщики кто куда. Надо что-то придумывать, найти способ, поговорить по этому поводу хотелось бы с секретарем парткома Хангильдяном или еще... да, с Нариманом Нурисламовым, тем самым «кожаным», который и надоумил их поехать сюда, на стройку. Пока же единственный способ удержать людей в твердых руках — не давать им оглядываться да вздыхать, не оставлять места на трудные раздумья, строить и достроить ударно долгую эту дамбу...

Одетый поверх ватной стеганки в брезентовый, перехваченный поясом кожан, в овчинной, с поднятыми на макушку и завязанными наушниками шапке, Ардуанов, напрягшись всей мощной силой, чтобы не перевернуть, упаси бог, тяжелую, груженную мерзлой, глыбисто наколотой землей тачку, прошел, громко скрипя снегом, по длинным из балок мосткам, дотолкал груз, вывалил его. Возвращаясь, по соседней дорожке пробежал он грузной рысцой, аккуратно устроив тачку свою рядком с землекопами, сам взялся за лопату:

— А ну-ка, сынки, прибавим темпу: быстро будете шевелиться — не замерзнете. Может, выдадим сегодня две нормы, а?

— Мирсаит-абзый, да ты лицо обморозил, — сказал ему Нурлахмет.

Ардуанов, — растирая осторожно тыльной стороной большой рукавицы лицо, немного постоял; когда кожа на щеках, разогревшись, стала красной, снял рукавицу, ободрал теплой рукой с вислых усов намерзшие сосульки, потом, растопырив широко локти, снова повел нагруженную тем временем тачку по деревянному пути-настилу, стараясь держать ее точно посередине метровых мостков, за ним потянулись другие.

В туннеле рядом с ними трудилась артель бетонщиков. Было в ней всего пятьдесят человек. А мастеров у них двое: первый — с лицом, заросшим густой и черной, как дремучий лес, непроницаемой бородой, хорошо сложенный, в длинной дубленой шубе и валенках — Трапезников, старший мастер; второй — в шапке, обшитой поверху блестящей кожей, в коротком пронзительно-желтом нагольном полушубке, в чесанках с калошами — Шакир Сираев; этот командует женской бригадой, бабы и девки таскают на коромыслах ведра с водой, Сираев указывает, он — помощник старшего мастера.

Трапезников вел дело умно, с расстановкой и пониманием. Не шумел, не лаялся, не ругал, в руках у него всегда была лопата или ведро, ни минуты не терял на пустые разговоры. Сираев же, заложив руки за спину, прохаживался туда и сюда, баб и девок, спешащих с коромыслами на плечах к туннелю, пересчитывал и отмечал, словно пастух, собирающий овец; ругательств и окриков не жалел, понимая их, видно, как постоянную необходимость.

Какая-то девка, повязанная наглухо толстой шалью, споткнувшись о кочку, пролила нечаянно воду — Сираев был тут как тут, налетел коршуном, навис, наорал. У женщин-водоносов тем временем образовалась уже пробка, сбившись в кучку и поскакивая на холоде, они заопасались, что вода в ведрах покроется сверху ледяной коркою, оттого напали дружно и на Сираева, и на упавшую девку — впредь смотри, мол, под ноги, дурища!

Если бы не прекратил подоспевший Трапезников вскипевший уже скандал — быть бы худу.

Бетонщики заливали в туннеле, почти прорытом артелью Ардуанова, для крепости пол, обкладывали кирпичом земляные стены и наступали уже ардуановцам на пятки, оттого волей-неволей темпы приходилось все время увеличивать; такой оборот дела был как раз кстати, радовал Ардуанова: артель не топталась подолгу на одном месте, работала быстро, как могла, и уверенно продвигалась вперед.

Но даже не столько это радовало Мирсаита Ардуанова.

Бетонирование туннеля само по себе оказалось чрезвычайно интересной работой. Подтаскивалась женщинами вода, подносился песок, укладывался кубиками кирпич, привозились мешки с цементом; парни гвардейского росту беспрерывно помешивали раствор большими деревянными лопатками, напоминающими вблизи длинные весла; на морозе лица их морковно краснели, у мастера бетонщиков рослого Трапезникова от теплого пара, которым дышал раствор, от теплого пара, клубившегося у него изо рта, когда мастер давал указания и советы, на усах и густейшей бороде осел белый искрящийся иней, отчего был он похож на Деда Мороза с крещенской елки.

Мирсаит-абзый в какой-то момент уловил, что его артель смотрит на мастера-бородача с восхищением, нередко оглядывается на парней, готовящих бетон, на каменщиков, поднимающих стены, волнуется, провожая взглядами молодух, подносящих живо ледяную воду. И Мирсаит Ардуанов взлелеял в этот миг в своей душе малую искру надежды: погоди-ка, стой, да не тяга ли это сезонников к настоящей профессии? Осиль они ремесло бетонщиков, господи боже, в таком разе считай, на всю жизнь обеспечены хорошей работою. Тут ведь еще, на стройке химкомбината, делам пока нет конца и краю. Надо, надо бы поговорить об этом с начальством, да не с Хангильдяном, а прямо с самим Никифором Степанычем Крутановым. Обходительный человек, с полуслова понимает, о чем толкуешь ему, и, можно думать, отнесется к просьбе со всей серьезностью, мимо ушей не пропустит; а что — ведь когда нужно было, послушал же его Ардуанов, не уперся, верно?

В тот день Мирсаит-абзый до самого вечера ходил взволнованный, словно чувствуя на сердце большую радость. Перед окончанием смены к артельщикам пришел прораб Борис Зуев. Высчитав, сколько у них на сегодня выработано, сказал улыбчиво:

— Молодцы ардуановцы, норму выполнили на сто девяносто семь процентов!

— Ах, шайтан, чутка бы еще потянули — и вышло бы верных две сотни, — шлепнул губами Бахтияр Гайнуллин. — Али, может, черканешь там две сотенки, а, сынок?

— И то правда: три процента — ить это ж чепуха, — подтвердил Юлдыбаев.

Другие артельщики убедительно подхватили слова Исангула.

Мирсаит-абзый стоял спокойно, будто и не слушая, потом, качнув головой, сказал:

— Пиши правильно, Борис, чтобы как есть. Очки втирать ардуановцам не с руки. У жадности горло бездонное: если на то пошло, его ничем не насытишь.