– А ты однобокий, узкий! У тебя на глазах лошадиные шоры, ты ничего не видишь, кроме дороги, по которой идешь. – Саша порывисто приложила к вискам ладони, показывая, как шоры загораживают Ване мир.

Архип прекратил работу, вылез из-под скамьи и с интересом смотрел, думая, что разыгрывается сцена из спектакля.

– Ты собираешься быть руководителем! – горячо продолжала Саша. – Вот и учись шире смотреть на вещи, все охватывать, все взвешивать.

– А, – с досадой махнул рукой Ваня, – с тобой не сговоришься, – и спрыгнул со сцены в зал.

– Я сейчас же пойду к Федору Алексеевичу! – крикнула ему Саша.

Архип наконец понял, что это не сцена из спектакля, а самая настоящая ссора, и занялся своим делом.

Ваня ушел, а Саша долго не могла успокоиться.

Неприязнь к Ване, охватившая ее во время разговора, сразу же улеглась, даже вспомнилось, что незнакомый, сердитый блеск глаз и горячая порывистость движений ему были к лицу. Но Саше стало горько от этого резкого разговора с дорогим человеком. Неужели нельзя было не говорить неприятных слов? Неужели невозможно понять друг друга и найти выход из создавшегося положения? Ей казалось, что произошло непоправимое и дружбе настал конец.

У Вани настроение было не лучше. Захваченный печальными размышлениями, он шел по улице Коршуна. Начинало смеркаться. Опустив руку в карман, Ваня нашарил полупустую коробку сигарет и спички. Все это он утром отобрал у четвероклассника. Ваня остановился, достал сигарету, зажег ее, затянулся и закашлял. «Нет, это не поможет», – решил он, бросил на землю дымящуюся сигарету, придавил ногой и вдруг услышал тонкий, язвительный голосок:

– Гражданин, не засоряйте Коршун, поднимите окурок!

Ваня вздрогнул. Около него стояли две девочки в пионерских галстуках и красных повязках на рукавах. Ваня смущенно поднял окурок, зажал его в руке и, пробормотав извинение, скрылся во дворе школы.

«Вот как иногда получается, – с досадой думал он. – Сам распределял дежурства школьников по Коршуну, проводил беседы о соблюдении порядка в родном поселке и сам оказался нарушителем. Ну и неудачный же день выдался!»

В комитете комсомола Ваня закрылся на ключ, сел за стол, подперев руками голову. Делать ничего не хотелось.

В это же самое время Саша постучала в дверь к директору и, получив разрешение, вошла в кабинет. Федор Алексеевич стоял у стола.

– Ну, что случилось?

Саша рассказала о сорванной репетиции, о своей тревоге, о разговоре с Ваней. Федор Алексеевич протянул к столу руку, снял трубку с самодельного телефонного аппарата.

– Алло! Иван Иванович, ты здесь? Чем занят? Зайди-ка на минуту.

Вошел Ваня.

– Здравствуйте, – сказал он директору, а Саше бросил: – Уже?

Она поняла: мол, уже наябедничала? И снова тревога захватила Сашино сердце. Нет, не думала она, что отношения с Ваней станут такими некрасивыми, мелкими. Кто же виноват в этом?

– Я вас слушаю, Федор Алексеевич, – останавливаясь напротив директора, отрывисто сказал Ваня. В этих словах, в его спокойной позе, в руках, опущенных по стойке «смирно», чувствовалось подчеркнутое желание держаться с достоинством.

– Вот что, друг, – прикасаясь к его плечу, сказал директор, – сегодня приходили ко мне две мамаши, на комитет комсомола жаловались. Очень уж, говорят, много общественной работы даете школьникам. Некогда классные задания выполнять, и дома помогать времени не остается.

– Это ненадолго, Федор Алексеевич. Мы решили к Октябрю тротуары закончить.

– Не обязательно к Октябрю. Сильно круто ты взял, Иван Иванович, полегче надо. Ну, и освободи от тротуаров артистов. Олимпиада приближается, поторапливаться с этим надо.

– Слушаюсь, – так же отрывисто сказал Ваня, подчеркивая, что он именно слушается, а будь его воля, сделал бы по-другому. – Я свободен?

– Иди, дружок. – И, помолчав, добавил: – Я договорюсь с поселковым Советом о воскресниках всего населения. Это ускорит дело.

Ваня вышел, не взглянув на Сашу.

– Ну, довольна? – спросил Федор Алексеевич.

– Довольна, – натянуто улыбнулась Саша, пытаясь скрыть чувство растерянности и подавленности, охватывающее ее все больше и больше.

Несмотря на вечернее время, в интернате было тихо. Многие ученики сидели во дворе на скамейках, и с улицы доносился их веселый смех. Кто-то отправился в клуб посмотреть кинофильм, иные, закрывшись в комнатах, учили уроки.

Вера сидела в своей комнате и читала Большую советскую энциклопедию. Она решила таким образом повысить свое образование. Прочитала несколько страниц, отложила книгу и стала писать дневник.

«С тех пор как я побывала в Италии, – писала она, – я поняла, какие огромные возможности получает человек, когда у него есть настоящие знания. И мне очень захотелось стать образованной. Мое отношение к учению теперь совсем другое. Прежде я училась для того, чтобы отвечать на уроках и получать отметки. А теперь я учусь для того, чтобы знать. Я хочу знать как можно больше. Может быть, это произошло еще и оттого, что я стала старше…»

Она задумалась. Послышался стук в дверь.

– Войдите, – сказала она.

В дверях появился Славка.

– Можно мне побыть с тобой, Вера? – нерешительно спросил он.

– Почему же нет? Проходи. Садись вот здесь. – Вера пыталась скрыть охватившее ее смущение.

Это была их первая встреча после неудачного свидания в Итальянском парке. Они виделись в школе ежедневно – здоровались, разговаривали. Все ученики, так уж повелось, наблюдали за Славкой, ведь он был взят школой на поруки. Вера же следила за ним особенно пристально. Она давно ждала разговора со Славкой один на один. Еще в Италии думала об этом. Длительное Славкино молчание даже беспокоило ее. Не безразлично ли ему теперь все, что она о нем думает?

– Может, я не вовремя? – спросил Славка. – Или мне вообще не надо было приходить к тебе?

– Вовремя, и обязательно следовало прийти, – серьезно ответила Вера, не спуская глаз со Славки, и подумала: «Он тоже повзрослел с тех пор».

– Ты только дай мне сказать все до конца… Вот все говорят: Славка стал другим после той истории… Это не совсем верно. Я тот же. Я только понял то, чего прежде не понимал. Федор Алексеевич не раз говорил мне о чести и гордости. Я пропускал слова его мимо ушей. А теперь я понял… Ты мне веришь?

Она кивнула.

– И еще я хочу сказать тебе, Вера. Я знаю, что многие ребята считают это ерундой, говорят, что любви нет на свете, даже бахвалятся – дескать, вот какие мы современные! Сегодня с одной гуляет, завтра – с другой… Только это все неправда. Любовь есть на свете. И с человеком она может сделать что угодно.

Он помолчал, потом сказал чуть слышно:

– Я тебя люблю, Вера. Ты – это и есть и честь и гордость. Ты меня тогда ударила. Мне и сейчас больно, когда я вспоминаю. – Славка прижал руку к щеке. – И от этого ты еще лучше стала для меня. Ты хорошая, очень хорошая… Лучше всех. И мне тоже хочется стать лучше, чтобы ты… если уж не любишь меня, так хотя бы не стыдилась и уважала. Только я верю, что ты меня все же когда-нибудь полюбишь. – Славка умоляюще взглянул на Веру, и глаза его сказали: «Не возражай, только не возражай, что этого никогда не будет».

Она не выдержала его взгляда и опустила глаза.

В это время в коридоре послышались веселые, легкие шаги, и в дверях появилась Саша.

«Я помешала», – подумала она, взглянув на Славку, и нерешительно остановилась. «Нет, пришла вовремя», – поняла она, поймав взгляд Веры.

– Ну, я пошел. – Славка шагнул к дверям.

– Пока, – сказала Вера, провожая его взглядом.

– Объяснился? – спросила Саша.

– Объяснился.

– Не трогает?

Вера неопределенно пожала плечами. Не привыкла она делиться своими сомнениями.

– Знаешь, Вера, а Славка ведь хороший мальчишка. Я уверена, что он никогда больше ничего плохого не сделает, – убежденно сказала Саша.

– Я знаю, что не сделает.

– Он красивый!

– Красивый, – согласилась Вера, – на цыгана похож… Нет, на демона врубелевского.