С особым нетерпением и беспокойством ожидал путешественников Славка, но встречать их не поехал, хотя в Брусничное отправились почти все старшеклассники.
Веру и Сашу он увидел в коридоре интерната. Они стояли в окружении товарищей и оживленно отвечали на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Славка остановился в сторонке, не рискуя даже поздороваться.
Первой его заметила Саша и, раздвигая ребят, протянула ему руку.
– Славик, здравствуй!
«Славик» – так еще никогда никто не называл его. Что это – снисхождение? Он секунду колебался, но, почувствовав искреннюю теплоту, порывисто двинулся ей навстречу. Сейчас же возле него очутилась Вера. Славка побоялся взглянуть на нее. Он только ощутил крепкое пожатие ее руки и услышал ее голос:
– Ты теперь живешь в интернате? В какой комнате?
Значит, она уже спрашивала о нем…
– В четвертой, с Илькой, – поспешно ответил он и взглянул на Веру. Как хотелось ему в этот момент прочитать в ее глазах все, что она думает о нем. Простит ли? Забудет ли происшедшее?
Школьники, на минуту притихшие, снова набросились на приезжих с вопросами.
Славка ждал теперь встречи с Федором Алексеевичем и Ваней. Он знал, что с учителем у него будет особый разговор, большой и серьезный. И разговор этот обязательно начнет сам Славка.
А Ваня? Ваня вот-вот появится. Он секретарь комсомольской организации. Он обязан спросить у Славки, исправился ли он, наставить его на истинный путь, чтобы он не забывал, что школа взяла его на поруки…
И Ваня действительно появился. Еще в дверях он весело крикнул:
– Здорово, Славка! Ну, как устроился? Что так смотришь на меня? Не узнал, что ли? Ну, брат, и нагляделись мы на капиталистический мир…
Они ушли в Славкину комнату, уселись рядышком на кровать, и Ваня принялся рассказывать об Италии. Только часа через два он спохватился, что дома его ждет отец, и выбежал из комнаты.
Славка дождался темноты. Стараясь ни с кем не встречаться, он долго ходил по улицам Коршуна. Его неудержимо тянуло к Сибирцевым. Несколько раз он прошелся возле их дома, остановился у калитки, даже толкнул ее. Захотелось сейчас, сию минуту начать свою исповедь перед Федором Алексеевичем, рассказать все, что передумал, перечувствовал после суда. Но он понимал, что говорить о себе еще рано. Надо доказать, что он стал другим, а для этого потребуется немалое время. Славка осторожно прикрыл калитку и быстро пошел в интернат.
20
Первые дни коршунцы не давали покоя землякам, приехавшим из Италии. В школе, на заводе, в поселковом клубе ежедневно устраивали вечера и до ночи готовы были слушать рассказы о поездке. Но прошло время, любопытство было удовлетворено, и жизнь вошла в обычную колею.
Наступил октябрь. Начались заморозки. Ночами темное небо опоясывал Млечный Путь. Осенние звезды как будто бы ниже опустились над землей и сияли ярче. Теперь уже девушки и парни вечерами не сидели без пальто на завалинках, распевая песни и болтая о всякой всячине. Заговоришь – чуть заметный парок появится у губ.
В эту осеннюю пору к Брусничному подошел пароход, блеснул на солнце круглыми глазами кают, приветственно рявкнул и боком пришвартовался к пристани. Пассажиры высыпали на берег покупать топленое молоко, копченую рыбу, бруснику, мед.
На берег – с вещами – сошла только одна женщина. В темном пальто, в платочке, повязанном под подбородком, с небольшим чемоданом в руках. Некоторое время она постояла, осматриваясь, потом решительно поднялась на яр и ближним путем – огородами – направилась в Коршун.
«Видно, что не впервые здесь», – провожали ее глазами брусничниковские зеваки, встречавшие пароход.
Женщина миновала огороды, вышла к дороге. Она заметила уютный пенек, села на него и, поставив рядом чемодан, стала дожидаться попутной машины. Вскоре послышался звук мотора, и на дороге появился мотоциклист в кожаной куртке и шлеме. Он проскочил было мимо, но, уже на приличном расстоянии, затормозил и остановился. Это был Федор Алексеевич.
– Варя! Какими судьбами?!
Женщина поднялась и быстро пошла ему навстречу. Федор Алексеевич дружески обнял ее и, заглядывая в лицо, заговорил весело:
– Ничуточки не изменилась. Волосы так же под мальчишку, глаза озорные, нос курносый.
Но в этот момент взгляд его остановился на ее седеющих висках.
– Ох, Феденька, не те уж мы с тобой! Сколько лет-то проскочило с тех пор, как босиком по этим полям бегали да сидели в классе рядом. Что же ты никогда не написал мне?
– Боялся. Думаю, может, зазналась: драматург! Успех! А я всё в деревенской дыре ребятишек учу.
– Да по Италии путешествуешь, – хитро почти пропела Варвара Сергеевна.
– А тебе откуда это известно? – удивился Федор Алексеевич.
– Слухами, дорогой мой, земля полнится. Ну, поговорим, поговорим… А что, ты меня на этой машине домчишь до Коршуна?
– Домчу, Варюша, если тебе жизнь не дорога. Сейчас чемодан привяжем, ты за меня покрепче уцепишься, и айда – радовать Елену Николаевну и удивлять Коршун. Только ты потом своим московским друзьям не жалуйся на наш транспорт!..
Остановились возле дома Сибирцевых. На крыльцо, удивленно разглядывая приезжую, вышла Елена Николаевна. Узнала подругу юности, всплеснула руками.
В тот же час, за столом, Варвара Сергеевна рассказала, что приехала в Коршун собирать материал для сценария русско-итальянского фильма.
…Репетицию первого акта новой пьесы пришлось отложить: не явились трое ведущих исполнителей. Заболеть они не могли – Саша видела их в школе на перемене.
– Ну, что задумалась? – спросил Лабосян, неожиданно появившись возле Саши.
– Вартан Акопович, наш театр разваливается. Трое ребят не пришли на репетицию.
Вартан Акопович развел руками:
– На завод, случается, тоже не приходят. Заболеют либо какие-нибудь домашние истории…
– То завод! – грустно сказала Саша. – Вы деньги за работу платите, а у нас на любви все держится.
– А! – весело вскричал Вартан Акопович. – Любовь сильнее денег. – Шагнув на сцену, он зычно крикнул: – Архип! Архипка!
– Чего? – послышался ломкий мальчишеский голос из зрительного зала. Из-под скамьи с молотком и клещами вылез пятнадцатилетний парнишка. – Чего, директор? – спросил он.
– В школу сбегай. Скажи Ивану, чтоб разыскали Леньку, Игоря и Сеньку. Мол, директор зовет. Да быстро! Чтобы одна нога здесь, другая – там.
Архип сунул под скамью инструменты и мгновенно исчез, на ходу бросив:
– А вы тут покараульте!
– Ну да! Я тебе сторожем нанялся, – проворчал Вартан Акопович и обратился к Саше: – Слыхала, как рабочий парнишка с директором обращается? А почему? Потому что директор с ребятами представления разыгрывает. Ни страха, ни уважения. А я терплю. Опять же по причине любви. Ну, ты, Сашенька, подожди посыльного. А я в цеха.
Архип пришел вместе с Ваней, сразу же залез под скамью и заполнил маленький зрительный зал стуком и громом. Ваня поднялся на сцену.
– Твои актеры делают тротуары возле школы. Я дал им комсомольское задание, – немного виновато сказал он.
Саша вспыхнула:
– Неужели нельзя эту работу поручить другим? Ты сорвал репетицию. Но не это самое страшное. Ты дал возможность ребятам не считаться с театром.
– Но репетиции можно назначать вечером, а в темноте работать нельзя. Мы решили к празднику сделать тротуары во всем Коршуне.
– Знаешь, – не сдерживая гнева, сказала Саша, – ты помешался на благоустройстве Коршуна. Или ты не понимаешь, как важен театр?
– Я все вижу! – первый раз в жизни Ваня был рассержен на Сашу. – Надо совмещать пищу для ума и сердца с тротуарами. Ты можешь назначать репетиции позднее.
– Во-первых, тротуары – дело поселкового Совета, а не твое, а во-вторых, ты забыл, что, кроме репетиций и тротуаров, у всех есть школьные задания.
– Кто захочет – успеет. Надо приучать себя к организованности… С тобой, я вижу, договориться нельзя. Ты, кроме театра, ничего знать не хочешь.