– Я хочу спать, – сказала Дина и опустилась на землю.

– Постой… Ты дойди до землянки.

– Не могу… Я хочу спать, – плача и счастливо улыбаясь, повторила она и, прижавшись мокрой щекой к запорошенной снегом сосне, уснула.

В это утро, первый раз за все существование «Чертовой дюжины», часовой ушел с поста. С трудом он поднял с земли спящую девочку и, пошатываясь, понес ее в глубь островка. Космач поплелся за ним.

Вторую неделю Мирошка жил в городе и работал на побегушках у городского головы Вавилы Сергеевича Прохорова. В город он пошел по заданию партизанского отряда, но на собственный риск, ввиду важных обстоятельств, изменил план своих действий.

Прохоров слыл по городу человеком хитрым и озлобленным. Говорили, что сюда он пришел вместе с фашистскими полчищами не из желания выслужиться перед немцами, а с другой целью. Он стремился в глубь России и радовался каждой победе немецких войск; говорили, что он имел документ от фашистского командования, в котором был изложен приказ о том, чтобы Вавиле Сергеевичу Прохорову не препятствовали двигаться вместе с войсками. И ему не препятствовали. Как только немецкие войска продвинулись дальше, Прохоров получил назначение во вновь завоеванный город.

Он собирался в самом хорошем расположении духа, шутил с Мирошкой, насвистывал и пел старинные русские романсы.

Он ходил по комнате в нижней, расстегнутой на груди рубашке, в мягких меховых чувяках.

У него была вкрадчивая походка, точно он боялся кого-то разбудить или хотел что-то подслушать.

– Так-то, друг Мирошка, жаль, что ты со мной не едешь! – с искренним сожалением говорил Прохоров, укладывая белье в чемодан.

В привязанности Мирошки он не сомневался. Однажды ночью кто-то поджег дом Вавилы Сергеевича Прохорова. Старый дом, со всех сторон обложенный соломой, вспыхнул, как порох, и городской голова неизбежно погиб бы, если бы не Мирошка. Верный слуга разбудил хозяина и отважно из пламени вытащил чемодан, который Прохоров хранил пуще своих глаз.

Мирошка молча стоял у окна, наблюдая за хозяином.

Вавила Сергеевич запер чемодан и положил ключ в боковой карман френча, висевшего на спинке стула.

– Каждый шаг немцев, мой друг, это мой шаг к великому будущему, к миллионам. Немецкое правительство это понимает с точки зрения собственной выгоды. Я им обязан, мой друг. Понятно?

Он посмотрел в лицо Мирошке (а тот намеренно изобразил на нем тупое удивление) и безнадежно махнул рукой.

– Молод ты еще, Мирошка, да еще глуп в придачу.

Он хотел сказать что-то еще, но в дверь постучала хозяйка и позвала его посмотреть полученные на дорогу продукты.

Прохоров вышел. Он любил вкусно покушать, и Мирошка знал, что теперь он надолго займется с хозяйкой.

Мирошка с волнением взглянул на дверь. Наконец-то настал миг, ради которого он так долго жил под крышей врага, прислуживал ему.

Неслышно ступая, он подошел к стулу, из френча вытащил ключ и подкрался к чемодану. Но в это время за дверью послышался шорох вкрадчивых шагов Прохорова. Мирошка отскочил к окну и, чтобы скрыть растерянность, наклонился, сдернул сапог, будто перевертывал сбившуюся портянку.

Вавила Сергеевич взял со стола какую-то бумажку, потом, к ужасу мальчика, подошел к стулу, снял френч и со словами: «Холодновато!» – накинул его на плечи. Он постоял в раздумье еще несколько секунд и вышел.

Мирошка бросился к чемодану, вставил ключ в замок и стал вертеть его в разные стороны. Замок не отмыкался. Он попробовал вытащить ключ, но и это оказалось невозможным.

Время шло, и Мирошка с отчаянием ждал, что сейчас войдет Прохоров и застанет его на месте преступления. Но вот замок щелкнул и открылся.

Мирошка подбежал к двери, прислушался. Из кухни доносились оживленные голоса Прохорова и хозяйки.

Он вернулся к чемодану, открыл крышку и, перебирая белье, блокноты, книги, стал искать небольшую серую папку. Наконец, он нащупал ее в самом низу, вытащил наверх, вынул из нее лист лощеной, хрустящей бумаги, свернул вчетверо, сунул его за пазуху, поспешно уложил вещи в чемодан и замкнул.

Все было сделано, но сердце тревожно колотилось в груди и руки дрожали.

«Что же теперь? – думал Мирошка. – Бежать? Нет, это может вызвать подозрение. Нужно успокоиться и, как было намечено сначала, проводить его до машины… А вдруг он обнаружит сейчас пропажу ключа, что тогда?»

Дверь открылась, и с охапкой свертков вошла старуха хозяйка, за ней – Прохоров.

– Складывай сюда! – указал на стол Вавила Сергеевич.

Хозяйка положила свертки. Прохоров взял один из них и протянул Мирошке:

– Это вот тебе, Мирошка.

– Спасибо…

За окном послышался сигнал машины.

Мирошка заглянул в окно, увидел остановившуюся легковую машину и с радостным облегчением воскликнул:

– За вами!

– Сейчас! Забирай, Мирошка, чемодан.

Он снял с вешалки кожаное пальто и стал надевать его.

Мирошка схватил чемодан и бросился к двери.

– Постой, друг, – остановил его Прохоров, – кое-что можно уложить в чемодан. – Он сунул руку в карман френча. – Где это ключ?

– Да в чемодан не войдет. Вы вон его как набили – даже крышка выгнулась, – умоляюще сказал Мирошка.

– В самом деле. Но где же ключ?

За окном снова послышался сигнал машины.

– Ну, здесь где-нибудь, – махнул рукой Прохоров. Он застегнул пальто, надел фетровую шляпу и, сгребая со стола свертки, сказал: – Пошли!

– Пошли! – с восторгом отозвался Мирошка, как перышко, вскидывая на плечо тяжелый чемодан.

Он внес чемодан в машину и, когда та бесшумно двинулась по мостовой, помахал ей вслед рукой. Обернувшись, он поймал на себе пристальный взгляд хозяйки.

– Ну, теперь куда же ты, парнишка? – спросила она.

– Куда? – Мирошка по старой привычке надвинул на брови облезлую ушанку и, подмигнув одним глазом, сказал: – Знаем, куда… – и, давясь смехом, почти пропел на ухо изумленной хозяйки: – К великому будущему, к прохоровским миллионам…

Он не стал дожидаться ночи, смело пошел знакомыми улицами на окраину города, к пустырю.

На сваленной толстой сосне, возле землянки, лунным вечером сидели партизаны. Была весна. Пахло талой землей и прошлогодними полусгнившими листьями. Ветер несмело, порывами перебирал голые ветви кустарников, шумел густой хвоей сосен.

вполголоса пела Лиза Камелькова. Ей тихо вторил дядя Федор. Слышал он эту песню еще в груздевской избе-читальне. Напоминала она счастливые довоенные годы, и поэтому слушал он ее с большим удовольствием.

продолжала Лиза.

Партизаны тихо переговаривались.

Дверь скрипнула, и, освещенный светом луны, в дверях землянки показался Гринько. Он шагнул к сваленной сосне, но остановился в недоумении. Неожиданно перед ним появился подросток. Никто из партизан не заметил, как вынырнул он из леса. Непонятно было, как сумел он обойти заставы.

Песня оборвалась, все головы повернулись к пришельцу.

Он сделал шаг вперед, подошел к Гринько и по-военному вытянулся:

– Товарищ командир, разрешите обратиться?

– В чем дело? – с недоумением спросил Гринько.

– Я послан к вам партизанским отрядом «Чертова дюжина». Вы не узнаете меня, Тарас Викентьевич?! – забывая военную дисциплину и еще шагнув вперед, проговорил мальчик и протянул руки к Гринько.

Партизаны окружили их, с удивлением разглядывая подростка.

– Слава? Иванов Слава? Дружище! – воскликнул Тарас Викентьевич и сгреб его в объятия. Потом, вытирая кулаком глаза, пояснил: – Ученик мой, шестиклассник!