Столкнув мотоцикл с подпорок, я проверил, на месте ли Констанца Хеллот. Она кивнула. Руки в шерстяных варежках крепко сжимали железную скобу. Помимо варежек, на ней были вязаная кофта, штормовка с капюшоном и с резинкой в поясе, лыжные брюки и пестрые грубошерстные носки, вверху отвернутые на лыжные ботинки. Когда она кивнула, на вязаной шапочке мотнулась белая кисточка. Все в порядке!

Поставив вторую ногу на подножку, я газанул так, что заднее колесо пробуксовало на гравии. Констанца решилась на секунду оторвать от скобы одну руку, чтобы помахать сестре, которая осталась стоять на крыльце. Потом снова взялась покрепче обеими руками. Первые капли дождя легли на асфальт темными пятнами, когда мы выехали на главную улицу.

Наш путь лежал через центр, затем на юг вдоль западного берега фьорда. Дым из заводских труб слился с низкими тучами, которые все плотнее смыкались над нами. Ровно шумел тихий дождь; к моей великой радости, фырканье моего «тайфуна» сменилось таким же сплошным ровным гулом. Вскоре Ловра с одноименным заливом остались позади.

Возле усадьбы Рунэйд есть паромная пристань. Фьорд здесь неширокий, можно докричаться до другого берега, на котором расположен поселок Санд — белые домики в два ряда и белая церквушка на пригорке.

Кричать не понадобилось, но ждать пришлось полчаса. Говоря про это ожидание и последующий долгий путь, никуда не денешься от трех коротких слов.

Дождь. Дождь. Дождь.

Изрытая хлестким дождем поверхность залива у пристани. Светлые окна дождевой воды посреди фьорда. Ливневый дождь, когда мы съехали с парома на берег и пока ждали прояснения в молочном баре в Санде.

Потоки воды и размытый грунт всю дорогу вверх по долине Сюльдал. Белые космы тумана на скалах в Сульхеймсвике. Дождь во время переправы через озеро Сюльдал. Низкие тучи, мокрядь и все такой же докучный дождь.

Порывы ветра гнали морщины по глади озера.

Квиллдал. Бротвейт. Руалдквам. Снег — все ниже и ниже на склонах над белыми усадьбами.

И хлещущий косой дождь.

Барабанная дробь дождя по крыше пристанского навеса у Несфлатена. И потоки воды вдоль дороги вверх по долине Браттландсдал.

Все же мы доехали до Лоно, прежде чем сдались. Стоя под двумя неведомо откуда взявшимися елями, мокрые насквозь, мы смотрели, как дождь разбивает водное зеркало и резвые шквалики носятся туда и обратно над озером.

Дождь. Дождь. Дождь.

Мы ждали. Дождь стоял стеной, долбил землю, окопался кругом. Но у нас не было выбора. Я завел мотоцикл, мы уселись и по раскисшей дороге покатили дальше в глубь норвежского материка, края с рекордными осадками и заснеженными дорогами, края, где не врастешь в землю — не удержишься, края, исхлестанного дождями, с лицом хмурым от тяжелого труда и суровой набожности. Края, где крепким мужчинам всю зиму достает работы расчищать дорогу. С великим смирением крадется она мимо скал тесной долины; с одной стороны — отвесные стены, с другой стороны у самых дорожных тумб бурлит река. Только дорога из детства, уводящая из прошлого, сравнится с ней обилием опасных мест, крутых и узких поворотов, туннелей и пещер. Или дорога вспять, в былое. Для Констанцы Хеллот она была и тем и другим, ведя по следам паломников к чудотворному распятию, извлеченному из толщи голубого фьорда и повешенному над алтарем деревянной церквушки у конца дороги.

И чудо свершилось. Констанца Хеллот взлетела. Правда, у нее не было костылей, чтобы их бросить. Не было слепых глаз, чтобы прозреть. Не было язв, требующих исцеления. Но хляби небесные разверзлись, и святая вода очистила ее плоть от скверны. Став невесомой, Констанца Хеллот вознеслась в воздух. На еще свободной от туристов площадке кемпинга у озера Рёльдал началось небесное странствие матушки Хеллот.

К этому времени дождь поумерился и тучи поднялись выше. Сквозь мелкий ситничек мы с Констанцей видели утесы по обе стороны долины. Увидели и вертолет высоко во мгле над водопадом Нёвле на востоке, задолго до того, как он сел. И проводили глазами его стремительный спуск на площадку, где мы стояли в ожидании, накрыв мотоцикл брезентом. Лопасти ротора рубили струйки дождя, разбрасывая капли во все стороны. В момент посадки и нас захлестнул воздушный вихрь. Один из пилотов выскочил и побежал к нам, придерживая рукой фуражку.

Объяснялись мы в основном жестами. Но все было понятно. В кабине вертолета было два свободных сиденья да еще нашлось место для вещей за креслом пилота. К груде валявшихся там веревок, цепей, карабинов, стальных зажимов и инструмента я добавил рюкзаки, сумки с мотоцикла и счетчик Гейгера, с которым Констанца никак не хотела расставаться. Затем я помог ей подняться в кабину. Мы опустили откидные сиденья на задней стенке и пристегнулись ремнями.

Как будто поднимаешь себя за волосы. Сдается мне, так восприняла Констанца Хеллот свое первое вознесение на небеса. Один лихой рывок — и где-то внизу остались кемпинг, деревянная церковь, озеро Рёльдал, увалы Хорда на севере и теснина Эккье на западе. И макушки гор. Тысячеметровые вершины выровнялись под нами в покрытую снегом каменную осыпь. Вертолет накренился, заложил крутой вираж и пошел боком на восток. Ротор сбивал сливки облаков, а далеко внизу все еще виднелись длинные извивы дороги, ползущей вверх по Аустманналиа. Время от времени Констанца поворачивала голову, чтобы взглянуть на меня, точно я был для нее подтверждением, что происходящее — реальность, что есть путь обратно на землю, что все это не возвышенные грезы, навеянные ей машинными силами внушения. Я отвечал с улыбкой, и кажется, впервые мне открылось что-то из происходившего в ее душе. Роторный рокот сорвал лавину на высоком гребне в районе Грютэйра, и снег тяжелым облаком покатился по голым скалам, пока его не перехватили кустарник и лес.

Прильнув к иллюминатору, Констанца видела срыв лавины, видела ее конец, видела Свандалсфлуна, Мидтлегер и водораздел. На западе по-прежнему темнела плотная завеса дождя. С востока на безлесные вершины наползала серая овчина тумана. По радио было слышно, как спасательная служба вызывает вертолет три-семь, чтобы предупредить, что плохая видимость исключает возможность посадки в Ховдене. Затем я увидел, что расчищенная часть дороги под нами, с метровыми сугробами на обочинах, кончилась; дальше на восток через заснеженные горы потянулся тонкий каллиграфический пунктир дорожных вех на фоне смятого белого листа геологии, где самолет крохотной черной точкой мог обозначить конец своего небесного странствия.

Но здесь туман заслонил от нас землю.

На перекрестке, где шоссе через горы Хаукели расстается с дорогой, ведущей на юг, в долину Сетесдал, стоит бревенчатый киоск с сувенирами, бензоколонка и кафе при автобусной станции. Киоск и бензоколонка были закрыты. Вместе с Констанцей Хеллот я взял на прицел дверь кафе.

Взлетев из одного кемпинга, мы сели в другом. Этот располагался на южном берегу реки, у самого моста Таллак в Хаукелигренде. Ветер от ротора разметал бумажные мешки, куски асбоцемента, обломанные ветки и прошлогодний мусор, оставленный туристами. Тем временем машина мягко утвердилась на земле, ротор, почихав напоследок, остановился, мы отстегнули ремни и выбрались из кабины. Низкие тучи лепились к склонам, царило тяжелое сумеречное освещение. Дома смотрели хмуро и нелюдимо. Выгрузив свое имущество, мы пошли к мосту. Пилоты занялись проверкой агрегатов.

Мы пересекли реку и шоссе и вошли в кафе.

ОН был в центре внимания. Он стоял на полке на стене. Все смотрели на него. Все стулья были повернуты к нему. Кассирша тоже смотрела на него. Посетители ежесекундно отрывались от еды, чтобы посмотреть на него. Я глянул на него, войдя в дверь. Констанца Хеллот никогда еще его не видела.

Официально передачи еще не начинались, и ретрансляторов не было ни в Ловре, ни в Хаукелигренде. Сказка, да и только. И, как в сказке, осенью сам король должен был торжественно открыть электронное феодальное царство на экране. Тем не менее одинокий телевизионный приемник в захолустном кафе ухитрялся ловить передаваемые станцией на Юнскнютен под Конгсбергом живые картинки в виде причудливо колышущихся теней.