В новые очереди. Последняя — у дверей комнаты с голыми стенами. Их запускают туда по одному. Приемные испытания длятся четырнадцать дней. И вот осталось последнее. Всю обстановку этой комнаты составляют сдвинутые вместе три-четыре стола на гнутых стальных ножках, перед которыми стоит посередине простая табуретка. Алфик входит, дверь за ним закрывается, назад хода нет. За длинным составным столом сидят неподвижно люди и глядят на тебя. Молча глядят. Немногие метры от двери до табуретки — испытание на психическую выдержку. Но Алфик трогается с места и одолевает эти метры, сам не зная как, доходит до табуретки и садится перед ними. Перед сидящими в ряд членами приемной комиссии. По-прежнему царит молчание. Все смотрят на тебя. Ты один. Язык как средство общения не существует. Словно его и не было. Впервые в жизни Алфик видит воочию Власть. Лицом к лицу. Она непроницаема. Никак не изъясняется. Ничего не говорит. Ей нет нужды называть себя. Она просто есть. Просто глядит. Смотрит в упор на Алфа Хеллота. Его глазами мы встретили ее взгляд.

Борт парома скрипит о привальный брус, на пристани в глубине фьорда закрепляются швартовы. Мы спускаемся по сходням. Низкие дождевые тучи над серыми шиферными крышами неустанно всасывают дым из заводских труб.

— Ну а отец твой, — спрашиваю я, — что он скажет? Не взбеленится?

— Не знаю. Но Констанца не в восторге.

Что ж, вопрос как будто исчерпан. Мы расходимся по своим делам. И тут вновь происходит то, что уже было. Я вижу его, провожаю Алфика взглядом и слышу, как он, придя домой, разговаривает с родителями. Поначалу неясно, точно сквозь стену. В соседней комнате. Слышу не отдельные слова и связные предложения, а только мелодические фразы — материнское высокое сопрано, драматический тенор Алфика да изредка глухой рык отцовского баса.

Он застает ее в гостиной. Констанца читает. Она поднимает глаза. Над ними — перманент, жесткий, точно серая скала, обрамленная снизу осыпью лица. Пальцы непрестанно двигаются. Она вяжет и читает так же естественно, как дышит. Пальцы преображают шерсть в теплую одежду, глаза вдыхают жизнь в летаргические сочетания букв на книжных страницах. Но главная ее страсть совсем другого рода. Уже много лет, как Констанца Хеллот обзавелась счетчиком Гейгера. С этим прибором она исходила вдоль и поперек весь горный край между долиной Сетесдал, Рюфюльке и Хардангером. До последнего времени область эта в основном пополняла копилку национального богатства запруженной дождевой водой по принципу: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Но Констанца полагала, что и в этом унылом непросыхающем краю таится скрытое под выскобленными скалами богатство. А потому каждую весну, вооружась счетчиком Гейгера, она отправлялась на поиски урана. Всякий раз впустую. Горы были свободны — в том числе и от радиоактивности. Ничто не щелкало в наушниках, подключенных к прибору Констанцы Хеллот.

Любому ясно, что такое увлечение запросто могло сделать фру Констанцу Хеллот посмешищем для людей. Но этого не произошло. Во всех иных проявлениях она была надежна, добросовестна, благоразумна и умна. Люди не оспаривали ее убеждение, что уран должен быть — скажем, на Эспеландском увале или на горе Этне. Правда, Алфик никак не мог взять в толк, что за темные страсти заставляют мать все летние месяцы бродить по горам с каким-то странным аппаратом. Не понимал он и какого радиоактивного вещества она доискивается в романах. От вязания хоть прок есть, одежда получается. А про одежду говорят, что она красит человека. Как и перо писателя?

Глаза Констанцы снова устремлены в книгу, но Алфик не интересуется, что она читает.

— Он в подвале, — говорит она; спицы не перестают звенеть. — Вряд ли он будет рад.

Алф Хеллот спускается в подвал. Так уж повелось у Хеллота-старшего — не может он сидеть без дела. Теперь, когда его избрали в секретариат профобъединения, предстоит переезд в Осло, этот дом придется продать. Не мешает кое-что подправить, говорит он, чтобы цену поднять. Стоя на коленях, на миг поворачивает голову, услышав шаги Алфика на лестнице.

— Протечка, — сообщает он, словно оправдываясь. — Вода откуда-то просачивалась. Не оставлять же так новым хозяевам. А заодно уж решил я весь пол нарастить.

Возле него стоит грохот для песка, а также заступ и совковая лопата — два медиатора, которыми Авг. Хеллот бренчит на струнах грохота. У стены — пустой мешок и мастерок. Он уложил цементный раствор, теперь разглаживает вровень с плинтусом. Инструмент расположен в строгом порядке: пила, топор, ножницы, нож, лопата. Остро наточенные лезвия блестят, не инструмент — холодное оружие.

— Я гляжу, ты все лодыря гоняешь, старый марганцовщик!

Алфик пытается шутить. Но невпопад. Шутка режет ухо фальшью. Он сам это слышит. Авг. Хеллот трудится, говорит, не поднимая головы:

— Ну как, удачно съездил?

— Отец…

Алфик смотрит на уложенный раствор. Такой свежий, что на нем даже слова могут след оставить.

— Да?

— Мне надо тебе кое-что сказать.

— Вижу.

Не иначе у Авг. Хеллота глаза на затылке. Он знай себе продолжает работать. Алфик собирается с духом для решительного шага.

— Меня приняли, — говорит он наконец. — Приняли в авиационное училище. Я ездил в Рюгге сдавать экзамены. Все сдал, и меня приняли. Только что сообщили.

Длинная костистая спина Авг. Хеллота не меняет положения. Ни один мускул не дрогнул. Ноги словно торчат сами по себе из туловища как попало. Голова, когда смотришь сзади, смахивает на сустав, венчающий культю конечности, ампутированной после некоего внутреннего взрыва.

— Будешь офицером?

Голос по-прежнему спокойный. Рука мягко гладит цемент мастерком. Алфик быстро отвечает, радуясь такому обороту разговора:

— Нет, только сержантом. Чтобы стать настоящим офицером, потом надо еще кончить училище военных летчиков.

Рука Авг. Хеллота ходит влево-вправо как заведенная.

— Я рад, что хоть ты будешь избавлен, — говорит он, не отрывая глаз от цемента. — Что тебе не надо будет в грязи копаться. Корячиться ради денег. Вставать ни свет ни заря. Плестись домой к обеду. Горбатиться, чтобы хватило на дом и хозяйство. Как мне пришлось. Рад, что ты будешь от этого избавлен. Становись офицером, Алфик.

Авг. Хеллот продолжает утюжить, заглаживать.

— Я не люблю вспоминать военные годы, — говорит он, и Алфик ждет, что сейчас пойдет речь о немецком концлагере.

Он не угадал. Но и не о тогдашнем поражении рассказ отца, а о незамеченной военной историей победе в скандальной для военной касты норвежской кампании 1940 года. Победе, которая помогла Авг. Хеллоту пережить годы неволи и вместе с другими выиграть не только войну, но и мир — в ходе избирательных кампаний и бурных парламентских голосований.

Вышло так, что 9 апреля 1940 года (день фашистского вторжения в Норвегию) Авг. Хеллот работал в Одде. По его словам, тогда он поддерживал тесные отношения с коммунистами. Фактически сам был коммунистом, разделял партийную оценку немецкой агрессии как элемента войны империалистических держав за передел мира. Дескать, коммунистам нужно следить за ходом событий и держать порох сухим. Однако среди товарищей Авг. Хеллота по партии в Одде был один моряк, который участвовал в гражданской войне в Испании. И вот этот моряк произносит слова, достойные увековечивания: мол, он всюду боролся против фашизма, и теперь, когда фашизм явился к ним в Одду, лично он ни минуты не сомневается, что нужно делать.

Утром 10 апреля через Сёр-фьорд в сторону Гранвина идет суденышко, битком набитое пассажирами. Тут парни из Сауды, из Одды, из Ловры и окрестных селений. Среди них и Авг. Хеллот. В ночь на 11 апреля они пристают к берегу в районе Воссевангена и размещаются в Доме религиозных собраний. На другой день получают обмундирование, оружие и боеприпасы. Проходит больше недели, прежде чем они воочию видят врага. На десятый день Восс бомбят немецкие самолеты. Норвежские отряды оставляют город. Начинается отступление через туманы войны, к поражению и позору. И тут происходит неожиданное. Роте Авг. Хеллота удается наладить организованный отпор, тормозя продвижение врага. С каждым шагом назад они сопротивляются все упорнее. Немцы не боги и не дьяволы, мало-помалу выясняется, что с ними можно драться на равных. Правда, вооружение у них получше, но и норвежское оружие стреляет, а в знании местности норвежцы превосходят врага. Они не сомневаются, что могут одолеть его. Постепенно в этом убеждаются и другие. Ранним утром Авг. Хеллота будит голос из громкоговорителей. Схватив ружье, он выскакивает из палатки. Щурится на снежные сугробы, белеющие на черной весенней земле. И различает такое, чего никогда не забудет. Они окружены немцами и собственными командирами. За спиной бойцов офицеры договорились о капитуляции. И направили оружие против соотечественников.