Там, откуда стрелял Меркулов, лужи не было.

«Если везет людям, — подумал Золотоз с завистью, — так во всем».

— Эх! — воскликнул он, подбодряя себя этим «эх», и распластался в холодной воде.

«Давай, браток», — сказал он автомату.

После выстрела мишень упала.

Теперь пошли к третьему огневому рубежу. Третьей мишенью была бегущая фигура, она должна была двигаться на расстоянии трехсот метров перед стреляющими.

Насквозь промокшему Золотову было неприятно всякое движение, но в соревновании между скоростью неодушевленной мишени и человеческой сноровкой был для него настоящий азарт, ощущение которого пьянило; и потому он шёл к третьему рубежу уверенно, с той долей веселой небрежности, которая во всяком деле присуща настоящему мастеру.

На какие-то мгновения упреждая команду Мишина, Золотов устойчиво встал на колено, прочно укрепился в этом положении и, поймав на мушку мишень, которая едва начала движение, срезал её короткой очередью: оглушенный стрельбой, он повернул голову в сторону Меркулова.

Перед Меркуловым на третьем рубеже стояла большая лужа, целое озеро.

«Черт подери этот суглинок!»— Меркулов, не меняя темпа ходьбы, вступил в лужу. Но едва он вступил в нее, как вспомнил, что хотел стрелять в бегущую мишень лежа, отступать назад было нельзя, но и ложиться в воду было глупо, потому что предстояло ещё часа два ходить по стрельбищу.

Меркулов замешкался и только тогда, когда уже мишень показалась и левее раздался выстрел Золотова, он опустился на колено и вскинул автомат.

«Правильный мужик, — подумал Золотов, глядя на то, как осторожно опустился в воду Меркулов, — бережет одежу… Мне бы такую кожанку».

Меркулов заспешил, желая успеть сбить мишень с первого показа, едва прицелясь, нажал спусковой крючок.

Он промазал. Но в тот же момент со стороны Золотова раздался второй выстрел, и перед самым концом своего короткого пути мишень упала, сбитая золотовской пулей.

Золотов и Меркулов разрядили по команде Мишина автоматы и молча рядом пошли на исходный рубеж.

— Товариш, гвардии полковник, — доложил Золотое комдизу, — ефрейтор Золотов стрельбу закончил. Мишени поражены с первого показа. Не израсходовано семь боеприпасов.

Они стояли перед строем, оба тяжело дыша после быстрой ходьбы.

Солдаты взвода связи по одну сторону и офицеры, стоящие позади командира дивизии, — по другую, с нетерпеливым любопытством ждали, что скажет полковник Меркулов ефрейтору Золотову.

Большинство из них заметило, как были сбиты мишени на третьем рубеже.

«Молодец, какой же он молодец! — с завистью думал Сметанин, глядя в спину Золотова. — Что же теперь скажет комдив? Нет, я бы так не смог…

Молодец Золотов!»

«Подвел, — думал Углов, ожесточаясь против Золотова. — Как мишени сработали! И на тебе — плюха… Не ожидал…»

«Ну, я ему покажу, как сбивать чужие мишени… За три года дисциплине не могли научить… на стрельбище безобразничает…» — думал подполковник Мишин.

— За отличную стрельбу объявляю вам, — полковник Меркулов, немного помедлил, — десять суток отпуска…

— Служу Советскому Союзу! — отделяя четко слова друг от друга, сказал Золотов.

— Вы где живете? — спросил Меркулов у Золотова, подавая ему руку.

В этот момент ветер подул особенно сильно, и Золотов почувствовал озноб.

— В Крыму, товарищ полковник, — сказал он, пожимая протянутую руку.

— Это хорошо, что в Крыму, — сказал тихо полковник Меркулов, задерживая руку Золотова в своей руке, — только сбивать чужие мишени не рекомендую.

Золотов, будто не понимая, пожал плечами.

— Счастливец, — сказал полковник Меркулов, оборачиваясь к офицерам, — поедет к морю…

Туман был густой и зыбкий. Шли по откосу.

Навстречу выплывали темные копны сена. Ноги, натертые и как бы обожженные, болели нещадно. Справа и слева, по всему фронту развернутой в цепь роты, раздавались глухие выстрелы.

Ждали отбоя. Зеленая ракета вдруг тускло засветила в тумане, за ней вторая, третья — отбой. Но не было слышно обычного «ура»… Устали… Повернули назад к понтонной переправе возле бревенчатого хлипкого моста, продолжая расстреливать холостые патроны.

Сметанин и Золотов привалились к копне, сквозь дремоту слыша звуки выстрелов, карканье ворон, пролетающих над лугом, и чувствуя кислый запах тумана, пропахшего паленым порохом.

— Сколько времени? — спросил Золотов.

— Начало четвертого…

— Хуже нет войны, чем ротные учёния…. ещё хорошо, что мы с восьмой ротой…

— Я устал сегодня…

— Ты-то чго, тебе положено… я и то ноги натер… Вот дураки — холостыми садят, потом стволы чистить замучаются….

— Пойдем…

Взвод связи после суточных ротных учений, после нескольких часов дневного непрочного сна, после горячего, жирного и оттого неприятного по жаре обеда шёл, как было записано в расписании, на «чистку и проверку средств связи».

Столбы желтого дыма стояли над сосняком. Воздух соснового бора, пропитанный этим дымом, был зноен, смолист и легок. Сосна цвела. Сапоги скользили по настилу старой хвои; казалось, что стоит хорошенько разбежаться — и можно проехать по блестящим на солнце иглам, как по наледи.

Едва перешли дорогу, у которой кончался сосняк, и вошли в березовую рощу, как все переменилось: и шум — он стал шелестяще звонок и непостоянен, в него вмешалось щебетание птиц; и краски — они стали ярче, особенно зелёный цвет и белый, которого в сосняке не было вовсе и который здесь был ослепительно ярок в тех местах, где березы срослись и, ловя гладкими стволами солнечный свет, отражали его. Совершенно иными были и запахи березовой рощи; они были влажны, прохладны, чуть-чуть отдавали спелой земляникой.

— А ты точно помнишь место? — с сомнением спросил Золотов Панкратова, шедшего впереди.

— Небось, забыл с прошлого года, — проворчал Маков, который, не высыпаясь, был всегда сердит.

— Не боись, мужики; ещё самая малость, — сказал бодро Панкратов.

И действительно, родник, к которому он вел всех, находился рядом.

Это было неожиданное место—вдруг просторная поляна, солнечно заросшая лютиками, и сбоку, уже у самого края рощи, сухая, будто ржавая елка, а под ней на черной, сырой земле лежало маленькое зеркало воды, которое тихо проливалось по незаметному для глаз наклону земли, обозначая свой путь сочной травой.

Все обступили родник и смотрели в него, желая разглядеть сердцевину, откуда бьет вода; но она была неприметна.

— Ну, давай распределяться, что ли, кому чего: кому воду носить, кому хворост собирать, кому картошку чистить, — сказал Панкратов.

— Да, чего стоять, — сказал Маков. — Ну-ка, Расул, достань котелок — испробовать надо, что за вода…

Картошку варили в мятой, закопченной кастрюле, которая кем-то когда-то была принесена во взвод и всегда использозалась для варки картошки или грибов в полусвободные, похожие на сегодняшний дни.

— Мало, мало взяли, — говорил Градов, лежа на спине и положив ногу на ногу. — Но запах отлич— До чего же вы, городские, до жратвы жадные, ужас какой-то, — сказал Маков.

— Это конечно, — сказал Андреев. — Это обязательно— жуть какие жадные. И полный карман денег…

— Молчи, салага, — лениво промолвил Маков.

— Вот, скажем, ты, Маков, смог бы ты заработать рублей… ну, четыреста?

— В год, что ли?

— Почему в год… за месяц…

— Зачем надрываться… Полторы-две сотни выколочу, хоть где буду работать…

— А я, умей я хорошо играть на саксофоне, мог бы заработать такие деньги запросто… Представь себе…

— И представлять не хочу… Врешь.

— Приезжай в Москву, познакомлю с таким человеком.

— На кой мне твой человек… Давай мне корову-рекордистку, — Маков встал, — я тебе и шестьсот добуду…

— Нет, — возразил с усмешкой Андреев, — не выдержит корова…

— С хорошей коровой я и тебя, и саксофон, и человека твоего куплю, продам и снова куплю, — уверенно сказал Маков.