— Вечно ты пустое, — отмахнулся Матвей Иванович.

— Нет, — сказал Золотов, — нет… теперь телевизором ни девок, ни Калашникова Фёдора не заманить… Нужно всё на совхозы переводить, на твёрдый оклад… и не избы строить, а хорошие дома, каменные, как в городе, чтоб и вода и всё тут было…

— Ишь, ишь, какой быстрый… А средства для этого откуда? Я в этом колхозе, к примеру, председателем был, бабами командовал… Рассуждать хорошо, пока ни за что не отвечаешь, а как отвечаешь, так уж не рассуждаешь, а больше в затылке чешешь — как извернуться…

— Дьявол, дедушка старый, чего людей разговорами кормишь? Солдаты-то голодные, — оборвала его старуха.

— Спасибо, бабушка, — сказал Золотов, — мы сейчас в правление — о стрельбах предупредить…. потом…

— Стрельб сегодня не будет, — сказал Сметанин.

— Как так?

— Ну, Иванов мне по рации сообщил, когда ты спал…

— Чего ж ты молчал?! Это отлично… Ох, разгуляемся мы сегодня!..

Тяжёлым утюгом, похожим из-за крупных полукружий по бокам у основания на модель старинного парохода, Сметанин гладил свою гимнастёрку и брюки. Он стоял в трусах на прохладном полу. Начищенные сапоги лоснились, чернея у порога. В избе пахло палёным.

Старуха лежала, выпростав на одеяло руки.

— Занялось у кого? — тихо и тревожно спросила она.

— Я глажу! — крикнул ей Сергей.

— Нынче вон сушь какая….

— Ничего… — успокоил Сергей.

Эти приготовления: чистка кусочком мела пуговиц, продеваемых поочередно в одну специальную кожаную петлю, доведение до матового блеска сапог, глажка; эти запахи казармы в соединении с воображаемой картиной того, как, ловкий и весёлый, он входит в маленький бревенчатый залец клуба, где разномастные стулья и гладко отполированные зрителями широкие скамьи сдвинуты к стенам, а несколько пар — девушка с девушкой — напряжённо ходят под сбивчатый баян, — все это доставляло Сергею радость.

— Ну, видать, старик мой Андрюшу в рамень потянул, — сказала старуха.

— В какую рамень?

— В лес, значит, в еловый по грибы…

— Да нет, они далеко не пойдут… Мы в клуб должны вечером идти….

— А ты сам откуда будешь?

— Московский…

— Из самой столицы?

— Ага…

— А церквей там много? Ходят в них люди?..

— Кто хочет — ходит, — сказал Сметанин.

— У нас двух сынов война прибрала… — продолжала старуха, — нешто могли они вовсе сгинуть?..

Убили-то — ладно… Но вовсе — то нельзя… А старик, как я занедужила, власть взял… икону снял, вот его, — старуха махнула рукой в сторону Дарвина, — заместо повесил… Это, говорит, мать, и есть бог… Да на него ведь не помолишься… Я уж плакала… Ты ему скажи, что и в столице в церковь ходят, а то он ума решился… властвует…

— Скажу… Да вон они идут, — сказал Сергей, замечая входящих во двор Матвея Ивановича и Золотова. — С грибами…

После позднего обеда, уже в сумерках, старик, сидя у окна, читал при свете заката газету.

— Глаза попортишь, — сказала старуха, — свет зажги…

— Больше керосинку зажигать не будем… Электричества дождемся…

— Жди-жди, обещанного три года ждут…

Керосиновая «молния» висела на крюке над столом, рядом на белом шнуре мыльным пузырем поблескивала электрическая лампа.

Матвей Иванович подошел к выключателю и щелкнул им несколько раз.

— Брось выключатель дергать, инженер чертов, — сердитым шепотом сказала старуха.

Золотов и Сметанин сидели на завалинке под окнами избы. День шёл на убыль, впереди ещё был целый вечер в клубе…

— Вот женишься, — сказал Золотов, — тебя жена так же будет жучить, как бабка старика…

— Что им ссориться — старые оба…

— Значит, любят друг друга… неравнодушны…

А из окон доносилось:

— Сам не спишь, так людям дай… Небось, от бессонниц твоих да от скотины болезнь приняла…

Чего молчишь?.. Гуленой был, им и остался, а я трудящая…

— Я тебе на фартук куплю…

Было приятно слышать среди вечерней тишины, нарушаемой лишь дальним тарахтением трактора, эти старческие голоса, словно то был не разговор, а пелась грустная незнакомая песня.

Вдруг, как чудо, как подброшенная домовым шаровая молния, среди сумерек и всхлипываний старухи вспыхнула под потолком электрическая лампа.

— Сынки! Свет дали! — закричал Матвей Иванович, высунувшись в окно. — В дом ходите…

От самогона ломило зубы, обжигало горло. Старик принес его из погреба. Закусывали малосольными крепкими огурцами и картошкой с солдатской тушенкой. Золотов и Сметанин пили, щуря глаза от яркого света. В лампе было ватт сто.

— По миру с такой лампой пойти можно… разориться, — сказал Золотов.

— Раз живем! — сказал Матвей Иванович. — А мне жить-то вот столечко осталось. — Он показал мизинец и, схватив его другой рукой у ногтя, поднес к лицу Золотова. — И я желаю в яркости доживать!

Свету желаю!.. Эх-ма! — закричал он и встал, с грохотом двинув стулом. Отставив далеко левую руку, правую положив на затылок, он прошелся по избе, приплясывая.

завёл он будто с натугой, ухарски подмигивая солдатам. Перед кроватью, где лежала старуха, он с неожиданной живостью выбил мягко галошами дробь и встал… замер.

— Мать! — закричал он. — Слезай! Гулять будем! Пить будем!

— Россию не пропейте, мужики, — тихо сказала старуха.

— А, что с тобой… — махнул он рукой. — Ох, не советую я вам в клуб идти, — сказал он, вновь подсаживаясь к столу. — Поколотят вас наши парни…. Я тоже этого не любил, когда девок чужие отбивали…

— Десантника так просто не поколотишь, — сказал Золотов. — А я вот, отец, к морю скоро поеду…

Скажи, Сережа…

— Служить, что ли? — спросил старик.

— В отпуск, отец… В отпуск! Там, если в море ночью нырнуть и рукой под водой гребануть, так искры голубые сверкают… Скажи, Серега…

— Мы в клуб-то не опоздаем? — забеспокоился Сметанин.

— Не опоздаем, — сказгп Золотов. — Мы никуда не опоздаем.

— Идите, идите… отгуливайте молодость… — усмехнулся старик. — Ну, зелье, подставляй спину…

— Отдохнул бы, — сказала старуха. — Хватит тебе.

— Как издохнем, так отдохнем, — сказал Матвей Иванович.

В клубе, несмотря на раскрытые по обе стороны окна, стояла духота, пахнущая пудрой. Свет заливал зал.

Женские лица, движение, музыка, пестрые плакаты, маленький занавес на сцене с серебряными, ещё новогодними звездами, собственная хмельная легкость кружили Сметанину голову. Он казался сам себе красивым неотразимо, лучшим среди других; даже Золотов, тог самый Золотов, ловкости и умению которого он часто завидовал, виделся ему обычным низкорослым человеком с кривоватыми ногами и скуластым лицом.

— Вон видишь, та, которая стоит у сцены?.. — показал Золотов. — Беленькая такая…

— Вижу… Ну и что?..

— Наташа… Знакомая… Помнишь, зимой к ней ходили… Пойти, что ли, пригласить?

— Пойди… А нет, так я приглашу…

Из динамика ударил вальс. Сразу девушки и парни, словно стесняясь музыки, отошли от центра зала, встали у стен…

— Пойду-ка я её приглашу, — сказал Сметанин Золотову и, не дожидаясь его ответа, зашагал через весь зал.

Он подошел к ней и под взглядами окружающих, глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Вы разрешите…

— Да, — сказала она и покраснела.

Ведя её к центру зала, чтобы оттуда начать танцевать, он все искоса смотрел на светлый локон у виска, который слабо завивался, как стебелек одуванчика, когда его разорвешь…

— Вы хорошо вальс танцуете. Здесь никто не умеет так, — шепнула она ему быстро, когда они кружились одни посреди клуба.

— А вы со мной будете ещё танцевать? — спросил он, останавливаясь на месте и только покачиваясь сам и покачивая её в такт мелодии.